Владимир Николаевич Орлов - Гамаюн. Жизнь Александра Блока.

• Название: Гамаюн. Жизнь Александра Блока.
• Автор: Владимир Николаевич Орлов
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1981

"Я попробовал рассказать о жизни Александра Блока, выбрав свободную форму изложения, но не допуская ни малейшего вымысла. Жизнь Блока воссоздана здесь по его дневникам, письмам и сочинениям, а также по свидетельствам людей, хорошо знавших поэта и сказавших о нем правду." 

Вл.Орлов

---

Но какова же сила поэзии! Современники заметили, что, как только Блок «забыл», Снежная Дева, Фаина, «раскольница с демоническим» сразу утратила все, чем щедро наградило ее воображение поэта. Осталась просто хорошенькая брюнетка.

Так улетучилась еще одна иллюзия, потерпела крах еще одна попытка обрести «земное счастье». Но Блок и не жалел об этом: «Чем хуже жизнь, тем лучше можно творить…»

Вместе с концом Снежной Девы в жизни Блока кончилось все, что шло одновременно и от декадентского демонизма и от «легкого веселья».

Лиловый сумрак рассеялся, растаял – и в беспощадном свете белого дня перед нами все резче проступает по-дантовски строгое лицо сурового, требовательного, готового к житейским битвам трагического Блока. Поэт уже вышел на широко открытый простор действительной жизни – бесконечно трудной, беспредельно желанной.

О, весна, без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!..

И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель – я знаю —
Все равно: принимаю тебя!

Эта страстно-трагическая нота ворвалась в темную музыку «Фаины». И как знаменательно, что в январе 1908 года, уже в предощущении разрыва с Н.Н.В., Блок пишет матери: «Чем холоднее и злее эта неудающаяся «личная» жизнь (но ведь она никому не удается теперь), тем глубже и шире мои идейные планы и намеренья. У меня их столько, что руки иногда опускаются – столько надо сделать…» Он и приступил к делу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ПОЛЕМИКА

1

И снова на авансцене появляется Андрей Белый. Поистине он стал неотвязной тенью Блока.

На обидчивое и, как всегда, полное околичностей письмо его из Парижа (конец декабря 1906 года) с заверениями, что, несмотря на всю «безобразную путаницу и бессмыслицу», их еще ждет «будущее», Блок не ответил.

Вскоре Белый, ко всему прочему подвергшийся серьезной операции, в растерзанном душевном состоянии вернулся в Москву и с ходу погрузился в пучину литературных и личных недоразумений и конфликтов, без которых невозможно представить его существование.

В начале марта 1907 года он холодно поблагодарил Блока за «любезную присылку» сборника «Нечаянная Радость». Между тем он уже готовился перейти от келейного спора в личной переписке к открытому нападению в печати.

Уже была написана рецензия на «Нечаянную Радость». Она появилась в новом московском журнале «Перевал».

Рецензия была написана с тонким расчетом подкупить читателя искренностью тона и озабоченностью судьбой поэта. Начало в ней – во здравие, середина – за упокой, конец – реверансом.

«Блок – один из виднейших современных русских поэтов. Поклонники могут его восхвалять. Враги – бранить. Верно – одно: с ним необходимо считаться. Рядом с именами Мережковского, Бальмонта, Брюсова, Гиппиус и Сологуба в поэзии мы неизменно присоединяем имя Александра Блока. Первый сборник стихов поэта появился только в 1905 году. Тем не менее есть уже школа Блока».

Далее следовал вопрос, на который рецензент отказывался ответить однозначно: «Каково идейное содержание высокочтимого поэта?»

В «Стихах о Прекрасной Даме» содержание было весьма значительным, более того – высоким, вобравшим в себя раздумья Платона, Шеллинга и Владимира Соловьева, гимны Данте, Петрарки, Гете, Лермонтова, Фета… «Вдруг он все оборвал»: в «Балаганчике» и в «Нечаянной Радости» – «горькие издевательства над своим прошлым».

С Блоком случилось непоправимое, но закономерное. «Стихи о Прекрасной Даме», как выяснилось, не выражали истинного лика поэта; «Нечаянная Радость» раскрывает его сущность. Блок оказался мнимым мистиком, мнимым теургом, мнимым провозвестником будущего. И это тем более очевидно, что как поэт, как художник он вырос, окреп, расцвел, «становится народным поэтом»: «тончайший демонизм» жизненных впечатлений удивительным образом сочетается в новой книге «с простой грустью бедной русской природы».

Однако «с нечистью шутки плохи». Завораживающая «прелесть болотная» опасна. «Нам становится страшно за автора. Да ведь это же не Нечаянная Радость, а Отчаянное Горе». Русское Горе-Горькое уже подорвало силы, если не сгубило, многих «витязей»: закричал Гоголь, заплутал Достоевский, зарыдал Некрасов, провалился в немоту Толстой, сошел с ума Успенский. Так устоять ли Блоку? Ведь у него нет веры, даже его «полевой Христос» – оборотень: вовсе не Христос, а леший.

Кончалась рецензия в лукаво-соболезнующем тоне: «Сквозь бесовскую прелесть, сквозь ласки, расточаемые чертеняткам, подчас сквозь подделку под детское или просто идиотское обнажается вдруг надрыв души глубокой и чистой, как бы спрашивающей: «Зачем, за что?» И увидав этот образ, мы уже не только преклоняемся перед крупным талантом, не только восхищаемся совершенством и новизною стихотворной техники, – мы начинаем горячо любить обнаженную душу поэта. Мы с тревогой ожидаем от нее не только совершенной словесности, но и совершенных путей жизни».

Блок откликнулся немедленно: «Приношу Тебе мою глубокую благодарность и любовное уважение за рецензию о «Нечаянной Радости»… Она имела для меня очень большое значение простым и наглядным выяснением тех опаснейших для меня пунктов, которые я сознаю не менее. Но, принимая во внимание Твои заключительные слова о «тревоге» и «горячей любви к обнаженной душе поэта», я только прошу Тебя, бичуя мое кощунство, не принимать «Балаганчика» и подобного ему – за «горькие издевательства над своим прошлым». Издевательство искони чуждо мне, и это я знаю так же твердо, как то, что сознательно иду по своему пути, мне предназначенному, и должен идти по нему неуклонно. Я убежден, что и у лирика, подверженного случайностям, может и должно быть сознание ответственности и серьезности, – это сознание есть и у меня…»

Сознательно иду… Должен идти… Это лейтмотив всех возражений Блока в его затянувшемся споре с Белым. Тот обвинял его в измене, а он из письма в письмо твердил о закономерности, неуклонности и единстве своего пути.

В тот же день, что и Белому, Блок написал Брюсову – по поводу его отзыва о «Нечаянной Радости» (в «Весах»). Высоко оценив книгу, Брюсов тоже, но совсем в ином смысле, нежели Белый, утверждал, что Блок вовсе не «поэт таинственного, мистического», как можно было судить по «Стихам о Прекрасной Даме»: «Это была не мистичность, а недосказанность». Блок – «поэт дня, а не ночи, поэт красок, а не оттенков, полных звуков, а не криков и не молчания. Он только там глубок и истинно прекрасен, где стремится быть простым и ясным. Он только там силен, где перед ним зрительные, внешние образы… Перед нами создается новая вселенная, и мы верим, что увидим ее полную и богатую жизнь – ярко озаренной в следующей книге А. Блока».

Можно спорить, насколько прав был Брюсов в своем, пожалуй, слишком прямолинейном истолковании тогдашней лирики Блока, но он уловил его тенденцию. То, что он сказал, отвечало внутреннему пафосу автора «Нечаянной Радости» – и потому таким горячим был отклик Блока: «Ваши драгоценные для меня слова о «дне, а не ночи, красках, а не оттенках, полных звуках, а не криках…» я принимаю как пожелания Ваши и благодарю Вас за них со всей живой радостью».

2

К тому времени, к весне 1907 года, разброд в лагере символистов выявился уже со всей очевидностью.

После отшумевшей революции символисты добились признания широкой буржуазной общественности. Вчерашние отверженные и гонимые «декаденты», над которыми грубо и безнаказанно потешались газетные борзописцы и юмористы, неожиданно для обывательской публики выдвинулись чуть ли не на первый план.

Но тут-то и начался распад того, что казалось единым художественным течением, единой литературной школой,

В течение долгого времени центром русского символизма оставалась Москва. Здесь вокруг издательства «Скорпион» и журнала «Весы» были объединены основные силы символистов первой волны (в том числе и петербуржцы). Другое возникшее в Москве символистское издательство – «Гриф» – заметной роли не играло.

Теперь положение изменилось. Границы символизма сильно расширились. Появилось множество стихотворцев и беллетристов, беспардонно переводивших «высокие» темы символистов на язык пошлого и вульгарного эпигонства. Символисты-зачинатели почувствовали угрозу дискредитации своей идейно-художественной программы.

Валерий Брюсов, капитан символистского корабля, попытался взять дело в свои властные руки. Он сплотил вокруг «Весов» все наличные силы, выделил отряд боевых застрельщиков – Белого, Эллиса, Сергея Соловьева, Бориса Садовского, опубликовал свой «манифест» в форме объявления о подписке на журнал.

Здесь было сказано: «"Весы" идут своим путем между реакционными группами писателей и художников, которые до сих пор остаются чужды новым течениям в искусстве (получившим известность под именем «символизма», «модернизма» и т. под.), и революционными группами, полагающими, что задачей искусства может быть вечное разрушение без строительства. Соглашаясь, что круг развития той школы в искусстве, которую определяют именем «нового искусства», уже замкнулся, «Весы» утверждают, что дальнейшее развитие художественного творчества должно брать исходной точкой – созданное этой школой».