Юлия Остапенко - Что там, за дверью? (“Фантастика 2006” сборник)

• Название: Что там, за дверью? (“Фантастика 2006” сборник)
• Автор: Юлия Остапенко
• Издательство: АСТ МОСКВА
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2005
• ISBN: 5-9713-0601-4

Поклонники отечественной фантастики!

Перед вами — ДЕСЯТЫЙ, ЮБИЛЕЙНЫЙ выпуск популярного альманаха “Фантастика”, с неизменным успехом выходящего уже ПЯТЬ ЛЕТ!

Новые рассказы Сергея Лукьяненко, Евгения Лукина, Олега Дивова и Юлии Остапенко!

Новые повести Павла Амнуэля и Александра Тюрина!

И многие, многие другое — в ЮБИЛЕЙНОМ СБОРНИКЕ “Фантастика”!

СОДЕРЖАНИЕ

Николай Науменко. От составителя

РАССКАЗЫ

Юлия Остапенко. ДЕНЬ БУРУНДУЧКА

Сергей Герасимов. ДЕТИ ОДУВАНЧИКОВ

Ирина Сереброва. ПЕРЕИГРАТЬ КОРПОРАЦИЮ

Олег Дивов. МУЗЫКА РУССКОЙ АМЕРИКИ

Алексей Корепанов. ЕСЛИ НЕ ЗВАЛИ

Александр Сивинских. УЧАСТЬ КОБЕЛЯ

Светлана Прокопчик. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ

Владимир Рогач. НЕКРОФОН

Дмитрий Володихин. МИЛАЯ

Дмитрий Казаков. ВАЛЬХАЛЛА

Роман Афанасьев. ЭКСПЕРИМЕНТ

Анлрей Павлухин. ДВА ДРАКОНА В ДЕЛЬТЕ МЕКОНГА

Наталья Турчанинова, Елена Бычкова. ТВОЙ НАВЕКИ, ШАНС

Сергей Лукьяненко. КОНЕЦ ЛЕГЕНДЫ

Евгений Лукин. ПРОМЕТЕЙ ПРИКОПАННЫЙ

ПОВЕСТИ

Юрий Манов. БЛИН ЛОХМАТЫЙ тчк, или You are in the army now

Александр Тюрин. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА 2012 года, или Цветы техножизни

Павел Амнуэль. ЧТО ТАМ, ЗА ДВЕРЬЮ

СТАТЬИ

Алан Кубатиев. ДЕРЕВЯННЫЙ И БРОНЗОВЫЙ ДАНТЕ, или НИЧЕГО НЕ КОНЧИЛОСЬ?

Дмитрий Волдихин, Игорь Чёрный. БУРГУНДСКОЕ ВИНО, МИЛАНСКАЯ СТАЛЬ, БРАБАНТСКИЕ КРУЖЕВА

Дмитрий Байкалов, Андрей Синицын. ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ФАНТАСТИКУ ТАК

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ФАНТАСТИКА И ФАНТАСТИКОВЕДЕНИЕ ЗА 2004 г.

---

Полнокровный образ средневекового Константинополя рисует Елена Хаецкая в романе “Голодный грек”. Нищий голодный человек бродит по великому городу и, кажется, питается его великолепием. Ему суждено покинуть пределы Византии, отправившись в рискованное путешествие на Китай. Но через много лет он вернется в Византию, вернется совсем уже другим человеком. И вся сияющая краса императорской столицы обернется Византией духа, эстетическим выражением веры в Творца и любви к Христу.

Во всех перечисленных случаях авторы либо на протяжении многих лет принадлежали к сообществу академических историков (Елисеева, Валентинов, Володихин), либо затратили значительные усилия на освоение материала. Показателен пример Далии Трускиновской: она консультировалась с историками-профессионалами, ездила по местам, где происходили основные события ее романа, ходила по музеям, знакомясь с материальной культурой, погружалась в специальную литературу, измеряла расстояния, которые должны были преодолеть ее персонажи верхом/пешком/на санях, и прикидывала время, необходимое им для этого. И результат — соответственный: в нашей фантастике нет примера более “осязаемого” портрета Московской Руси XVII века, чем полотно кисти Трускиновской… Да и в историческом романе сравнимых образцов не столь уж много.

И, напротив, довольно скудные познания в области древнерусского язычества до сих пор не позволили адептам славяно-киевской фэнтези создать что-либо адекватное эпохе VI–X веков и способное составить конкуренцию хотя бы знаменитому роману советских времен “Русь изначальная” (Валентин Иванов). Писательское сообщество, ориентированное на языческую Русь и группирующееся вокруг Юрия Никитина, довольно значительно, оно работает на протяжении многих лет. Однако примеров, когда мир Древней Руси не то чтобы выписывался подробно и основательно, а хотя бы насыщался заметным количеством черт аутентизма (вещи, события, биографии, обычаи), до сих пор крайне мало. Языческая Русь никитинцев в большинстве случаев — яркие палехские табакерки, разрисованные волхвами, витязями и драконами.

***

В фэнтези, построенной на романтической литературе, антураж будет “бумажным”, то есть заимствованным из той же литературы и соответствующих фильмов. Чаще всего в таких случаях декорации строятся на материале благословенного западноевропейского Средневековья, Нового времени или — реже — самурайского периода японской истории (Элеонора Раткевич).

Средневековье-2 не имеет никакого отношения к действительной истории. Оно выросло из бескорыстной любви наших интеллектуалов к романам Александра Дюма, Вальтера Скотта, Проспера Мериме, Стефана Цвейга, Артуро Переса-Реверте, “Черной стреле” Роберта Луиса Стивенсона и “Белому отряду” Артура Конан Дойла. Иными словами, к плащам и шпагам, плюмажам и рыцарским доспехам, бургундскому вину, брабантским кружевам, миланским нагрудникам, французским замкам. И его чаще всего размещают в каком-то условном, “параллельном” мире.

Время от времени на этой почве появляются оригинальные фэнтезийные произведения. Красивая литературная сказка о взрослении и о любви вышла из-под пера Натальи Ипатовой (дилогия “Король-Беда и Красная Ведьма” — “Король забавляется”). Несколько динамичных текстов, объединенных хорошо выраженной “филологичностью”, то есть играми с языком и формой, опубликовала Наталья Резанова. Из них по литературному качеству выделяются “Золотая голова” и “Я стану Алиеной”. Ну а первым в этом списке, наверное, стоило поставить Евгения Богата, написавшего повесть “Четвертый лист пергамента” еще во времена Леонида Ильича Брежнева. Этот блистательный текст показывает, что на российских интеллектуалов нескольких поколений цветущее Средневековье нередко оказывает гипнотизирующее воздействие. Очень многие с восторгом восприняли бы существование “заповедника Средневековья”.

Над подобным заповедником ядовито посмеялась Полина Копылова в неопубликованной повести “Прозрачные врата”. И она же впоследствии опубликовала повесть “Пленница тамплиера”, где новая, облагороженная версия заповедника оказывается вполне приемлемой для главной героини. Единственный роман той же Копыловой — “Летописи святых земель” — построен на столкновении двух разных версий Средневековья-2: южной — страстной, жестокой, несколько ярмарочной, замешенной на горячей крови и холодной стали, и северной — морозной, мечтательной, слегка эльфизированной, опирающейся на силу дружин высоких светловолосых меченосцев. Фрейд повсюду кажет рожки. Не роман, а набор дверей в трюмы массового подсознания, и романтическая стилизация служит поводом к тому, чтобы двери эти распахнуть… То же самое можно сказать и о копыловской повести “Virago”.

Средневековье — вроде запретного плода. Причем запрет установлен достаточно гибкий, лукавый, вроде наручников с кнопкой, размыкающей стальное объятие: хочешь, побудь пленником, а нет, так можешь освободиться в любой момент. Дело ведь не только в недостатке высокой эстетики в наши дни, не только в гнетущей мегаполисной смеси из пластика, неоновой рекламы и тонированных стекол. Дело в том, что наш век оскудел благородством. И умы наиболее образованных людей обращаются к самым красивым временам, отыскивая там и благородство, и высоту духа, и силу веры, и настоящее подвижничество. Современный умник вроде бы знает: откуда бы взяться подобным ценностям во времена грубости, грязи, вшей, отсутствия горячей воды и эффективной медицины, ужасающей жестокости нравов… А с другой стороны, глубоко внутри у многих миллионов людей сидит убеждение в том, что у Нового времени, в котором мы все и живем, труба пониже да дым пожиже по сравнению с каким-нибудь дученто. Даже при отсутствии горячей воды… Мало кто задумывается о том, что образ грязного и грубого феодализма — такой же дидактический миф, как и образ поэтического рыцарско-трубадурского века.

В наш прекрасный век все так деловиты,
Счеты и кредиты заворожили всех.
Черни и толпе дьявол душу застит…

Еще одним излюбленным “заповедником” наших авторов является переходная эпоха, конец XVI–XVIII века. Эпоха мушкетеров, шпаг, пудреных париков, маскарадных масок и крылатых плащей. Воссоздание реальности Новое время-2 идет по двум направлениям. Первое основывается на традиционном католическом мире, воспетом Дюма-отцом, второе опирается на Северное Возрождение и протестантскую Европу. Лучшим образцом первого, по нашему мнению, стоит признать цикл Марины и Сергея Дяченко “Скитальцы”, а в нем романы “Шрам” и “Преемник”. “Шрам” — типичный роман шпаги и плаща, с легко узнаваемым антуражем, идущим не только от Александра Дюма, но и (в большей мере) от “Сирано де Бержерака” Ростана. Второе направление представлено в трилогии Юрия Бурносова “Числа и знаки”. Перед нами словно оживают полотна Рубенса и Рембрандта. Черные камзолы со священническими стоечками, брабантские кружева воротников и манжет, короткие шпаги, “гере” и “грейфсрате”.

Романтизм первой половины девятнадцатого века и все его дальнейшие модификации последующих эпох представляли собой форму протеста против магистрального пути, по которому прошла европейская цивилизация. Шиллеровские страсти, энтузиазм Людвига Баварского, появление прерафаэлитов и “Мира искусства”, поэзия Н.С.Гумилева и эта романтическая ветвь отечественной фэнтези — явления одного ряда, хотя и разного масштаба. Собственно, протестный заряд, вне зависимости от того, до какой степени автор сознательно отталкивается от свинцовых мерзостей либеральной цивилизации, — наиболее ценное в данном направлении фэнтезийной литературы. Отсюда вывод; названная отрасль будет у нас бурно развиваться. Питательная среда для нее становится год от года все гуще и гуще.

Но чаще российскими фэнтезистами наших дней используются условные, слегка осредневековленные города лишь по той причине, что для массового читателя рыцари–арбалеты–таверны–шляпы с перьями привычны. Ведь основной поток англосаксонской фэнтези выполнен именно в этом ключе… С большей или меньшей долей остроумия фантасты выжимают из вообще-таверн, будто-замков, типа-королей, лесов-как-в-прошлом-году-на-полигонеи наподобие-трактировприключенческое ассорти. Больше всего подобного рода романы напоминают дописанные до требуемого объема ролевые “квэнты” или же либретто для компьютерных игрушек.

Наиболее удачные из них связаны с умением автора построить динамичный, лихо закрученный сюжет. В числе тех, кто считается “крепкими сюжетниками”, выделяются Виктор Ночкин (роман “Меняла”), Алексей Пехов (сиальская трилогия, роман “Под знаком Мантикоры”), Александр Золотько (роман “Игры богов”), Илья Новак (роман “Клинки сверкают ярко”), Лора Андронова (сборник “По велению Грома”) и, может быть, Юлия Остапенко (роман “Игры рядом”).