Владислав Русанов - Пасынок судьбы

• Название: Пасынок судьбы
• Автор: Владислав Русанов
• Издательство: Издательство «Крылов»
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2006
• ISBN: 5-9717-0284-Х

Заречье — край, где еще встречаются оборотни и вампиры, драконы и людоеды; где правители крошечных королевств с утра воюют, а к вечеру заключают договор о дружбе.

Здесь по дорогам бродят разбойники и просто искатели приключений. Среди них рыцарь, мечтающий стать поэтом, и бродячий певец, который хочет постигнуть ремесло воина. Они встретились в придорожной корчме и договорились путешествовать вместе, обучая друг друга. И очень скоро выяснилось, что каждый из них не тот, за кого себя выдает...

---

— Так тебя устроит?

— Устроит.

— Тогда рассказывай. Что за вомперы и почему ты меня называешь этим словом?

— Вомперы? Ну, вомперы… Архиепископ Абдониуш относит к ним умерших и оживленных злым чародейством людей. В особенности тех, кто при жизни не чтил заповедей Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого… — Краем сознания Годимир отметил, что упоминание Господа никак не подействовало на гостью. Это само по себе уже противоречило дальнейшим выкладкам почтенного архиепископа, который писал о необходимости борьбы с нечистью посредством молитв, знамения и святой воды. Поэтому он откашлялся и продолжил: — А вот магистр Родрик из Мариенберга упоминает, что днем вомперы лежат в могилах, ибо страх как боятся солнечных лучей, зато ночью выбираются на свободу и пьют кровь людей. Также, по многочисленным свидетельствам записал магистр Родрик, что вомперы отличаются неумеренным любострастием и, очаровывая людей, к противоестественному соитию их побуждают. Те из них, что к мужчинам приходят, именуются суккубами, а к женщинам — инкубами. После совокупления же с суккубом либо инкубом, человек становится бледен и задумчив, ни о чем ином более помышлять не может, ждет не дождется новой встречи с искусителем, а после и вовсе сгорает, тает, словно свеча.

Рыцарь повторял строки, прочитанные в толстом фолианте, прикованном цепью к дубовому столу в книгохранилище Хороброва, наизусть, даже не задумываясь. Ведь «Монстериум» он вызубрил на память. Ночью растолкай и спроси — расскажет.

Зеленокожая рассмеялась. Томно потянулась, провела кончиком языка по верхней губе:

— Значит, говоришь, вомперы совокупляются с людьми неумеренно? Очень интересно… Стоит подумать… Так вот чего ты испугался, рыцарь Годимир?

— Не правда! Не испугался я!

— Значит, готов к противоестественному соитию?

— Нет, ну…

— Или не готов? Ладно, не морщись так и опусти меч — вон как вцепился. Пальцы после болеть будут. На твою радость или горе, я — не вомпер. И ничего общего с ними не имею. Я — навья[37]. Кровь не пью. Какая гадость… — Она брезгливо сморщилась. — Это же надо только додуматься — пить кровь. Горячая, липкая…

— Не пьешь, а знаешь, что липкая, — покачал головой Годимир.

— Не пью — не значит, что никогда не проливала, — отрезала зеленокожая. На краткий миг черты ее лица стали жесткими и даже жестокими. Годимир тут же поверил — да, проливала, и мысленно посочувствовал ее врагам.

— Говорят, вомперу кровь нужна, чтобы поддерживать подобие жизни в неживом теле, — проговорил он неуверенно. Его несокрушимое убеждение в правоте составителей книг о чудовищах и монстрах начало давать трещины, как весенний лед. Того и гляди, на куски разлетится.

— А совокупления? — усмехнулась навья.

— Не знаю, честно, — признался рыцарь. — Может, просто, чтобы смущать и сбивать с пути истинного?

— С трудом верится.

— Тогда не знаю.

— Ладно, встречу вомпера, спрошу обязательно. — Она опять рассмеялась, запрокинув голову. Мелькнула и вновь скрылась под завесой локонов маленькая девичья грудь. — Но тебя я успокою, рыцарь Годимир. Я питаюсь. Но питаюсь чувствами. Вот так вот поддерживаю подобие жизни в неживом теле.

«Неживом? — подумал Годимир. — Многие живые панны полжизни отдали бы за такое тело. Почему я раньше не слышал о навьях? Или они только в Заречье встречаются? Или только у Запретных гор? Вот ведь наваждение… Так и тянет проверить — живая или вправду мертвец ходячий?»

— Как это — «чувствами»? — спросил он. Просто для того, чтобы что-нибудь спросить. Уж очень затягивалось молчание, очень красноречиво взгляд зеленокожей проникал под жак и рубаху.

— А очень просто. Человек боится — я чую. Напитываюсь, силу получаю. Он ненавидит, я тоже забираю. Во сне могу прийти. Ты меня дважды накормил. Хорошо. Ты — настоящий. Чувства сильные, без притворства… Спасибо.

— Да не за что, — растерялся Годимир. — Я и не думал…

— Ты не думал. Ты злился. На короля Желеслава. На себя. На весь мир. Мохнопятик почувствовал. Привел меня.

Рыцарь кивнул:

— Ясно. Так это вы шли за нами?

— Мохнопятик. Я пришла позже, к переправе.

— Ясно. А кто он, Мохнопятик этот?

— Зверь. Только смышленый очень. Их мало осталось. В горах и предгорьях.

— А где он сейчас? — неожиданно для себя Годимир заметил, что больше не держит меч острием вперед, а упер его в пол, играя пальцами на шарообразном навершии.

— Бродит. Вокруг городка… Как его?

— Ошмяны.

— Вокруг Ошмян. По лесу. Мы здесь редко бываем, вот он и рыщет. Вдруг волколака встретит?

— Волколака?

— Да. В этом королевстве еще встречаются. За Щарой их больше нет… — Навья оскалила зубы. — Не люблю волколаков.

— Что ты с ними делаешь?

— Не скажу! — Зеленокожая высунула язык, оскалилась. — Но какое-то время мне бывает не скучно.

Годимир помолчал, соглашаясь. Потом сказал:

— Я убивал волколаков.

Навья села на сундуке, свесив ноги. Оперлась локтями о колени. Проговорила:

— Я слышала твой рассказ.

— Весь?! — задохнулся Годимир.

— Почти. Я висела за окном на плюще. Пить чувства твоего спутника не так приятно. Он — не настоящий. Задумайся.

— Как это — «не настоящий»?

— Он только кажется искренним, но почти все время притворяется.

— Как же так? — Рыцарь схватился бы за голову, но эфес меча в ладонях напомнил, кто он есть такой. — Он мой друг, — с нажимом произнес Годимир. — Он хочет мне помочь.

— Пускай, — легко согласилась гостья. — Давай я тебе помогу.

— Как?

— Это моя забота. — Навья сделала два быстрых шага вперед, коснулась запястья Годимира пальцем.

На удивление, ее прикосновение не было противным. Никакого мертвецкого холода. Обычная гладкая, слегка прохладная кожа. Даже приятно.

— Что я буду должен? — сглотнув, вновь охрипшим голосом произнес рыцарь.

— Должен? Должен… Должен. — Удивительное свойство — катать слова на языке, словно орехи. — Сочтемся как-нибудь. Помнишь, я говорила, что поглощаю чувства?

— Помню.

— Так вот. Страх — это хлеб. Ненависть — мясо. Любовь — вино… Думай сам. До встречи.

Как же быстро она двигалась!

Только что стояла вплотную к Годимиру и вот уже стоит у окна. Собственно, и окном называть эту дырку в стене нельзя. Бойница на уровне лица среднего мужчины. Две на две пяди — ход для котов, человек не пролезет…

Навья коснулась подоконника тонкими пальцами. Улыбнулась напоследок, блеснув в сгустившемся сумраке — огня зажечь словинец не подумал — зубами. Оттолкнулась. Впорхнула в оконный проем, подобно птице. На миг мелькнули ягодицы, икры, пятки…

И все.

Будто бы и не было никого.

Годимир недоуменно глядел на меч, на сундук напротив, на окно.

Может быть, привиделось?

Да нет. Не может такого быть!

Кожа запястья еще хранила память о прикосновении. Перед глазами, как наяву, стояла гибкая фигурка, зеленоватая кожа, длиннющие волосы.

Чудо как хороша. Хоть и нежить.

Как это она сказала? Любовь — это вино…

Любовь…

Дверь распахнулась.

— Ты чего это в темноте сидишь? — весело воскликнул Олешек. — Или спишь уже?

Интересно, наигранность в его словах почудилась Годимиру после замечания навьи или он сам научился различать оттенки речи шпильмана?

— Заснешь тут… — буркнул рыцарь.

— Значит, страдаешь в гордом одиночестве. — Олешек безошибочно, даром, что темнота сгустилась окончательно, нащупал плошку с маслом — она стояла на полу, в изголовье его сундука. Щелкнул кресалом. Еще раз… С третьего раза затлел трут. Шпильман раздул красный, едва заметный огонек и зажег каганец.

— Во! А меч зачем вытащил? — удивленно округлил глаза Олешек, разглядев наконец-то Годимира.

— Значит, надо было, — довольно невежливо ответил словинец.

— Что это ты злой такой, а?

— Не «акай». Знаешь, кого я видел?

— Не знаю! — беспечно перебил рыцаря Олешек. — Зато я, знаешь, кого встретил?

— Кого? — нахмурился Годимир, не зная — злиться ему или не обращать внимания на выходки музыканта.

— Пархима!

— Быть того не может! Его ведь убили.

— Так это Пархима, у которого внуки, убили. А я нашего видел. С которым мы на телеге ехали.

Годимир крякнул:

— Вот я бы с ним поговорил. Все бы повыспросил. И почему он сбежал, и откуда рубашка, кровью измазанная, и с какой такой радости товар бросил?

— Ага! Спросишь ты его! — ухмыльнулся шпильман. — Если поймаешь. Я хотел догнать, да куда там! В толпу угрем нырнул — поминай как звали.

— А точно он? Может, спутал?

— Да нет. Не мог я перепутать. Не слепой. Бородка его. И кучма наполовину облезлая, и киптарь… Все сходится. Он это. Пархим.

— Так что ж ты не окликнул его? Позвал бы…

Олешек окинул рыцаря укоризненным взглядом. Вздохнул. Молча установил цистру в углу. Пошатал, убедившись, что сам по себе инструмент не упадет. Скинул сапоги и улегся на сундук. Глядя в потолок, проговорил рассудительно: