Андрей Белый - Серебряный голубь

• Название: Серебряный голубь
• Автор: Андрей Белый
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

«Серебряный голубь» (1909) – повесть выдающегося писателя-символиста А Белого (1880 – 1934) – посвящена историческим судьбам России, взаимоотношению интеллигенции и народа Следование гоголевским традициям органично совмещается в ней с новаторскими принципам. повествования, характерными для символизма.

---

– Да вы с ума сошли, батюшка? Ведь у меня эдаких денег наличными нет…

– Ну, а коли наличными нет, значит, худо, очень даже худо для вас, – так же все ласково продолжал Еропегин… – Двадцать пять тыщ мне нужны сейчас, а за протчими…

Молчание.

– Лука Силыч, пощадите вы меня! – вырвалось у старухи.

Молчание.

– Так как же-с? Значит, к первому я пришлю…

Он не казался исполненным величья; но все же упился теперь своим мертвым достоинством.

– Так, значит?… Молчание.

Он думал: «Ежели бы поклонилась мне в ноги, все бы так я и простил». – Но старуха не кланялась; и ласковый Лука Силыч оставался неумолим.

В противоположном углу комнаты генерал Чижиков продолжал заливаться, что твой заправский соловей:

– А, каково? Я всегда говоий, что ггубое сек-танство не совместимо с гевоюцией; я вообще стою за пготестантизм: а то вот что погождает пгавосьявная Цегковь: говоят, что будто мы пьем кьёвь Бога и едим Его пготь: газве мы едим того, кого юбим? И потому… уай, уай, ггаф Тайстой… Та-га-га… Та-га-га, гоуби, а – гоуби?!. – и сплюнул в плевальницу.

«Вот оно, – думал Дарьяльский, – разложение началось…» – Он себе на свою отвечал мысль: только что в его душе угомонился бушевавший вчера хаос, и в нем совершилась победа над гибельным, с пути его сбивающим чувством, – и бесы из его вышли души, – как уже вновь они зароились вокруг него и приняли нелепые, но вполне реальные образы: уж подлинно – не из туманной ли мрази, упавшей на окрестность, зародилась эта тройка, да и сам генерал: просто осела тройка в тумане и чья-то ее бросила на усадьбу мстительная рука. Бог весть из каких мест людей этих принесла тройка; не для того ли, чтоб вожделений тайное безобразие снова обстало его окружающей стаей?

Как бы отвечая на его мысль, чьи-то с террасы раздавались шаги; Петр поглядел в окно; и там, в окне, стояло теперь нелепое существо в серой фетровой шляпе – и качало маленькой своей, будто сверху приплюснутой на непомерно длинном и тощем туловище головкой; «этого только недоставало», – едва успел подумать Дарьяльский, как нелепое существо, в окне его увидав, радостно бросилось по ступенькам террасы, а с непромокаемого плаща потекла на ступеньки дорожка воды; нелепое существо улыбалось; оно оказалось молодым человеком с совиным носиком и в подвернутых штанишках; вот оно споткнулось о ступеньки террасы, точно подпрыгнуло на своих комариных ногах; вот и еще преткнулись его ноги и покатился в сторону серенький узелок; что-то было до крайности жалкое и смешное во всей фигуре новоприбывшего, и генерал Чижиков, приложив свой лорнет, удивленно его разглядывал; но, преодолев все препятствия, а их было немало, молодой нелепый человек, приятно краснея, как робкая девушка, с очевидным восторгом заключил Петра в свои сырые объятья, отчего фигура нелепого человека изобразила явный вопросительный знак и дрябло сломились ноги; но каково же было изумление генерала, когда нелепое существо запищало тоненькой фистулой:

– Высокоуважаемый Петр Петрович… Я, то ись, не я… и по очень простой причине, что… наведался, так сказать, полюбоваться на ваше, сверх ожидания, счастливое и приятное положение, вызванное неуклонным желаньем сочетаться законным браком с ангелоподобным существом…

Петр, освобождаясь от объятий и подавив досаду, старался изменить бестактный ход мыслей нелепого существа:

– Добро пожаловать, Семен… я рад тебя видеть… Ты, собственно, откуда и куда?

– Идучи пехтурой в Дондюков, где у меня проживает родительница, – и наоборот: задумал я на пути навестить однокашника, друга… и поэта, а, кстати, поздравить этого друга с высокоторжественным фактом отыскания спутницы жизни… и в столь уютной обстановке! – тут молодой человек, выпятив плечо и закручивая усик, вдруг расхрабрился и подлетел к баронессе, чтобы прилично отшаркаться. Но Дарьяльский опять отвлек его.

Баронесса и Еропегин, занятые друг другом, не обратили, казалось, никакого вниманья на новоприбывшего; но генерал Чижиков так почему-то и запылал интересом, почуя скандальчик; порывисто он пожелал быть представленным, в знак чего протянул два свои пальца нелепому существу.

– Чухолка, Семен Андронович, студент Императорского Казанского университета.

– Ничего, ничего, – процедил снисходительно генерал Чижиков, – маядежи свойственно увлекаться: есь-ей, есь-дек? – вопросительно поглядел он на Чухолку.

– Вовсе нет, – запищало нелепое существо, – ни эс-эр, ни эс-дек, а мистический анархист и по очень простой причине, что…

Сон наяву

Дарьяльский и Чухолка стояли во флигельке; и окне бился праздный комар. На Петра взглянет Чухолка [49] – Петр богатырь: стоит, напрягает мускулы.

– Ну что, брат Семен?

– Да так оно все, то есть, никак, собственно; и наоборот, а, впрочем: читаю Дю-Преля [50], пишу кандидатское сочинение об ортокислотах бензойного ряда.

– Эге!

– Материальные нужды одолевают, так сказать, а коловратная судьба препятствует правильному развитию ментальной моей скорлупы [51]…

– Ну, да ты брось теософию… Денег надо?

– Да, то есть, – нет, нет, – запетушился, заерошился Чухолка. – Я, собственно говоря, – хм: позволишь на «ты»? Да; так вот; я, собственно, ни зачем – так: навестить однокашника и поэта в месте поэтических увлечений – что я! в месте амурных его похождений – совсем не то! – вовсе запутался Чухолка, наткнувшись на стол, – в месте злачном, и в круге наблюдений над русским народом в момент, так сказать, напряжения его духовных сил в борьбе за право, и по очень простой причине, что…

– Эге! – отмолчался Дарьяльский, чтобы остановить вовремя этот бессвязный поток, могущий в любую минуту превратиться в совершеннейший океан слов, в которых имена мировых открытий перемешаны с именами всех мировых светил; теософия [52] тут мешалась с юриспруденцией, революция с химией; в довершение безобразия химия переходила в кабаллистику [53], Лавуазье, Менделеев и Крукс [54] объяснялись при помощи Маймонида [55], а вывод был неизменно один: русский народ отстоит свое право; это право вменялось Чухолкой в такой модернической форме, что по отдельным отрывкам его речи можно было подумать, что имеешь дело с декадентом, каких и не видывал сам Маллармэ [56]; на самом же деле Чухолка был студент-химик, правда – химик, занимавшийся оккультизмом, бесповоротно расстроившим бедные его нервы; и вот казанский студент являлся бессильным проводником всяких астральных нечистот; и отчего это, будучи добрым и честным малым, неглупым и трудолюбивым весьма, Чухолка пропускал сквозь себя всякую гадость, которая лезла из него на собеседника? Всякая путаница вырастала в его присутствии, как растут из щепотки порошка фараоновы змеи [57]; низкое же происхожденье, тонкая фистула голоса, расплющенная головка и совиный нос – довершали остальное; Чухолкой тяготились, Чухолку гнали из всех мест, где имел он несчастие появиться: всюду своим приходом вносил он вибрион [58] безобразий.

Вводя в свой флигелек студента, Дарьяльский не мог не поморщиться: этот день он хотел провести с одной только Катей; должен же он был, наконец, объяснить ей свой вчерашний уход? Но еще более Дарьяльский морщился оттого, что появление Чухолки на его горизонте бывало всегда для него недобрым предвестием – насмешкой, что ли, невидимых врагов: так, однажды, поймав Дарьяльского, Чухолка его поставил на сквозняк; и простудил; другой раз он заставил Дарьяльского перепутать все сроки; в третий раз появился в день смерти матери; с той поры Чухолка пропадал; и вот он опять появился. У Дарьяльского было особое даже желудочное ощущение (тошнота и тоска под ложечкой) после бесед с казанским студентом. «Черт его знает, – подумал наш герой, – опять пришел этот Чухолка: опять на меня из него всякая попрет гадость».

А бедный Чухолка уже в комнате его свой раскладывал узелок, и Дарьяльский дивился, как все там было в порядке уложено, перевернуто: пакетики в белой бумаге перевязаны розовой ленточкой, несколько новеньких книжек в новеньких переплетах; зубочистки, гребенки, щетки в исправной чистоте; была одна всего смена белья, две ситцевых рубахи и один поясок; но зато имелась склянка с одеколоном, пудра, бритва и даже пресловутый парикмахерский камень всегда таинственного происхождения; но всего более удивил Дарьяльского свежий кулек, из которого торчала большая испанская луковица.

– А это что у тебя?

– А это я матушке: проживая в деревне за неимением избытков материальной жизни – да: матушка лишена удобств, и вот я везу ей в дар испанскую луковицу и по очень простой причине, что… Ежели б та аристократическая старушка пленилась луком, я бы ее улучил – совсем наоборот: поднес ей этот скромный дар.

– Оставь…

Дарьяльский вышел из флигелька: Чухолка его положительно раздражал; больше ни минуты не мог он оставаться наедине с этим бредом.