Люциус Шепард - Золотая кровь

• Название: Золотая кровь
• Автор: Люциус Шепард
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91181-450-2

Впервые на русском – знаменитый шедевр прославленного Люциуса Шепарда, поднявший вампирскую тему на недосягаемую прежде высоту!

Время действия – вторая половина XIX века.

Место действия – замок Банат высоко в Карпатских горах, исполинский плод фантазии безумного архитектора.

Раз в пятьсот лет в Банат съезжается Семья. Вампиры со всей Европы готовятся обсудить стратегические планы на будущее и поучаствовать в церемонии Сцеживания: отведать самой сладкой, самой хмельной – золотой крови.

Но накануне церемонии замок облетает немыслимая весть: Золотистая девушка, результат многовекового труда лучших вампиров-селекционеров, – злодейски убита! Единолично выпита до дна неведомым преступником!

Найти его Патриарх Семьи поручает вампиру-новичку Мишелю Бехайму, префекту парижской полиции. Лихо взявшись за дело, Мишель вскоре понимает, что убийство – это лишь верхушка айсберга, что истинная подоплека случившегося сложнее, чем он способен помыслить, и что соперничающие кланы вампиров используют его как разменную пешку.

---

Более насущные вопросы, которые были непосредственно связаны с данным ему поручением или могли стать более важными впоследствии, отошли на второй план, и его мысли сосредоточились в основном на фразе Александры о том, что он, в сущности, представляет собой нечто незаконченное. Не то чтобы он был с ней не согласен. Он знал: ему предстоит многому научиться и через многое пройти. Но он полагал, что его развитие повлечет за собой углубление, обогащение качеств и свойств, уже составлявших неотъемлемую часть его личности, в то время как употребленные ею слова – «метаморфозы», «буря», «ураганы» – подразумевали гораздо более мучительные трансформации. Хотя он двойственно смотрел на многое, – может быть, как раз об этой внутренней борьбе и говорила Александра? – его вполне устраивало то, кем он всегда был, и ее намек на то, что он не знает самого себя, казался ему смехотворным. В целом он вряд ли слишком изменился: все такой же спокойный и скромный; внутри него бушуют страсти, но с людьми – и мужчинами, и женщинами – он осторожен, держит их на некотором расстоянии; много читает, пожалуй, его можно даже назвать книжным червем; все делает аккуратно и тщательно; умерен в еде, никогда не напивается. Правда, со времени его посвящения этот скучноватый распорядок расцветился более яркими красками. Многие его поступки в этой новой жизни были самому ему отвратительны, хоть он и наслаждался могуществом, позволявшим ему совершать их. И действительно, время от времени его душа как будто раскалывалась на две несовместимые части, и тогда в ней уживались, с одной стороны, мягкость и сочувствие, а с другой – фантастическая расчетливость и жестокость. Но разве это не тот же разлом, что присущ и человеческой природе вообще, и, может быть, – как это происходит с подобными противоречиями у обычных людей, – враждующие половины его существа в конечном счете преодолеют противостояние и объединятся в одно целое? Исследовав глубины своего нынешнего состояния, тщательно проверив, не обманывает ли сам себя, он не нашел изъянов в таком подходе. Конечно, он изменился. Да и кто бы остался прежним, вкусив человеческой крови и увидев открывшуюся перед ним перспективу вечной жизни? И все же им во многом до сих пор руководили старые привычки и желания. Он должен научиться, твердил он себе, не придавать такого значения тому, что говорят его новые братья и сестры, или, во всяком случае, стараться увидеть, что на самом деле стоит за их речами. Возможно, Александра просто пыталась обессилить его, отвлечь от важных для него дел, опьянить – сначала словами, потом ласками. И может быть, успех даже превзошел ее ожидания, ведь ему теперь никуда не деться от страсти, которую она в нем воспламенила. Он был с ней лишь раз, но это затмило собой все, что он прежде знал о женщинах, – и не столько физическая сторона, сколько богатая палитра чувств, нежность, которую Александра пробудила в нем, – и ему вдруг стало неприятно от тех выводов, к которым он пришел, наскоро оценив себя внутренним взором.

На опорах моста покоились кубы из черного камня, служившие постаментами для осыпающихся гранитных статуй высотой в пять-шесть метров. Это были гротескные, но поражавшие своим жизнеподобием фигуры; все они застыли в измученных позах: поверженный толстопузый тролль с клыками и выпученными глазами, облаченный в каменные складчатые одежды, в когтистой руке болтается зазубренный меч; горгулья со страшной рубленой раной в боку – голова поникла, веки сомкнуты, клешня левой руки вцепилась в растерзанную человеческую голову; черт с остроконечными ушами, зрачками-щелками и вытянутой мордой куницы, весь сгорбившийся от бессилия и ужаса. С два десятка подобных жутких гигантов возвышались над мостом, и всякий раз, когда они с Жизелью проходили под одним из них, Бехайму становилось не по себе. Скульптуры казались окостеневшими существами, заживо скованными какой-то сверхъестественной силой, которой невозможно было противостоять, и легко было представить себе, как они – осколок разгромленной сатанинской армии – стряхивают с себя древнее заклятие, как их слепые глаза вновь зажигаются зловещим блеском, гранитные груди вздымаются, оживают мышцы бедер, сложенные из скалистых пород, с их древних сочленений слетают каменные крошки и вековые слои пыли и они сходят со своих пьедесталов, чтобы закончить прерванную бойню.

Жизель тоже с тревогой посматривала на чудовищ. Одетая, как и Бехайм, в свободные холщовые брюки и мужскую крестьянскую куртку, с заколотыми волосами, она была похожа на хорошенького ребенка, и хрупкость ее пуще прежнего обозначилась в этой гнетущей атмосфере всеобщего излома. Сначала он не собирался прибегать к ее помощи в поисках убийцы, но ему было некому больше довериться, и то, что он с такой легкостью пренебрег ее благополучием, привело его к мысли, что, быть может, Александра права: его чувство к Жизели скоро вытеснят другие заботы, другой зов. Когда они скользнули внутрь трещины в стене и ступили на освещенную факелами лестницу, ведущую наверх, он подумал: не отправить ли ее обратно, пусть дожидается его, – но не отважился войти в апартаменты Фелипе, не оставив никого наблюдать снаружи, и, выйдя в коридор, повел ее вдоль запертых, обшитых медью дверей, за которыми почивало бледное племя бессмертных.

В коридоре было зябко и сыро. В колеблющемся свете факелов метались дегтярно-черные тени. Узенький длинный проход, под ногами стертые каменные покатости – Бехайм ощутил себя попавшим из цивилизованного настоящего в дикое прошлое. И чего ради наша знать так рискует, пользуясь для освещения открытым огнем? Повесили бы фонари – никто бы не сгорел. Видимо, что-то вроде мрачной ностальгии или это они так демонстрируют презрение к опасности, свою уверенность в том, что им нипочем любая угроза, даже созданная собственноручно. Бехайм то и дело отскакивал от воинственно потрескивавшего пламени.

Открыв дверь в покои Фелипе, он застыл на пороге, прислушиваясь. За нишей вправо шла прихожая, в конце которой из-за закрытой двери доносились страстные вздохи и стоны – там яростно предавались любовным утехам. Он велел Жизели вынуть из чугунного гнезда на стене коридора факел и встать у выхода.

– Если кто-нибудь появится, – прошептал он, – беги к господину Агенору. Он тебя защитит. А тронут – отбивайся факелом. Ясно?

У нее задрожал подбородок, но она кивнула.

– Будут угрожать – не раздумывай, – сказал он, поняв, что она почти ничего не слышит, охваченная тревогой за него, от которой у нее подкосились ноги. – Если кто-нибудь попробует сделать тебе больно – сожги его. Потом найди Агенора. С ним ты будешь в безопасности.

– Но вы, – всхлипнула она, – что будет…

– Тише! – шикнул он, злясь на ее слабость и на себя за то, что воспользовался этой слабостью, за то, что теперь пользуется ею, изменив с другой женщиной.

Правда, он не считал это настоящей изменой. Скорее уж, думал он, теперь близость с Жизелью можно было рассматривать как измену, неуважение к чему-то более важному, сулящему неизведанные наслаждения.

Она в испуге отшатнулась от его гневного окрика, кусая нижнюю губу и снова напоминая ему не по годам созревшую девочку.

Как и покои самого Бехайма, гостиная Фелипе была обставлена темной громоздкой мебелью, в комнате висели фонари и древние гобелены с почти неразличимым рисунком. В тусклом свете на выцветшем персидском ковре с индигово-розово-коричневым узором лежали расплывчатые пятна теней. Не имея представления, что, собственно, нужно искать, стараясь не выдать себя малейшим шумом – он знал, что у Фелипе чуткий слух, – Бехайм принялся торопливо обыскивать комнату, чувствуя не столько страх, сколько какое-то веселое возбуждение, словно мальчишка, принявший вызов. Он порылся в ящике письменного стола, шкафчике красного дерева, дубовом сундучке – свидетельств участия предводителя Валеа в убийстве там не нашлось. Поиски в спальне слуги тоже не увенчались успехом, как и беглый осмотр третьей и последней комнаты – кабинета, который, по-видимому, некоторое время пустовал, так как вся мебель, большой глобус и полки с рядами книг были покрыты толстым слоем серой пыли. С каменных блоков, размером со шляпную коробку каждый, из которых были выложены стены, свисала разросшаяся паутина.

Досадуя, Бехайм стоял на пороге этой третьей комнаты и вслушивался. Загнанное дыхание и вскрики – припев экзотической песни – перемежались кряканьем и скрипом пружин. У Фелипе и госпожи Долорес все в самом разгаре, но не стоит искушать судьбу. И все же что-то не отпускало его из этого единственного места, где он мог надеяться найти искомое. Он не верил, что Александра направила бы его сюда, не будь тут убедительных улик… если, конечно, заставив его совершить глупость, подстроив ловушку, она не хотела тем самым опозорить Агенора. Но если это так, почему тогда она до сих пор не подняла тревогу? Нет, сказал он себе, вряд ли ее мотивы столь прозрачны. Тут что-то еще.