Наталия Терентьева - Журавль в клетке

• Название: Журавль в клетке
• Автор: Наталия Терентьева
• Издательство: ОЛМА Медиа Групп
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-373-00539-8

Куда уходит любовь и почему она уходит так не вовремя? И может ли вернуться пятнадцать лет спустя? И что делать двум благополучным взрослым людям, если чувства, владевшие ими в юности, разгораются с новой силой и толкают на невозможные поступки?

Девочка Маша росла и не знала, что ее отец вовсе не уехал в Канаду, как рассказывала мама, а живет с ней в одном городе. Живет и совсем не интересуется своей дочерью. А почему? – задумалась Маша и решила познакомиться со своим отцом. Очень по-детски и очень по-взрослому. И жизнь всех троих изменилась…

---

Ажурная белая беседка с круглой крышей и тонкими перекладинами, наверно, и предназначалась для таких вот свиданий. Свиданий после пяти лет любви и пятнадцати лет разлуки. Жаль, что первый раз мы увиделись с Игорем в какой-то дурацкой бане, а не в этой беседочке с изогнутыми перекрытиями, делающими ее похожей на заиндевевший китайский фонарик из бамбуковых веточек, с полукруглыми ступеньками, с тихо хрустнувшей корочкой льда на подтаявшем снеге, с этой белой невесомой скамеечкой на высоких, крученых ножках.

Да, именно в таком месте солнечным снежным зимним днем должны встретиться два человека, которых когда-то давно связывали сильные, очень сильные, чувства. Встретиться, просто сесть вот на эти широкие ажурные подлокотники засыпанной снегом скамеечки и посмотреть друг на друга. И не думать о том, что ничего не осталось. Ничего вообще. Даже сожаления о том, что все прошло или что-то было.

Я провела рукой по белой обледеневшей перекладине, соединявшей перила с легкой круглой крышей. В беседке никого не было и рядом с ней тоже. Похоже, что с тех пор, как два дня назад был снегопад, сюда никто не заходил.

Я слепила тяжелый снежок из скрипящего чистого снега и запустила им в большой неровный сугроб, под которым, скорее всего, прятался какой-нибудь асбестовый купидончик. Или алебастровый. Я не очень хорошо разбираюсь в садовоогородной скульптуре. От моего разъяренного снежка сугроб на голове у купидончика разлетелся вдребезги, а из-под снега выглянула страшного вида серебристая девушка, то ли наяда, то ли русалка. Я кинула в нее еще один снежок, но не попала. Ужасно расстроилась. Присела на подлокотник скамеечки и расплакалась.

Долго плакать я не стала, через несколько секунд в голове раздался предупредительный сигнал: «Плакать на морозе нельзя – осипнешь, выступит лихорадка на губе. Не надо плакать на морозе…» Я пошарила в кармане шубы, разумеется, нашла его платок, вытерла слезы и, дыша в большой меховой воротник, чтобы не хватать морозный воздух разгоряченным от слез горлом, быстро вернулась в дом.

Только войдя в дом, я вспомнила, что еду оставила прямо на полу. Конечно, это был дикий и непростительный поступок. Не еда на полу, а то, что я понеслась на свидание к Соломатьку. Хорошо еще, если Маша не зашла за мной и не подумала, что со мной что-то случилось… Завернув в коридор, я увидела, что дверь в комнату Соломатька распахнута настежь.

Комната была пуста. Но на кресле лежала еще одна записка, аккуратно сложенная журавликом.

«Пришла из беседки? Посморкайся как следует и читай дальше. А знаешь, почему ты туда отправилась? Потому что ты дура. Дурой была, дурой и осталась. Целую. Твой Игорь. А в личной жизни дурь очень мешает. Скажи, я прав, а, Машка? И слава богу, что я на такой дуре не женился в свое время. А ведь хотел.

Не сказать, что за пятнадцать лет ты особо похорошела. У тебя появилась некоторая жесткость разведенной, глубоко разочарованной дамы. В телевизоре ты не производишь такого впечатления. Может, вам там в глаза что капают, чтобы вы смотрели лукаво, чуть свысока и призывно? Так ты бы попросила пузыречек с собой, а то в жизни из тебя прет такая феминистическая стать, что аж оторопь берет и аппетит пропадает. Про другое даже не заикаюсь, пару раз хотел в твоем присутствии пощупать – существуют ли у меня первичные половые признаки. Щупать не стал – боялся тебя еще больше сбить с толку и разочаровать.

Теперь о главном. Варенье есть также на первом этаже в конце коридора, в шифоньере. Шифоньер – ты в курсе – это такая штука, похожая на шкаф, но без ножек. Ножки ему отломали какие-нибудь твои чувствительные предки лет сто двадцать назад, с горя, что разорились.

Извини за длинный слог, все думаю – чего бы еще не забыть сказать перед долгой разлукой. Никогда не был писателем, в отличие от тебя, потому что считал, что писать должны избранные и, желательно, мужчины. Это я в твой адрес, Маш. Не озирайся в поисках оного. Вряд ли уже найдешь такого дурака.

А Мария Игоревна у тебя хороша. Даже странно, что она твоя дочь. Извини, такая уж я свинья. IES!»

Я вздохнула поспокойнее только тогда, когда вспомнила, что один патрон в обрезе у нас все-таки есть. В случае чего можно всадить его в тугое соломатькинское брюшко. Раз уж так все поворачивается…

Не знаю, сколько я просидела в комнате на полу, на том самом месте, где должен был сидеть Игорь Соломатько. Игорь Соломатько…

Маша вошла тихо, подошла ко мне и молча взяла меня за руку. Я открыла рот, чтобы объяснить ей как-то, что здесь произошло, но она кивнула и сказала только:

– Пошли.

– Я тебе расскажу, как все произошло. Может, оно и к лучшему, Маша. И нам надо уезжать отсюда.

Маша повторила, продолжая тянуть меня за руку:

– Пойдем. Я знаю, где он.

– Он, наверно, уже дома давно, – вяло сопротивлялась я и на ходу конспективно, опуская лирические комментарии, рассказала Маше, как легко Соломатько меня обманул.

Я ожидала чего-то подобного. Не переживай. – Маше, похоже, нравилось, что я никак не поспеваю за ней в ее экзотической роли похитителя.

Она шла по лесу так уверенно, как будто была здесь раньше. Поймав мой удивленный взгляд, нехотя пояснила:

– Ходила как-то, гуляла, пока вы с ним отношения выясняли.

– Так… – Я не нашлась, что ей сказать.

Мы шли минут пятнадцать по лесу. Мне стало уже жутковато, когда я представила, как Маша бродила тут одна, пока я что-то там выясняла с ее отцом. Что уж нам теперь-то выяснять?.. Маша выросла. И выросла без него. Он был лишь у меня в душе, где-то глубоко-глубоко спрятан от мира и от меня самой, и даже оттуда каким-то невероятным образом сумел разжечь Машкино любопытство к собственной персоне. Я продолжала уверять себя, что Машей движет лишь естественное любопытство и ничего более.

Деревья стали совсем сгущаться, мы свернули влево и неожиданно оказались около небольшой уютной сторожки. Маша уверенно обогнула ее и поднялась на низкое крыльцо.

– Тс-с… – Она приложила палец к губам. Нажав ручку и одновременно подтолкнув плечом дверь, она без звука открыла ее и поманила меня, сказав одними губами: – Идем. Видишь – открыто. Он здесь. – Она взяла меня за руку, и мы проскользнули внутрь.

В единственной комнате на широкой лавке, укрывшись своей нубуковой курткой цвета тины, спал Соломатько. Спал сладко., глубоко, подложив руку под голову. Мы посмотрели на него, потом друг на друга, и обе тихо засмеялись, потому что Соломатько в это время стал свободной рукой чесаться во сне. Вот что значит природа. Соломатько и пятнадцать лет назад всегда чесался во сне, хотя у него не было ни аллергии, ни кожных раздражений, ни клопов в диване. Тогда меня это смешило и трогало.

Маша достала из кармана припасенную веревку. Я не сразу узнала в ней поясок от своего старого платьица-сафари. Я носила его, когда водила маленькую Машу в ненавистный сад. Она шла, крепко ухватившись ручонкой за кончик крученого пояска. Я пыталась развеселить несчастную Машу, понуро вышагивающую рядом, и шутила: «Машенька, а если люди подумают, что я твоя собачонка или что ты – моя собачонка?..» А Маша как-то взяла и ответила: «Лучше я буду собачонкой». «Почему, Машенька?» – спросила я. Дочка доверчиво посмотрела на меня: «Буду сторожить дом, и ты не поведешь меня в сад».

Если я не ошибаюсь, то именно в тот день, когда Маша поделилась со мной этой мечтой, ее сильно искусали в саду. Она засела дома с вереницей нянь, меняющихся так быстро, что я отчаялась запоминать их по именам-отчествам и всегда надеялась на Машу, которая покорно и быстро привыкала к новой «домомучительнице» и находила общий язык с каждой из них.

Сейчас Маша вывела меня из задумчивости, тихонько поманив рукой. Она дала мне веревку, а сама быстро накинула на ноги Соломатьку ошейник. После чего Маша тихонько постучала костяшками пальцев ему по лбу:

– Батяня-комбат, подъем!

Соломатько дернулся, сморгнул, всхлипнул, попытался вскочить. Маша поддержала его, чтобы он не грохнулся на пол:

– Пожалуйста, не так резво. Упадешь, что-нибудь сломаешь – что я с тобой делать буду?

Он переводил взгляд с меня на Машу и обратно, видимо не сразу сообразив, где он и что случилось. Потом неожиданно схватил с окна что-то похожее на толстую ножку от настольной лампы и бросил в меня. Машина реакция была молниеносной. Она, чуть подпрыгнув, перехватила этот предмет, оказавшийся всего лишь игрушечной башней, красивой, деревянной и достаточно тяжелой.

– Не попал? – вздохнул Соломатько и потянулся. – Ах, поспать не дали. Как хорошо спал…

– Пойдем! – Маша стояла около диванчика, на котором очень удобно и уютно возлежал Соломатько, и, похоже, не знала, что делать. Она оглянулась на меня и вдруг пихнула его этой башней, как мне показалось, в плечо. – Вставай!

– Ты что, сбесилась, дочка? – покривился Соломатько и потер грудь. – Ты мне, похоже, ребро сломала!