Семен Бронин - История моей матери

• Название: История моей матери
• Автор: Семен Бронин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Не одно, так другое. Он как-то вызвал ее и тем же настоятельным жестким тоном потребовал, чтоб она помогла восходящей звезде института хирургу Кованову в написании докторской диссертации: в нашей стране в помощи нуждаются больше всего почему-то самые влиятельные и всесильные люди. Секрет успеха этого человека был тоже в его семейных связях: его брат и ряд других родственников занимали ключевые посты в ответственном учреждении: говоря попросту - в ЦК партии; он сам и его соратники по институту торопились с его продвижением по службе, которое всем было выгодно. Диссертация была подготовлена скоростными методами, делали ее, по ее скромным подсчетам, десять человек из разных кафедр и клиник. Сам он только вводил в сердца собак фармакологические препараты - другой наблюдал за реакциями животных, третий определял содержание лекарств в органах животных после их забоя, четвертая, то есть Рене, снимала ЭКГ и читала ее, пятый - вернее, пятая, потому что это были все женщины: с ними легче сговориться и они меньше болтают, вопреки расхожему мнению,- обрабатывали результаты экспериментов, шестая собирала литературу и т.д.. Когда он принес Рене папку с результатами коллективной деятельности, небрежно швырнул ее на стол и предложил ознакомиться с данными и свести их воедино, она, изумленная, нашла в ней листки, исписанные самыми разными почерками: в ней ведь все еще сидел разведчик, изучающий степень достоверности источника. Диссертация была с блеском защищена, автор, пускаясь в дальнее плавание, забыл поблагодарить за участие в ней своих безымянных сотрудниц - лишь позвал их на банкет, считая, в простоте душевной, что сидеть за столом с членами его фамилии вознаграждение само по себе более чем достаточное. Рене не пошла, и правильно сделала, потому что на банкете царило специфическое российское веселье: "пили по-черному", как сказала знакомая лаборантка, там побывавшая. Кованов тут же стал доцентом, чуть позже - профессором, затем ректором института, вице-президентом Академии медицинских наук - жизнь удалась, говорят в таких случаях...

Рене конечно же всем этим возмущалась, только об этом дома и говорила, да и в клинике так или иначе обнаруживала свое отношение к новой дирекции и введенным ею порядкам: насмешничала, позволяла себе "выскакивать" вперед вышестоящих - не для того, чтоб выставить напоказ свои знания, как думали они, а хуже - чтоб уличить их в невежестве (чего они и предположить не могли), продолжала вести себя как при прежней администрации, но все это были лишь булавочные уколы, злившие ее врагов, но не причинявшие им вреда, а ей доставлявшие массу неприятностей. Воевать в открытую с ними она не могла: не было ни сил, ни сторонней руки, ни союзников. И так уже эти люди, чьей добровольной противницей она стала: ее ведь никто не тянул за язык и никто не выживал ее с ее незавидного и хлопотного места - решили, что она неспроста так себя ведет, что у нее, учитывая ее не совсем обычное прошлое, есть покровители, благодаря поддержке которых она и ведет себя столь свободно и, на их взгляд, вызывающе. Но у Рене никого за спиной не было. Яков как заведующий кафедрой Академии ничего не мог сделать; если бы он привлек к этому других своих старых знакомых (она подозревала его в связях с чекистами, которых они называли на своем жаргоне "соседями",- еще с той поры, когда узнала, что он имеет свободный доступ к секретному отделу Управления), то они, пожалуй, могли бы помочь ей и обезопасить от нападок, но взамен попросили бы что-нибудь другое, чего она вовсе не хотела. Да Яков и не стал бы хлопотать за нее, потому что не мог всецело на нее положиться. Он по-прежнему, и не без оснований, считал ее идейно не вполне зрелой и подозревал, что она отчасти сама виновата в своих злоключениях. По его мнению, она слишком много говорила.

- Не может быть, чтоб все были такими,- говорил он, успокаивая ее и одновременно высмеивая; в разговоре с ней он сохранял покровительственный и чуть снисходительный тон, в котором теперь, после прихода Дуси с ее пирогами, хоть не было прежнего озлобления.

- Конечно не все,- легко соглашалась она, потому что сама это знала.-Есть и прекрасные люди. Хирурги, например: они прошли войну и смотрят на все, наученные ее опытом. Профессора на теоретических кафедрах - тот же Барон. Но тон задают не они. Здесь деньги, Яков, и влияние - а на них слетается все дурное и порочное. Да против соблазнов и хирурги не застрахованы. Кованов вон тоже хирург и прошел войну, а что толку? Только пить там научился...

Он выслушивал ее и отмалчивался: верил и не верил одновременно...

Дело было не в личностях - она не могла сказать ему этого: он бы сразу поднял спор на недосягаемые идейные высоты - а в перемене общего климата. В клинике, да и не в ней одной, внедрялся дух попустительства, терпимости и потакания хамству и стяжательству - и, напротив, все попытки воспрепятствовать этому встречались в штыки: правдолюбы изгонялись один за другим, для этого находили десятки причин, выглядевших вполне законно и обоснованно. Это была медицинская мафия, опасная тем, что была вхожа к сильным мира сего, к членам правительства, а те сами, может быть, были уже такими. Зверь, из-за которого она ушла из Управления, настиг ее и здесь: он ревел и неистовствовал, требуя наживы и расправы с неугодными. Скрыться от него можно было только на самом дне жизни, но она не была еще готова к такому самоуничтожению...

В клинике были люди если не рассуждающие, как она, то в приватных беседах с ней соглашающиеся,- это не мешало им в иных обстоятельствах вести себя самым подневольным и подобострастным образом. Она всякий раз расстраивалась из-за таких перевоплощений и чувствовала, как в ней словно что-то переворачивается: сама она не восставала в открытую, но хоть не гнула спину, не раболепствовала и не понимала, почему это делают другие. Ближе всех ей была красавица Сусанна, на которую все оборачивались - включая ее собственного Якова. Они ходили друг к другу в гости, у обеих мужья были военными, которые, впрочем, не выражали желания познакомиться семьями,- дела жен не представляли для них большого интереса. Рене и не настаивала на дружбе домами: Сусанна была нужна ей не для того - она была умна и, в отличие от многих других, умела широко смотреть на вещи.

- Я, Сусанна, все-таки не могу понять одного,- говорила она подруге, которая неохотно шла на такие разговоры и предпочитала им легкую болтовню, но если Рене запирала ее в угол, вынуждена была отвечать - не столько за себя, сколько за прочих.

- Чего ты не можешь понять? - неодобрительно спрашивала она, зная наперед, о чем пойдет речь, потому что Рене повторялась и не в первый раз об этом говорила. Уже этим она давала понять, что разговор ей неприятен, но Рене настаивала, ей нужно было поставить точки над "I", как говорят французы.

- В клинике много порядочных людей, а вся эта камарилья держится только на том, что никто не оказывает ей сопротивления,- почему? Если бы завтра все выступили против них одним фронтом, ничего ведь страшного бы не произошло только они бы если не образумились, то по меньшей мере поутихли, повели бы себя иначе!

- Ты считаешь так на основе французского опыта?

- Конечно! И везде так. Все сильные мира сего нахальны, и единственный способ урезонить их - это оказать им общее сопротивление.

Сусанна выслушивала ее, медлила и произносила приговор:

- Знаешь что? Ты лучше позабудь тут про свою Францию.

- Почему? Как раз наоборот.- Сусанна глядела непонимающе.- Только потому, что я о ней помню, я не лезу здесь на рожон. Это так у вас называется?

Сюзанна пропускала мимо ушей филологические поиски.

- Как это сказывается на тебе - что ты все время помнишь о Франции?

- А как ты думаешь? Бунтовала во Франции - теперь сюда приехала? Куда ехать после этого? Я тут, Сусанна, не совсем своя. Почетная гражданка или даже почетная гостья. А гостям положено блюсти приличия и - как это называется? Чужие уставы? У вас пословица есть на этот счет.

- В чужой монастырь со своим уставом не ходят,- неприветливо подсказала ей та, вовсе ею не убежденная.- Тут, Элли, все в гостях. А уж я - тем более.

- Почему? - удивилась она.

- Потому... Ты что, не понимаешь? Я еврейка. Да будь я и тысячу раз русской, все равно бы не чувствовала себя хозяйкой. Хозяева, Элли, они: они могут кого угодно выгнать - и хорошо, если только за неслужебное несоответствие... Что тебе говорить все это? Ты что, не понимаешь, куда приехала?

- Не знаю,- не сдавалась Рене.- Народ мне здесь по-прежнему нравится. Он не хуже, а может, и лучше, чем во Франции.

- Тогда принимай его таким, какой он есть... Потому, наверно, и лучше, что ничего не имеет и живет у себя, как в гостях или в нахлебниках... Русские живут у себя дома, а не на работе. Улица уже не их... Все, не хочу говорить об этом. Ты мне все настроение испортила...- И после этого стала даже сторониться ее в клинике...