Витольд Гомбрович - Порнография

• Название: Порнография
• Автор: Витольд Гомбрович
• Издательство: Амфора
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2001

«Порнография» — один из наиболее популярных романов известного польского писателя и драматурга Витольда Гомбровича. Действие романа разворачивается в Польше военных лет, но исторические реалии — лишь фон для захватывающего сюжета о молодости и любви.

__________________________

По сравнению с предыдущими романами Гомбровича «Порнография» — более традиционная и целостная вещь, совершенная по композиции и безукоризненно мрачная. Гомбрович, этот апостол незрелости, с поразительной зрелостью подчинил и свои формы искания, и свои подсознательные комплексы принципам искусства, создав, как сказано в его собственном предисловии к английскому изданию, «благородный, классический роман, чувственно-метафизический роман». (Джон Апдайк)

---

— Любит. Несомненно.

— Минуточку! Я знаю, что вы хотите сказать: происходящее между ними вне границ любви, в другой плоскости. Это правда! Именно поэтому факт, с которым мне пришлось столкнуться, представляется… разнузданно-диким, чудовищно изощренным в своей злобности — трудно даже понять, что это за дьявольские чары. Если бы она изменяла мне с другим мужчиной… Моя невеста распутничает с каким-то… — сказал он внезапно другим тоном и посмотрел на меня. — Что это значит? И как мне защищаться? Что мне делать? Она распутничает с каким-то… и как-то… — добавил он, — странно… необычно… извращенно… это меня ранит, мучит, понимаете, я чувствую в этом какую-то притягательную силу, что-то улавливаю… Поверите ли, на основании того, что мы видели, я мысленно реконструировал все, что между ними может быть, их отношения во всей полноте. И это так… эротически гениально, что я не понимаю, как они сумели додуматься до этого! Все как во сне! Кто мог это придумать? Он или она? Если она — то это великая актриса!

И через минуту:

— Знаете, что мне кажется? Что она ему не отдавалась. И это намного ужаснее, чем если бы они жили друг с другом. Такая мысль — это настоящее безумие, не правда ли? И в то же время, если бы она отдалась ему, я мог бы защищаться, а так… не могу. И возможно даже, что она, не отдаваясь ему, больше ему принадлежит. Ведь все это происходит между ними по-другому, по-другому! Это другое! Другое!

Ха! Об одном он не знал. То, что он увидел на острове, происходило для Фридерика и благодаря Фридерику — было своеобразным ублюдком, порожденным ими и Фридериком. И какое же удовольствие — держать его в неведении, без малейшего понятия, что именно я, поверенный его тайн, стою на их стороне, заодно со стихией, которая его сокрушает. Пусть это и не моя стихия (слишком молодая). Пусть я больше его товарищ, чем их, — и, уничтожая его, я и себя уничтожаю. Но чудная беспечная легкость!

— Это из-за войны, — сказал он. — Из-за войны. Но почему я должен вести войну с сопляками? Один убил мою мать, другой… Это уж слишком, пожалуй, чересчур. Хотите знать, как я буду себя вести?

Так как я не ответил, то он повторил с нажимом:

— Вы хотите знать, как я поступлю?

— Я слушаю. Говорите.

— Я не отступлю ни на шаг.

— Ага!

— Я не позволю обманывать ни ее, ни самого себя. Я сумею отстоять и уберечь то, что мне принадлежит. Я ее люблю. Она меня любит. Только это важно. Остальное должно отступить, остальное не должно иметь никакого значения, потому что я так хочу. Я имею право хотеть этого. Вы знаете, что я, собственно, не верю в Бога. Моя мать была верующей, я — нет. Но я хочу, чтобы Бог существовал. Я хочу — и это важнее, чем если бы я был лишь уверен в его существовании. В этом случае я тоже могу хотеть и сумею отстоять свою правоту, свою мораль. Я призову Геню к порядку. Я с ней еще не говорил, но завтра же поговорю и призову к порядку.

— Что вы ей скажете?

— Я веду себя пристойно и ее заставлю пристойно себя вести. По отношению к ней я веду себя с подобающим уважением — я ее уважаю и заставлю меня уважать. Я поведу себя с ней так, что она не сможет отступиться от своего чувства ко мне и своего долга. Я верю, что уважение обязывает, знаете ли. И по отношению к этому молокососу я буду вести себя так, как он того заслуживает. Недавно он, правда, вывел меня несколько из равновесия — больше этого не повторится.

— Так вы хотите вести себя… серьезно?

— Вы меня опередили! Именно это я и хотел сказать! Серьезно! Я их призову к серьезности!

— Да, но серьезен только тот, кто занимается чем-то самым важным. Однако что самое важное? Для вас важно одно, для них — другое. Каждый выбирает это по своему усмотрению — и по своей мерке.

— Что это вы говорите? Я — серьезен, они — нет. Как они могут быть серьезными, если все это детство — вздор — глупость! Идиотизм!

— А если — для них — детство важнее?

— Что? Для них важным должно быть только то, что для меня важно. Что они понимают, что знают? Я лучше знаю! Я их заставлю! Вы ведь не будете спорить, что я серьезнее их, мое мнение решает дело.

— Минуточку. Я думаю, что вы считаете себя серьезнее их благодаря вашим принципам… таким образом, получается, что ваши принципы важнее, потому что сами вы важнее, значительней. Лично вы. Как личность. Как старший.

— Что в лоб, что по лбу! — воскликнул он. — Это одно и то же! Извините, пожалуйста, за эту ночную исповедь. Благодарю вас.

Он вышел. Меня разбирал смех. Попался! Он заглотил крючок — и теперь метался, как рыба! Какую шутку сыграла с ним наша парочка!

Он страдал? Страдал? Да, он страдал, но само его страдание было дебелое — томное — лысоватое…

Очарование красоты было на их стороне. Поэтому и я был на их стороне. Все, что исходило от них, — чудесно и… неодолимо… привлекательно…

Тело.

Этот бык, который прикидывался, что защищает мораль, а на самом деле пер на них всей своей массой, пер на них всем своим «я». Он навязывал им свою мораль по одной-единственной причине, что это была «его» — более весомая, зрелая, проверенная… мораль мужчины. Насильно навязывал.

Вот ведь бык! Я его терпеть не мог. Только… не был я сам таким же, как и он? Я — мужчина… Об этом я думал, когда вновь раздался стук в дверь. Я был уверен, что вернулся Вацлав, — но это был Семиан! Я даже поперхнулся, увидев его, — уж этого я не ожидал!

— Извините за беспокойство, но я услышал голоса и понял, что вы не спите. Нельзя ли попросить у вас стакан воды?

Он пил медленно, маленькими глотками и не поднимал на меня глаз. Без галстука, с распахнутым воротом, помятый — но волосы у него были напомажены, хотя и торчали в разные стороны, и он поминутно запускал в них пальцы. Он выпил стакан, но не ушел. Стоял и теребил волосы.

— Какой-то ребус! — пробормотал он. — Поразительно!… — Он продолжал стоять, будто меня и не было. Я умышленно не говорил ни слова. Он произнес вполголоса, в сторону: — Мне нужна помощь.

— Что я могу для вас сделать?

— Вы знаете, что у меня полнейшее нервное истощение? — спросил он равнодушно, будто речь шла вовсе не о нем.

— Признаться… я не понимаю…

— Однако вы должны быть au courant [13], — усмехнулся он. — Вы знаете, кто я. И что я не выдержал.

Он ерошил волосы и ждал моего ответа. Он мог ждать до бесконечности, так как впал в задумчивость или, точнее, сосредоточился на какой-то мысли, хотя и не думал. Я решил выяснить, чего же он хочет, — и ответил, что я действительно au courant…

— Вы симпатичный человек… Я там, рядом, уже больше не мог… в изоляции… — он указал пальцем на свою комнату. — Как бы это сказать? Я решил обратиться к кому-нибудь. И выбрал вас. Может быть, потому, что вы человек симпатичный, а может, потому, что через стенку… Я больше не могу оставаться один. Не могу, и все. Разрешите, я присяду.

Он сел, и движения у него были как после болезни — осторожные, будто он еще не овладел полностью своим телом и должен был заранее обдумывать каждое движение.

— Я прошу вас сказать со всей откровенностью, против меня что-то затевается?

— Но почему же? — спросил я.

Он решил засмеяться, а потом сказал:

— Простите, я хотел бы начистоту… но прежде я должен объяснить, в каком качестве я, собственно, предстал перед уважаемым паном. Я буду вынужден сделать некоторый экскурс в мою жизнь. Выслушайте меня, будьте добры. Впрочем, вы, должно быть, по слухам уже достаточно знаете обо мне. Вы слышали обо мне как о человеке смелом, можно сказать, рисковом… Да-а-а… Но вот недавно случилось со мной… Сломался я, знаете ли. Вот такой анекдот. Неделю назад. Сидел я, знаете ли, за столом, и вдруг пришел мне в голову такой вопрос: почему ты до сих пор не споткнулся? А если ты завтра споткнешься и попадешься?

— Но не в первый же раз пришла вам в голову эта мысль.

— Конечно! Не в первый раз! Но на этот раз этим все не кончилось — мне сразу же пришла в голову другая мысль, что я не должен так думать, потому что это может меня размагнитить, раскрыть, предать, черт побери, предать во власть опасности. Я подумал, что лучше так не думать. И как только я так подумал, то уже не мог избавиться от этой мысли и погиб, теперь я постоянно, постоянно должен думать, что у меня подвернется нога, что я не должен думать о том, что у меня подвернется нога, и так до бесконечности. Господи! Я погиб!

— Нервы!

— Это не нервы. Это знаете что? Перерождение. Перерождение смелости в страх. С этим ничего не поделаешь.

Он закурил сигарету. Затянулся, выдохнул дым.

— Понимаете, еще три недели назад передо мной была цель, задача, тот или иной объект операции, я вел борьбу… Теперь у меня ничего нет. Все упало, как, простите, подштанники. Теперь я думаю только о том, как бы со мной чего не случилось. И я прав. Тот, кто за себя боится, всегда прав! В том-то и беда, что я прав, только сейчас и прав! Но вы-то чего от меня хотите? Я уже пятый день здесь сижу. Прошу лошадей — не дают. Держите меня как в тюрьме. Что вы хотите со мной сделать? Я уже извелся в этой клетушке… Чего вы хотите?