Андрей Белый - Серебряный голубь

• Название: Серебряный голубь
• Автор: Андрей Белый
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

«Серебряный голубь» (1909) – повесть выдающегося писателя-символиста А Белого (1880 – 1934) – посвящена историческим судьбам России, взаимоотношению интеллигенции и народа Следование гоголевским традициям органично совмещается в ней с новаторскими принципам. повествования, характерными для символизма.

---

Это вот обстоятельство и отвлекло вниманье целебеевцев от того, как Иван Степанов, лавочник, отмывался в корыте от вишневого сока, обильно стекавшего с головы, к которой противно липло варенья горсть со стекляшками разбитой банки; можно было подумать, будто чья-то злодейская рука о его почтенную голову била банки с вареньем; но как же смеялся целебеевский люд, если бы рассказать, что злодейская эта рука принадлежала никому иному, как собственному его сыну; с час уже вот, как сцепились они, перебрали все что ни есть слова, после которых парнишка, потеряв честь и разум, харкнул да и плюнул в роди-телево лицо, кидался на почтенных лет родителя с ножом, и в довершение безобразия разбил на его голове увесистую банку с вареньем; не без опасения вошел теперь Иван Степанов в лавку; на полу – склянки да липкий сок; неравно кто войдет – срамота; лавку Иван Степанов запер, бороду подпер рукой и задумался; трудно было решить, осерчал ли на сына побитый родитель, или же только перепугался; только он думал: «Убирался бы Степка скорей; а там – концы в воду…»

А виновник всего этого скандала не только убирался, но уже вовсе собрался; он сидел в своей каморке перед засаленным столом; на стуле же с ним лежал всего только свернутый один узелок. Он уходил ныне из этих мест в места лесные, далекие, вольные: давно уже он помышлял о побеге из наших мест; все-то к братьям он, голубям, приставал: дали бы ему порученье они такое, чтобы вовсе из наших мест можно было бы Степке бежать; опостылели ему наши места; опостылело ему видеть, как Матрена барина ему, Степке, предпочла; но еще более было Степке постыло смотреть, как родитель его за Матреной шпионничал; видеть родителя Степка не мог, а невольно сам дозирал за его шпионством, да и накрыл родителя своего прямо-таки на злодейском поступке; в прошлую ночь, как слонялся Степка у избы Куде-яровской, видел он довольно-таки явственно, как родитель его, без картуза, в одной рубахе, копошился у избы, таскал хворост, облил его из бутылочки чем-то (керосином, верно), да и стал чиркать спичкой; еще немного, – и встал бы красный петух над избой столяра; ну, Степка, разумеется, это, цыкнул: родитель его – стрекача.

Вот нонче они и сосчитались. И не так бы его еще Степка избил; давно бы его избил; ну да – черт с ним; голуби уже знали от Степки об умыслах лавочника; одного человека такого приставили, еще кто кого – бабушка надвое сказала.

Беспрепятственно Степка теперь покидал те края, где буйная его протекала жизнь; и вот он задумался, понесла его мысль (парнишка недаром сочинителем вышел): вздумалось молодцу на прощенье перед уходом из родителева дома, где – как-никак – покойная мать баловала его – вздумалось ему написать вступленье к замышленной повести; достал Степка свою засаленную тетрадь и теперь ржавым пером выводил такое вступленье: «Все было тихо; вся деревня спала; только где-то мычала корова да лаяла собака, да ставни скрипели на своих заржавленных петлях, да ветер завывал под крышей… И выходило, что было вовсе не тихо, а, напротив того, очень даже шумно – неугодно ли, пожалуйте…»

Когда затеплились звезды, Степкин черный силуэт потянулся вдоль освещенной сиянием дороги, становясь все меньше, все меньше, и, наконец, точно слился с далекой темной фигуркой, искони грозившей селу. Больше не возвращался Степка в Целебеево никогда: знать, дни свои он упрятал в леса; быть может, там, на севере, черный, волосами обросший схимник, в кой век выходящий на дорогу, и был прежний Степка, если Степку не скосила злая казацкая пуля, или если его, связанного, в мешке, виселица не вздернула к небесам.

В Овчинникове

– Остгяк!… Ужасный остгяк!…

– Ну?

– Невегоятный, чудоищный остгяк!

– Ну, ну??

– В одном благогодном семействе подьетает к гоялю и, знаете, эдакую гуйяду… «Иггаете?» – спгосийя хозяйка… – «Иггаю-с». – «Ах, сыггай-те, пожагуйста!…» И пгедставьте себе, что он ответий?

– ???…

– Судагыня: я иггаю только… – гьязами!

– Хи-хи!

– Ха-ха-ха-ха!

– Кхо!

– Чеавек! Бегогоговеньких! – вскричал генерал Чижиков с певицей на коленях.

– Ну, и где же он, генерал?

– Спийся – сгагел от пьянства; сам видей у него во гту синенький огонек!

– Ну?

– Пгопитайся спигтом, как фитий: спичка его зажгья бы.

– Хи-хи!…

– Ха-ха-ха!…

– Кхо!…

– Чаевек! Бегогоговеньких! – вскричал генерал Чижиков с певицей на коленях.

– Откуда у вас, генерал, завелись денежки?

– А?

– Ну-ка?…

– Служащий из ломбарда божился, что вы изволили заложить чудеснейший бриллиантик-с – хи, хи!…

– Надеюсь, не краденый?

– Хи, хи!

– Надеюсь! – иронически похохатывал генерал…

____________________

– Нет, господа: дело не в том – что там: подите рассказывайте… Как бы ни так! А вот я вам расскажу: мой приятель – так у него названия наливок, настоек и вин – в алфавитном порядке, от «а» до ижицы включительно… А то, что там – «сгорел»: как бы ни так! Вот приятель мой: бывало, к нему приедешь, сейчас это он тебе смесь на слово «абракадабра» предложит, либо на слово «Левиафан [75]»; «абракадабра»: «а» – анисовки подольет; «б» – барбарисовки; «р» – рислинга; и так далее; выпьешь – готов!

Так рассказывал осоловевший земский начальник из Чмари, махая рукой.

Затканный розовым шелком, огнями сиял кабинет: то и дело в двери врывался лакей; влетали и вылетали певички; губернские богатеи и дворяне в непринужденных позах разваливались кто на софе, кто на диване, кто на столе, а седеющий без сюртука красавец, так тот, стоя спиной к пьянино, шлепнулся вдруг на клавиши и вздыхал:

– Лучшие годы, лучшие годы! Москва – Благородное Собранье: а? Где это?

– А? Где это? – раздалось из угла.

– Мазурка: тра-рара-та-трарара! В первой паре – граф Берси-де-Вгреврен с Зашелковской, во второй паре…

– Во второй паре – полковник Сесли с Лили, – перебил голос из угла.

– Да: во второй паре полковник Сесли с Лили. Лучшие годы! А теперь: полчетверти в день!

– Какой там: я так давно переехал на четверть! – раздалось из угла…

– Может, у вас еще есть какой бриллиантик? – наклоняется к генералу толстяк, случайно попавший в дворянскую эту компанию. – Я бы ему уж нашел сбыт…

– Душка, подари его мне! – приникает к Чижикову певица…

– Что вы – никогда! Искьючитейный сьючай, когда пгиходится гасставаться с фамийными дгагоценностями: что пгикажете деять – вгеменная нужда! – конфузится генерал.

А сбоку раздается:

– Театр! Оперетка… Помнишь «Maskottе»… Чернов, Зорина [76] и незабвенное: «Каа-к я люю-блюю-уу-уу гуу-сят».

– «Аа яя люю-блюю-уу-уу яя-гнят», – подтянул голос из угла.

– «Как аании кричат: гау-гау-гау»…

– «Как заголосят: бээ!» – раздалось из угла.

– «Гау-гау-гау – бээ!»

– «Бээ!!»

– «Бээ!!» – подхватили хором седеющие дворяне, вспоминая молодость, незабвенную Москву, незабываемую «Maskotte»…

____________________

Обливался вовсе испариной сидевший в углу Лука Силыч; не поблескивали его сегодня глаза; намалеванная певичка не посиживала у него на коленях сегодня; явственней над шампанским согнулась спина; явственней под глазами повисли мешки; седая бородка дрожала явственно под губой, и серая явственно дрожала клетчатая коленка: его била дрожь – вот уж который, который раз; сладкая слабость и головокруженье уносили его домой, к Аннушке к Голубятне; что певички! Вот Аннушка – так уж Аннушка! Около месяца, как, тайно от самой, по его, Луки Силыча, настоянью она приходит к нему по ночам – спать вместе; пьют по ночам они сладкие вина – и, ну, всяким, забавляются меж собой; после же тех ночей – пуще прежнего слабость одолевает; вовсе на старости лет как последний мальчишка, или того хуже: как последний скот втюрился он в босоногую женину ключницу… Что певички! Аннушка – так уж Аннушка! Трясется коленка, бородка, паучьи пальцы, бокал; золотые капли, холодные капли шампанского расплескались на стол. Думает он: к Аннушке бы! От всего теперь здесь Луку Силыча мутит: от дворянчиков – мутит; ишь – пьяные рожи; собрались в губернское земское собранье – спасать Россию от революции; как же! От торгового люда Луку Силыча мутит; от шампанского – мутит; а пуще всего замутило от генералишки, от Чижикова; гадость от генералишки; натаскал за известный процент ему векселей Граабеной баронессы; Граабена у него в руках, генералишка же теперь ему вовсе не нужен; опивало он, обжирало, да к тому еще – и вор, сыщик и скандалист.

А генералишка там перешептывается в углу:

– Ну, пожагуй, я вам покажу бгиллианты…

– Да, сновиденья все полны знааченья…

– Даа, -

– снаа-вии-денья все праароочества…

– Паа-лныы… – ревут пьяные баре, и глаза их хотят выскочить из орбит; один обращается в пение к другому; другой делает жест первому; иной, выпятив шею, клюет в потолок носом; иной с певичкой куда-то скрылся давно.