Бернар Клавель - Пора волков

• Название: Пора волков
• Автор: Бернар Клавель
• Издательство: Издательство «Художественная литература»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1979

Действие романа разворачивается во Франш-Конте, в 1639 году, то есть во время так называемой Десятилетней войны, которая длилась девять лет (1635 – 1644); французские историки предпочитают о ней умалчивать или упоминают ее лишь как один из незначительных эпизодов Тридцатилетней войны. В январе 1629 года Ришелье уведомил Людовика XIII, что он может рассматривать Наварру и Франш-Конте как свои владения, «…граничащие с Францией, – уточнял Ришелье, – и легко покоряемые во всякое время, когда только мы сочтем нужным».

Покорение Франш-Конте сопровождалось кровопролитными битвами. Против французов, чья армия была подкреплена отрядами жителей Бюжи («серых»), немецких, шведских, швейцарских и других наемников, выступили регулярные войска испанской провинции Конте и партизаны (секанезцы – сокращенно – «канезцы»), предводительствуемые зачастую неграмотными командирами, самым знаменитым из которых был Пьер Прост, по прозвищу Лакюзон (что на местном диалекте означает «забота»).

Франш-Конте всегда стремилось к независимости, которую и обеспечивали ему договоры о нейтралитете; но договоры эти то и дело нарушались королями.

Роман ни в коей мере не претендует на историческую достоверность; его можно рассматривать скорее как один из эпизодов известного в истории преступления, содеянного королем Франции и его министром, а главным образом как рассказ о человеческих злоключениях, актуальный, увы! на все времена.

---

– В ваши-то края французы приходили? – спросил он.

– Да. И все с собой унесли. А люди сбежали в Сален. Так что деревня теперь пустая.

Юффель медленно покачал головой, потом прочистил горло и сказал:

– К нам они пришли в августе. Двадцать четвертого это было. До конца жизни не забуду.

Цирюльник, стеливший на нарах постель, перебил его:

– Оставь ты это, Колен. Завтра ему расскажешь. Он же спать хочет.

Бывший пастух точно ничего не слышал и ровным голосом продолжал:

– Я как раз собирался гнать скотину на пастбище. Четырнадцать коров пас. Ладно, слышу вдруг – шум возле церкви. Отправился я посмотреть. Вижу, наши тащат четырех солдат-французов – на воровстве попались. Отобрали у них мушкеты и тянут к кюре, чтоб он их исповедовал перед смертью. Ну вот, гляжу, вводят их в церковь, всех четверых, и те, которые их взяли, за ними входят. Я и думаю: надо бы поглядеть. А хозяин говорит: «Угоняй скотину. Это дело может плохо кончиться. А я скотину терять не хочу…» Ой беда, ежели б он только скотину потерял!

Говорил пастух спокойно, не повышая голоса, не нарушая монотонного ритма своего рассказа, который тек неторопливо, словно густая струя. Цирюльник лег.

– Когда будете ложиться, не тушите лампу, – сказал он, – отец Буасси еще должен вернуться.

Матье кивнул: слышу, мол. Его интересовал рассказ пастуха.

– Ладно, погнал я скотину. Но подыматься на общинные пастбища не стал, а повернул на гору, которая над деревней стоит. И вот вижу: выводят наши из церкви троих французов и ставят спиной к водоему – сейчас начнут расстреливать в упор. А тут как раз прибегает в деревню парнишка. Со стороны донской дороги. Ну и началось. Слышу: выстрелили в церкви, гляжу – выезжают с дороги конные. Никак не меньше пятидесяти. И вот те крест, тянулось все не долго. Покуда я добрался до опушки леса, на площади человек тридцать уже лежали мертвыми… И пошло. А там и амбары занялись – дым валом валит. Бог ты мой, вся деревня там и осталась! Вся, чувствуешь? Кто пробовал бежать, тех конные настигали и – бац! – копьем их или пулей. Я своими глазами видел, как они вытащили из дома отца и мать. Крыша тогда уже загорелась. Они прикончили их выстрелом из аркебузы и бросили в огонь. А я стоял и смотрел. И ничего сделать не мог. Ни туда бежать, ни в другую сторону. Ноги у меня отнялись. Вот как есть отнялись. И хозяин тоже на моих глазах помер. И жену его они убили, и обоих малышей. Прямо перед церковью. А кюре, который солдат их исповедовал, они взяли и раздели. Совсем догола, чувствуешь. Крупный такой мужчина, видать, ему лет шестьдесят было. Уж они и хлестали его, и в живот горящими головнями и горящей соломой тыкали. Даже мне было слышно, как он криком кричал. А те – знай себе потешаются. Под конец окунули его в водоем, а после бросили в горящий амбар. А перед тем еще лодыжки ему связали цепью, какой коз привязывают… Тут-то они и увидели моих коров. И двое конных понеслись напролом наверх – прямо через изгороди. Ну, что я мог поделать? Ничего. Знал я одну нору в лесу. Там и схоронился до ночи. Даже дышать боялся. Носом в землю уткнулся, да так и лежал, как зверь.

Он сидел, согнувшись, обхватив себя руками. В глазах застыло какое-то трагическое, молящее выражение.

Так он и сидел, когда вслед за толстухой, которая несла фонарь, вошел отец Буасси. Он поблагодарил и отпустил женщину, а потом подсел к столу выпить воды. Указав на Колена Юффеля, Матье сказал, что это – бывший пастух и он как раз рассказывает о себе. Пастух закивал и тут же принялся повторять священнику свой рассказ. Матье услышал все сначала – слово в слово, без каких-либо изменений, вплоть до малейшей интонации, до самой незначительной паузы. Точь-в-точь ручей в низине – в любое время года он течет себе и течет, размеренно и монотонно.

Священник слушал, не произнося ни слова, и когда пастух описал, как он шел день за днем, обходя дороги и деревни, питаясь одними ягодами, и как под конец забрел сюда, где его пригрел капуцин, – когда он все это рассказал, священник проговорил:

– Если хочешь, мы помолимся за души тех, кто погиб в тот день.

Все трое встали и долго молились. Потом священник сказал:

– Но есть живые, за которыми нужно ухаживать, и есть другие усопшие, что ждут своего погребения. Завтра нам предстоит потрудиться. А потому давайте спать.

Рыжий какое-то время молча смотрел на него, потом вернулся на свое место и лег рядом со стражником.

«Ну вот, – подумал Матье, – вот и ты увидел эти глаза, чистые как родник. Я буду не я, если завтра ты не сделаешь всего, что от тебя потребуется».

Возница подождал, покуда ляжет священник, затушил лампу и вытянулся рядом с отцом Буасси. Храп стражника казался оглушительным среди воцарившейся в комнате тишины. Под окнами завывала ночь. Время от времени плохо пригнанная дверь вздрагивала.

– Ты не очень жалеешь, что пришел? – тихо спросил священник.

Матье только собрался было ответить, что нет, как вдруг со двора донесся протяжный вой, потом жалобное потявкиванье – и он вздрогнул.

– О господи! – пробормотал Колен Юффель. – Опять лисы пришли. А теперь, видать, и волки с ними.

– Должно быть, они к трупам подобрались, – сказал священник, – надо пойти туда.

Они поднялись, но пастух остановил их:

– Не ходите, а главное – света не зажигайте. Я сам туда пойду. Вообще-то это дело стражника, только пока его добудишься, да он еще начнет орать, – уж лучше я сам пойду.

Опять послышалось рычание и лай – на этот раз, казалось, совсем близко.

– Берегитесь, – сказал священник. – Эти твари хорошо видят в темноте.

– Не лучше меня, – пробурчал Колен.

Они почти не слышали, как он приоткрыл дверь и выскользнул наружу. Под порывами ледяного ветра затрещали дощатые стены, потом снова наступила тишина, нарушаемая лишь надсадным храпом пьяницы. Томительно тянулись минуты, потом в ночи разорвался выстрел. Проснулся цирюльник.

– Что случилось? – вскрикнул он.

– Пришли лисы и волки. Юффель взял аркебузу стражника и вышел их пугнуть.

Потявкиванье донеслось уже издали, а из загона послышался топот и ржанье лошадей. Вскоре отворилась дверь, и в темноте появился Юффель.

– С таким стражем нам нечего бояться. Даже выстрел его не разбудил.

– Кого ты там убил? – спросил Матье.

– Да никого, но сегодня они уже сюда не сунутся.

Он пошел было к себе, но, не сделав и двух шагов, остановился и сказал:

– Они подобрались к бедняге Жароссо. Он и надрывался-то от зари до зари из-за этих тварей – спешил поскорей закопать покойников, а сам от волков не ушел. И я ведь его нарочно оставил у самой двери, но эти сволочи, когда голодные, и в дом залезают, чтоб тебя сожрать.

– Молодец, Колен, – сказал цирюльник, – а теперь ложись спать.

Еще какое-то время они слышали, как пастух клянет волков и тихонько поругивает стражника, а потом все снова заглушили ночные звуки, к которым Матье мало-помалу начинал привыкать.

И все же он еще долго не мог уснуть, терзаемый неясными видениями: ему все чудился могильщик, которого он заменил и чье тело лежало теперь в нескольких шагах от него, в ледяном мраке, где рыщут голодные хищники. Он представлял себе, как они бродят вокруг бараков, выжидая, часа, когда смерть унесет всех живых и распахнет перед ними двери, чтобы они могли вволю попировать.

Сон уже окутал Матье, когда ему снова послышался волчий вой, но где-то очень далеко, точно сквозь завесу густого тумана.

Часть вторая ЖИВОТВОРНОЕ РАСТЕНИЕ

7

День не появился еще из-за края земли, когда отец Буасси разбудил их. Он зажег две лампы, разворошил тлеющие угли и бросил на них охапку веток. Во всем бараке только очаг был сделан не из дерева. Он был выложен плитами, какими обкладывают выгребные ямы и покрывают иногда крыши. Наверху, там, где крыша образовывала угол, была дыра, и под ней – навес из плохо пригнанных досок, укрепленный на двух столбах из закопченного дуба.

Все молча поднялись. Один стражник продолжал лежать.

– Какого черта мы там будем делать впотьмах? – буркнул он.

Иезуит подошел, поглядел на него с минуту и презрительно проговорил:

– Что касается вас, то, конечно, ничего стоящего, если предоставить вас вашему пороку. Только я не намерен так поступать. Вы немедленно встанете, как все, и поможете вывезти покойников.

Стражник резко повернулся к нему и прижал руки к груди, как бы намереваясь сказать: «Это я-то – да вы смеетесь!» Но так и застыл с полуоткрытым ртом. Матье, наблюдавший за ним, увидел, как под взглядом иезуита стало меняться выражение его глаз. Вначале насмешка уступила в них место ярости, потом страданию, а потом они словно потухли. А когда он опустил веки и колючих черных глаз его вовсе не стало видно, Матье подумал:

«Вот и тебя тоже скрутили. И ты – пройдоха и горлопан – вместе со всеми у кюре в руках. Веришь ли ты в дьявола или в господа бога, а эти ясные, как родник, глаза и тебя околдовали, точно последнего простофилю».