Эдуард Ростовцев - Час испытаний

• Название: Час испытаний
• Автор: Эдуард Ростовцев
• Издательство: МОЛОДЬ
• Жанр: О войне
• Год: 1963

В этой книге автор рассказывает о замечательных подвигах отважных советских разведчиков в период Великой Отечественной войны, действовавших под самым носом у гестаповских ищеек в одном из приморских городов Украины. Читатель познакомится с мужественными советскими людьми, которые, не щадя жизни, в трудных условиях добывали ценные сведения для нашей фронтовой разведки, осуществляли диверсии в порту, приближая час победы над врагом.

---

Эдуард Ростовцев Час испытаний

В этом городе у моря я был впервые. Раньше я знал о этом только понаслышке — в основном от приятелей, ежегодно проводивших свой отпуск на побережье. Приятели хвалили городские пляжи и большой тенистый парк, рассказывали и прогулках на катерах и экскурсиях в Старые каменоломни. Но я приехал в город перед Октябрьскими праздниками, когда пляжи уже закрыты, деревья в парке сбрасывали листья, прогулочные катера стояли на ремонте. Однако это не огорчало меня. Целые дни я проводил в местной библиотеке, подбирая материал для моей работы о южнорусском диалекте. И только в воскресенье решил осмотреть город.

Широкие улицы принаряжались к празднику. Осеннее солнце поднималось над притихшим с вечера морем. Стоя у парапета Приморского бульвара, можно было видеть, как внизу у причалов грузовые краны, словно гигантские цапли, клевали трюмы судов. Из порта вверх по Баркасному спуску ползли вереницы тяжелых грузовиков.

Мое внимание привлекло объявление об открывшейся выставке работ местных художников и скульпторов.

Уже давно я убедился в том, что знакомство с городом следует начинать с осмотра картинной галереи, если таковая имеется. Никто лучше художников не расскажет о достопримечательностях родного города. Самый добросовестный гид не сумеет передать и сотой доли того, что скажут яркие полотна, бесхитростные зарисовки с натуры, тяжеловесные скульптурные портреты…

Выставка размещалась в небольшом опрятном домике на одной из улиц, круто спускавшихся к морю. Дом стоял у обрыва. Через раскрытое окно было видно, как внизу двое парней спускали на воду спортивную яхту с парусной мачтой…

В пяти небольших комнатах было около двухсот картин и только одна скульптура: стоящая в полный рост девушка с протянутой вперед рукой. Вначале я лишь мельком взглянул на мраморную девушку и подошел к большой картине, изображавшей бой партизан с карателями в Старых каменоломнях. Картина мне не понравилась — слишком уж одинаковым, а потому неестественным было выражение ожесточенной решимости на лицах партизан, слишком испуганны и растерянны были эсэсовцы в парадных мундирах. Я вернулся к девушке. Композиция скульптуры показалась мне необычной и, на первый взгляд, не совсем понятной. Девушка была как бы прижата к бесформенной мраморной глыбе: она не выступала, не вырывалась из камня, а была придавлена к нему. Запрокинутая голова с маленьким ртом, жадно ловящим воздух, отброшенные назад плечи, на которые наваливалась какая-то непомерная тяжесть; круто выгнутая, готовая надломиться спина — все говорило о конце, о последнем мгновении жизни. И только рука, слабеющая, полусогнутая в локте, обреченная через секунд упасть, была устремлена к раскрытому окну, к сверкающему за ним морю. То не был призыв о помощи, не был жест отчаяния — рука приказывала…

Напротив скульптуры возле окна на единственном в этой комнате стуле сидел пожилой моряк с косматыми, сдвинутые к переносице бровями. Он внимательно, словно отыскивая какую-то погрешность, рассматривал мраморную девушку. На меня он не обратил внимания. И только когда я случайно закрыл от него скульптуру, моряк сердито засопел. Я отошел в сторону и принялся разглядывать серию карандашных зарисовок.

Громко разговаривая, пересмеиваясь, в комнату ввалилась группа подростков — ребят и девушек. Экскурсовод безуспешно пытался сосредоточить их внимание на каком-то пейзаже.

И вдруг оживленный гул голосов смолк. В комнате стало так тихо, что было слышно, как внизу под окном лениво шуршит прибрежной галькой море. Я оглянулся. Молодые люди тесным полукругом обступили мраморную девушку. Прошла минута, другая, а ребята стояли у скульптуры притихшие, серьезные, как-то сразу повзрослевшие.

— Это она, — словно боясь вспугнуть наступившую тишину, тихо сказала длинноногая девчонка.

Никто ей не ответил.

Из комнаты ребята выходили молча, осторожно ступая по навощенному паркету.

Я вернулся к скульптуре и долго смотрел на девушку, на бесформенную глыбу камня, которая своими уродливыми выступами, как щупальцами, обхватывала, сжимала, втягивала в себя стройное, гнущееся тело, и думал о том, что могучая глыба не властна над простертой вперед слабеющей рукой.

Моряк с косматыми бровями по-прежнему сидел возле окна. Я подошел к нему и, немного помедлив, спросил о девушке. Моряк не ответил. Рискуя показаться навязчивым, я назвал себя и снова попросил его рассказать, как погибла девушка. На этот раз он удостоил меня взглядом, но прошло еще несколько долгих и неловких для меня минут, пока я, наконец, услышал его низкий, слегка приглушенный голос.

— Вы литератор? — спросил он.

— Да.

— Конечно, приезжий.

Я кивнул головой, хотя это последнее обстоятельство было для него очевидным. Он встал и подошел к раскрытому окну.

— Вы хотите знать, как она погибла? — глядя куда-то в осеннее обманчиво-спокойное море, спросил он. И тут же, предупреждая меня, быстро возразил: — Вы мало что пойме те из рассказа о ее смерти. Ведь смерть сама по себе ничего не объясняет. — Он повернулся и внимательно посмотрел на меня из-под косматых седых бровей. — Я вам расскажу о ее жизни…

Часть первая. «А БЫЛО ТАК…»

Когда в 1940 году Галка Ортынская поступила на вокальное отделение музыкального училища, ребята со Второй Якорной улицы недоуменно пожали плечами, а Сашка Болбат — моторист рейдового буксира «Альбатрос» — сказал, что Галка сошла с ума. Никто не спорил — у нее был хороший голос. Когда она приходила на Западный мол, портовые мальчишки просили ее спеть одну из полузабытых матросских песен, которых гак много знала Галка. Она как-то удивительно тонко умела передать ту скупую тоску, что рождалась в далеких морях у людей, надолго оторванных от родной земли, то мужество, что спорило с ревом штормовых волн, ту бесшабашную удаль, что будила теплые ночи уснувших портов.

Кода она пела, рыбаки на траулерах, ошвартованных близ Западного мола, и грузчики на 17-й пристани умолкали, слушая песню. Молодые штурманы промысловых судов с интересом разглядывали в бинокли стройную загорелую девушку, беспечно восседавшую на молу в почтительном окружении портовых сорванцов.

— Это внучка Семена Петровича, — говорили им, и штурманы поспешно опускали свои «цейсы», потому что не было на побережье моряка, который не знал бы и, говоря откровенно, не побаивался бы Галкиного деда.

Двадцать лет Семен Петрович бессменно пребывал в должности капитана большого торгового порта. Честный и прямо-Душный, он отличался некоторой грубоватостью, свойственной морякам старой закалки. Но если крепкое слово, сказанное к месту, не обижало моряков, то кое-кто в управлении пароходства не раз упрекал Семена Петровича в старорежимных ухватках. А однажды эти упреки переросли в обвинение. И тогда Семену Петровичу вспомнили и его дворянское происхождение, и его службу в царском флоте, и даже его нашумевшую в свое время женитьбу на итальянской актрисе. Только вмешательство самого наркома, знавшего Семена Петровича еще по Цусимскому походу, положило конец так называемому «делу Ортынского». Но обида не прошла бесследно для старого моряка. Он начал сдавать, а тут еще простудился и заболел воспалением легких. Умер он в самый разгар летней навигации 1939 года. Смерть деда была первым горем в Галкиной жизни. Она любила его. Только с ним считалась, только его слушалась. Галка не знала матери, а отец… С отцом у нее были какие-то неустановившиеся отношения. Виделись они редко. Алексей Семенович командовал большим грузовым теплоходом, ходившим в далекие рейсы. Два-три раза в году он ненадолго появлялся дома. Высокий, черноволосый, в отлично сшитом костюме, отец разительно отличался от коренастого белобрысого деда, носившего всегда простой темно-синий китель. От отца пахло одеколоном и душистым табаком. Он привозил Галке необыкновенные говорящие куклы с раскосыми глазами. Но куклам Галка предпочитала макеты парусников, что стояли в кабинете деда. Ей нелегко было угодить. Девчонкой все свободное время она проводила в порту: разгуливала по пристаням, где ее знали все от сторожей до капитанов пассажирских теплоходов; взбегала по шатким сходням на буксиры, где ее появлению всегда были рады; каталась на служебных катерах; загорала на бетоне Западного мола — привилегия, дарованная только мальчишкам со Второй Якорной улицы.

Ее любили за общительный характер, за смелость, с которой приходилось считаться даже высокомерным юнгам, за то, что она чуть ли не с пеленок знала все типы судов. И нетрудно было понять, почему ее поступление в музыкальное училище вызвало в порту удивление. Вместе с тем нельзя было согласиться и с Сашкой Болбатом, который утверждал, что Галка сошла с ума. Сашкино мнение было слишком субъективным. Дело в том, что среди многочисленных достоинств и недостатков Галки Ортынской следовало отметить ее привлекательность. Она не была так красива, как ее отец. Отцовского в ней было немного: только черные густые волосы да матово-нежный цвет ища. А вот глаза у нее были дедовские — серые, с искорками. Такие глаза не часто встретишь. Они обладали удивительным свойством менять свои оттенки. И всегда в них метались искорки: лукавые, насмешливые, сердитые — в зависимости от настроения. Когда-то из-за таких глаз итальянская актриса Валерия Репетти бросила сцену и навсегда осталась в чужеземном городе, где говорили на таком трудном языке…