Мигель Делибес - Еретик

• Название: Еретик
• Автор: Мигель Делибес
• Издательство: Махаон
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003

Мигель Делибес, корифей и живой классик испанской литературы, лауреат всех мыслимых литературных премий давно и хорошо известен в России («Дорога», «Пять часов с Марио», «У кипариса длинная тень», др.). Роман «Еретик» выдвигается на Нобелевскую премию.

«Еретик» — напряженный, динамичный исторический роман. По Европе катится волна лютеранства, и католическая церковь противопоставляет ей всю мощь Инквизиции. В Испании переполнены тюрьмы, пылают костры, безостановочно заседает Священный Трибунал, отдавая все новых и новых еретиков в руки пыточных дел мастеров… В центре повествования — судьба Сиприано Сальседо, удачливого коммерсанта, всей душой принявшего лютеранство и жестоко за это поплатившегося.

_________________________

«Еретик», пожалуй, лучшее из всего написанного Делибесом. Без этой книги литература ХХ века много бы потеряла».

ABC

---

Сиприано, привязанный к крюку на столбе, не сводивший подслеповатых глаз с Минервины, чувствовал накал толпы, оживленную суету палачей и альгвасилов, слышал их голоса. Где же его палач? Почему не появляется? Внезапно он вздрогнул от воя толпы и глухого удара — это упал рядом с ним труп удушенного гарротой фрая Доминго, и тут же гигант-палач толкнул труп в костер, и взвились первые снопы искр. Народ был разочарован, что сжигают безжизненное тело, и начал перемещаться на левую сторону, поближе к четырем осужденным, ожидающим казни, однако люди, занявшие эти места, встретили их наплыв враждебно, отталкивая обратно, вступая в словесные перепалки. Не обращая на них никакого внимания, палач принялся поджигать костер Хуана Санчеса — пламя вспыхнуло мгновенно, и сразу же едко запахло горелым мясом. Однако, прежде чем добраться до тела, огонь опалил связывающие его веревки, и Хуан Санчес, почувствовав себя свободным, ухватился за столб и полез по нему вверх с ловкостью обезьяны, вопя что есть сил и умоляя о милосердии. Толпа рукоплескала и хохотала, восхищаясь его обезьяньим проворством. Левый бок слегка обожгло, кожа на нем сморщилась, посерела, и Хуан Санчес, уцепившись за верхушку столба, слушал увещевания какого-то доминиканца, которые на миг заставили его поколебаться, однако, повернув голову и увидев, с каким мужеством терпит муку дон Карлос де Сесо, он согласился и без единого протестующего жеста соскочил вниз, обратно в огонь, где, несколько раз подпрыгнув, лишился чувств и скончался.

Расположившаяся перед столбами толпа выла от восторга. Дети и некоторые женщины плакали, но большинство мужчин, разгоряченных спиртным, смеялись прыжкам и судорогам Хуана Санчеса, называли его прокаженным, ублюдком и кривлялись, передразнивая его жесты и пируэты. Точно так же смех и слезы публики вызвали конвульсии бакалавра Эрресуэло с кляпом во рту, когда огонь пополз у него между ногами вверх, пока не охватил все тело, и тогда, как только пламя уничтожило кляп и освободило рот, нечеловеческий вопль вырвался из его глотки. Многие женщины в ужасе закрывали глаза, другие молились, сложив ладони и опустив глаза, но мужчины не переставали улюлюкать и вопить. Сиприано едва сознавал, что рядом с ним уже погибли в огне Сесо, Хуан Санчес и бакалавр. Огонь быстро прикончил их, и тяжкое зловоние горелого мяса повисло в воздухе. Сиприано увидел, что палач направляется к его столбу с дымящим факелом в правой руке, и тогда он закрыл свои воспаленные глаза и снова попросил у Господа нашего хоть какой-нибудь знак. Тут к палачу, подобрав сутану, подбежал один из священников и, отчаянно жестикулируя, стал просить его повременить с казнью. Это был падре Табларес. Запыхавшись, он подошел к лестнице и на первой ступеньке остановился, приложив руку к груди. Потом одним духом поднялся наверх и приблизил свое полное сочувствия лицо к лицу едва живого Сальседо. Падре тяжело дышал. Ему пришлось выждать несколько минут, прежде чем он смог заговорить:

— Брат Сиприано, еще есть время, — сказал он наконец. — Соберись с силами и подтверди свою веру в Церковь.

Мужчины в толпе засвистели. Сиприано приоткрыл распухшие веки и слабо улыбнулся. Во рту у него пересохло, ум мутился. Он поднял голову, посмотрел вверх:

— В…верую, — сказал он, — в Святую Церковь Христа и Апостолов.

Падре Табларес приблизил свои губы к его щеке и поцеловал его.

— Брат, — взмолился он, — скажи «Римскую», только это, заклинаю тебя благословенными Страстями Господа Нашего.

Народ нервничал. Раздавались свист, брань. Сиприано, опершись затылком о столб, с благодарностью смотрел на падре Таблареса. Ни за что на свете не хотел бы он впасть в грех гордыни. Палач, держа факел в правой руке, смотрел на них с нетерпением, пока писец у подножия столба с пером наготове ждал покаяния осужденного. Сиприано опять закрыл глаза и попросил у Господа Нашего какой-нибудь знак. От резкой боли у него дергалось веко, и он смиренно, как бы извиняясь за свое упорство, пробормотал:

— Если бы Римская Церковь была Апостольской, я бы верил в нее всем сердцем, падре.

Гнев народа, требующего сожжения, и желание палача угодить ему торопили падре Таблареса, который в отеческом порыве поднял правую руку и погладил осужденного по щеке:

— Сын мой, как можешь ты ставить условия в такой час? — промолвил он.

В душе Сиприано нарастала тревога. Он искал иную формулу, которая бы его не предала, выразила бы его чувства и в то же время удовлетворила бы иезуита, — какие-нибудь ласковые, но неопределенные слова.

— Верую в Господа Нашего Иисуса Христа и в Церковь, которая его представляет, — еле слышно сказал он.

Падре Табларес разочарованно опустил голову. Времени больше не было. Зрители, громко крича, требовали казни: они вопили, подпрыгивали, махали руками. Свистульки детей резали слух. От дыма слезились глаза. Какая-то толстуха рядом с Минервиной преспокойно уплетала пончики. Падре Табларес, сознавая свое поражение, медленно спустился с лестницы, увидел рядом с палачом плачущую Минервину и обращенный к нему пристальный взгляд палача. Тогда он сделал знак — легкое движение правой руки в сторону кучи дров, лежавших на слое кизяка. Палач поднес к кизяку факел, языки огня мгновенно взвились, подобно лепесткам мака, затрепетали, зашевелились, задымили, охватили взвывшего Сиприано, поглотили его. Когда огромные языки пламени закрыли тело осужденного, толпа разразилась возгласами ликования. «Господи, прости меня!» — прошептал он. Страшная боль пронзила его, как если бы с него сдирали полосками кожу — с бедер, со всего тела, особенно больно было кончикам пальцев. Смирившись, он молча сжал веки, не пошевельнув ни единым мускулом. Народ, пораженный его храбростью, но по сути разочарованный, приумолк. И тут тишину нарушило отчаянное рыдание Минервины. Голова Сиприано склонилась набок, кончики огненных языков впились в его больные глаза.

Показания Минервины Капы

В городе Вальядолиде двадцать восьмого числа месяца мая тысяча пятьсот пятьдесят девятого года в присутствии сеньоров инквизиторов дона Теодоро Ромо и дона Маурисио Лабрадора, во время их дневного заседания, они приказали предстать перед ними Минервине Капе, пятидесяти шести лет, уроженке Сантовении-де-Писуэрга и жительнице Туделы, которая поклялась, как положено, говорить правду.

Спрошенная касательно причины ее присутствия на сожжении в день 21 мая 1559 года и ее отношений с закоренелым грешником Сиприано Сальседо, свидетельница заявила, что казненный был ее «мальчиком» после смерти его матери в 1517 году, что она вскормила его своей грудью и ухаживала за ним в детстве. Заявила она также, что, когда кормление грудью закончилось, она осталась на службе у дона Бернардо Сальседо, вдовца и отца ребенка, пока он не решил поместить сына в Приют для подкидышей для его обучения, каковое решение доставило свидетельнице большое огорчение.

Спрошенная по поводу того, почему она вела осла вплоть до столба, свидетельница заявила, что у осужденного были больные глаза и ноги, и что мысль о том, чтобы она его сопровождала, исходила от дяди и опекуна казненного, дона Игнасио Сальседо, председателя Королевской Канцелярии, отдавшего распоряжение искать ее по всем селениям округи с помощью глашатаев, и ее в конце концов нашли в Туделе-де-Дуэро, где она проживала после брака с земледельцем Исабелино Ортега, которому родила двоих сыновей, ныне уже взрослых. И что упомянутый дон Игнасио Сальседо попросил ее проводить на костер его племянника, объяснив ей, что в противном случае осужденный будет чувствовать себя очень одиноким в столь печальный день, и свидетельница в тот же миг дала согласие его сопровождать, равно как согласилась бы — так она сказала — умереть вместо него, если бы этого от нее потребовали.

Спрошенная касательно особ, говоривших с осужденным, уже привязанным к столбу или же о том, не поручил ли он ей что-либо сделать после его смерти, или же не видела ли она или не слышала чего-либо, связанного с ересью, о чем должна была бы сообщить Святой Инквизиции, свидетельница принесла, как положено, клятву, что в день аутодафе не заметила и не увидела на месте сожжения ничего, кроме того, о чем в дальнейшем расскажет. А именно — что множество духовных особ и причетников церкви Сайта Крус окружили самого толстого из осужденных, краснолицего монаха, которого называли фрай Доминго, и который, по их словам, долго упорствовал. Но только некий иезуит, которого звали падре Табларес, сумел его уговорить и убедить. И когда падре Табларес завершил свою помощь, он же подошел к столбу «ее мальчика» и сказал ему: «Брат Си-приано, еще есть время. Смирись и подтверди свою веру в Римскую Церковь», но «ее мальчик» чуть приоткрыл свои больные глаза и сказал ему: «Верую в Святую Церковь Христа и Апостолов». Свидетельница уверяет, что поименованный выше падре Табларес настаивал на том, чтобы осужденный произнес слово «Римская», на что осужденный ответил, что если бы Римская Церковь, как следовало бы, была Церковью Апостолов, он бы в нее уверовал. Свидетельница прибавила, что монах как будто сказал что-то еще «ее мальчику», поскольку лица их несколько минут почти соприкасались, однако она либо не сохранила этого в памяти, либо, быть может, недослышала, ибо на площади вокруг костров народ слишком шумно веселился и кричал.