Михаил Попов - Плерома

• Название: Плерома
• Автор: Михаил Попов
• Издательство: Корпорация «Сомбра»
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-91064-017-8

Плерома в переводе с древнегреческого означает полнота, гармония мира, где нет смерти и тьмы. И вот однажды наш мир изменился. В нем не стало ни дня, ни ночи. На всей планете установился ровный мягкий климат. И вдобавок люди получили необыкновенно мощный и неисчерпаемый источник дармовой энергии. Стало возможным воплотить в жизнь любую, даже самую дерзкую мечту. Например, возвращать к жизни умерших. Но когда царит только свет, укрыться от него негде. И наградой за преступление служит не смерть, а жизнь. Но как жить с нечистой совестью, особенно когда твоя жертва постоянно находится рядом и каждый день смотрит тебе в глаза? Сделать вид, что ничего не происходит? Или надеяться на прощение?

Но в мире Плеромы есть одна лишь надежда — надежда на конец света!

---

Все думали, что эта троица каким-нибудь образом разорвется или, в крайнем случае, освободит город от своего присутствия. Однако никто никуда не уехал, и город принужден был жить со всем этим в себе.

Когда Вадиму исполнилось пятнадцать лет, произошло сразу несколько событий. Умерла Маринка, а сам он поступил в техникум. И то и другое было неизбежно, и то и другое было отвратительно. С возраста примерно лет в двенадцать несчастная девочка как бы отправилась в обратный путь по жизненной дороге. Она не только не росла, но наоборот — усыхала, воспоминание о ее тогдашнем поведении у Вадима всегда впоследствии вызывало трепет. Ровная приязнь к окружающим, подсвеченная усталостью. Это не была банальная покорность судьбе, не депрессия, не мрачноватый домашний театр, когда гибнущий человек живет в атмосфере подразумеваемых аплодисментов. Она просто «знала». Да, и достаточно об этом. Трудно сказать еще хотя бы слово, так чтобы совсем без преувеличения, натяжки или ужимки.

Дня через четыре после похорон у Барковых появился неожиданный гость. Тот самый рыжий врач из районной больницы, что занимался регулярными переливаниями и проявил себя со столь хорошей стороны по отношению к Маринке. Отца не было дома, он лежал в больнице с сердечным приступом, визитер, естественно, знал об этом. Вел он себя неуверенно. Мялся, ему было неловко. Еще бы, что может быть страннее врача, явившегося в дом к больному, которого он отправил на кладбище. Что ты еще не доделал, дорогой? Но вместе с тем, в нем чувствовалась решимость довести до конца затеянное предприятие. Оказалось, что дело в книжках. Комната Вадима и Маринки была перегорожена двумя платяными шкафами. На женской половине стоял стол, вечно заваленный разнокалиберными томами. Когда готовились к поминкам, со стола их спихнули в картонную коробку и брат вытащил их в «гараж». Разобрать их руки у него пока не дошли.

— Дело в том, что значительную часть… думаю так, что значительную часть этих книг Марина получила от меня. Я понимаю, что сейчас не совсем время, что…

Он говорил так неуверенно, преодолевая какое-то совершенно непонятное Вадиму внутреннее сопротивление, что и его состояние исказилось. Отчего он повел себя странно. Вот, пожалуйста, забормотал он, это ее полка, это ее стол. Доктор провел пальцем по потрепанным корешкам учебников.

— И… все?

Надо еще учитывать, что это был год, когда Вадим более всего стыдился нелепой чудаковатости своего отца. А «гараж» являл собою ее в концентрированном виде, пустить чужого человека в это логово детских забав седого человека было немыслимо. И он уверенно, и даже бодро заявил, хотя подоплекой этой бодрости была сдерживаемая истерика:

— Все!

Врач мальчику не поверил, но ушел. Ушел и продолжал жить, считая его, должно быть, довольно опасным, лживым типчиком.

Позднее Вадим разобрал Маринкин ящик. Тайком, в сумерках притащив его в дом и дождавшись, пока отец уляжется спать. Сразу понял, почему доктор дергается. Книги были необычные. Не все даже, собственно, книги. Переплетенные тома машинописи или мутноватых черно-белых фотографий. Несколько вокабул дореволюционного происхождения. «Жизнь после смерти» — лекции Моуди, «Книги мертвых», тибетская и египетская, «Разоблаченная Изида» г-жи Блаватской, выдранные из журнала «Москва» сочинения Валентина Сидорова, «Семь дней в Гималаях» и что-то еще. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».

Это что же — туповато топталась мысль паренька — предсмертная сестра была участница какого-то заговора? После наезда Майбороды в нем выработался некий «политический» инстинкт. А во главе заговора стоял всем известный в районе рыжий доктор? Вадиму это было ясно, как простая гамма. Это заигрывание со смертью не могло не быть в противоречии с общим светлым, несмотря на отдельные изнасилования, устройством советской жизни. Ну хороша Маринка! Всегда была первой, если нужно было толкнуть речужку на комсомольском собрании. Кодекс строителя коммунизма у нее отскакивал от крошащихся зубов, а сама! Воображение брата и бурлило, и изнывало от недостатка пищи. Слишком скудные следы оставила покойница на берегу этого мира, прежде чем скользнуть «туда».

В общем, вопросов и сомнений в связи с этой историей осталось множество. Поделиться ими с отцом Вадим не имел возможности, потому что после впадения в неотвратимый политехникум стал считать его врагом. Насколько Маринка была обречена умереть, настолько брат ее был обречен изучать технологию металлов.

Весь первый семестр Вадим бунтовал — сбегал с занятий, хамил преподавателям, но потом все сгладилось. Открытые манифестации были противны его скрытному характеру. Кроме того, он осознал, что реальной альтернативой политехникуму в Калинове является лишь медучилище. Визжащие толпы белых халатов — он однажды наблюдал из-за забора их линейку. Женщина вообще — существо, представлявшееся ему нафаршированным опасностями, облаченное же в медицинскую форму, — просто облучало прохладным ужасом. Стоило отцу ехидно поинтересоваться у него, не хочет ли он, может быть, перейти в медики, как Вадим свернул свою фронду. Сидел тихонько на лекциях, отмалчивался на зачетах, и ему ставили удовлетворительно, ибо он все же был сынком преподавателя, да еще и отпрыском «несчастного» семейства. Отец махнул на него рукой, Вадим махнул рукой на то, как он к нему относится.

Политехникум и медучилище располагались на противоположных окраинах города, и между ними испокон веку существовало напряжение определенного свойства. Механики с юга, медсестры с севера проникали вечерами на танцплощадку, чтобы под «эти глаза напротив» намертво сойтись в танце. Вадима, как неправильно заряженную частицу, выбрасывало из этого поля во тьму внешнюю, за ограду ярко освещенной танцплощадки, где он постепенно осознавал, что его детские выводы об исконной враждебности всего женского всему мужскому, пожалуй что, не совсем верны. Как бы не наоборот. Платья липнут к панталонам. В душе юноши происходили сражения прежних убеждений, надо признать весьма въевшихся, с новейшими наблюдениями. Он попробовал поискать убежище от волнующих видов праздника летней плоти в глубинах тайного знания. Книжки, оставшиеся от сестры, одурманили его на одно лето, и он даже гордился тем, что находится вне кишения «человеческой икры». Ощущение это снимало стыд его условного, троечного существования в политехникуме. Даже не умея обратать их дурацкие логарифмы, он чувствовал себя выше этих обычных людишек. Откуда-то черпалась совершенно железобетонная уверенность, что он себя еще покажет. Как? Где? Не важно. Но несмотря ни на какую литературу, его сползание в сияющую яму танцплощадки происходило. По чуть-чуть, почти незаметно, но неуклонно.

И вот Вадим уже не вне, но внутри. Одуревает от звуков зазывной музычки, порханья платьев и хриплого хихиканья. И вот она, его первая талия — в глаза он так и не решился посмотреть. И все бы, надо думать, пошло обычным порядком, когда бы не повестка из военкомата. Все, кому исполнилось семнадцать, получали такие, военное ведомство желало загодя ознакомиться с состоянием «призывного материала».

Вадим прошел комиссию, если так можно выразиться, с блеском: ни плоскостопия, ни дальтонизма, даже стоматологу нечего было делать у него во рту. Всю жизнь он священнодейственным образом чистил зубы, что дало свой результат.

Но обнаружился один неожиданный изъян. Настолько неожиданный, что к обнаружившему его врачу подошли и другие, составился непреднамеренный консилиум. Диагноз был однозначный — фимоз.

— Ты что, — спросил у Вадима длинный дядька с землистым, прыщавым, искривленным лицом, — никогда онанизмом не занимался?

Допризывник отрицательно помотал головой, оглушительно краснея. Ему было стыдно не перед прыщавым доктором, не перед толстой медсестрой с базедовой шеей, он стеснялся рыжего доктора, стоявшего чуть в сторонке. Он почему-то казался Вадиму не совсем посторонним переживаемому им медицинскому стыду.

— А почему? — искренне заинтересовался прыщавый.

— Мне сказали, что… отвалится, — сказал Вадим и тут же болезненно понял, что сказал это зря.

— Кто?

— Не скажу.

Прыщавый хмыкнул, медсестра тоже издала неприятный для его самолюбия звук. Рыжий только дернул скулой.

Выше уже говорилось, что брат и сестра Барковы спали в одной комнате, и однажды, выскользнув бесшумно из-за искусственной стены, Маринка застала брата, скажем так, в сомнительном положении. Это не был акт подлинного рукоблудия, скорее исследовательские действия, спровоцированные вчерашней мальчишеской болтовней по дороге из школы. Но он ощутил себя пойманным на чем-то не просто гадком, но и преступном. Маринка стала для него в чем-то Майбородой. В тот самый момент умненькая сестричка ничего не сказала. Через три дня ее уложили в больницу на очередное переливание, и брат поймал себя на странных мыслях — хорошо бы Маринку продержали «там» подольше, чтобы она позабыла обо всем. А еще великолепнее, чтобы она осталась в больнице навсегда при этом своем рыжем докторе, раз уж он так с ней носится. Вадиму было трудно себе представить, как они тут будут в этой комнате жить втроем: брат, сестра, и знанье сестры о стыде брата.