Тони Моррисон - Возлюбленная

• Название: Возлюбленная
• Автор: Тони Моррисон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-340-X

«Возлюбленная», самый знаменитый роман Тони Моррисон, ее первый бестселлер, награжден Пулитцеровской (1988), а затем и Нобелевской премией (1993).

В основе книги – реальные события, происходившие в штате Огайо в 80-х годах ХIХ в.: история чернокожей рабыни, которая убивает свою дочь, спасая ее от рабства. В одноименной экранизации, снятой Джонатаном Дэмме и номинированной на Оскара в 1998 году, роль главной героини с неожиданным блеском сыграла суперзвезда американского телевидения Опра Уинфри.

---

– Где ты научилась танцевать? – спросила ее Денвер.

– Нигде. Вот смотри на меня и делай так же. – Она подбоченилась и принялась скакать босиком. Денвер рассмеялась. – Теперь ты. Ну же, давай, – сказала Бел. – Ну давай же, ты можешь не хуже. – Ее черная юбка так и разлеталась.

Денвер, похолодев, встала с кровати, понимая, что в два раза ниже и толще Бел, но тоже поплыла с высоко поднятой головой, холодная и легкая, точно снежинка.

Бел взяла Денвер за руку, а другую свою руку положила ей на плечо. И они стали танцевать вместе. Кружили по крошечной комнатке, и, может, оттого, что голова закружилась, а может, от этого ощущения холода и легкости Денвер смеялась как сумасшедшая. Заразительный ее смех подхватила и Бел. Разыгравшись, как котята, они долго кружились и раскачивались туда-сюда, туда-сюда, пока, совершенно измученные, не шлепнулись на пол. Бел, переводя дыхание, откинулась назад и голову положила на кровать, и тут Денвер увидела краешек того, что видела целиком, когда Бел раздевалась на ночь. Глядя на это, она прошептала:

– Почему ты называешь себя Возлюбленной? Бел закрыла глаза.

– Там, во тьме, мое имя – Возлюбленная. Денвер подобралась чуточку ближе.

– А как оно – там, где ты была прежде? Расскажи, а?

– Там темно, – проговорила Бел. – Я там – маленькая. Вот такая. – Она подняла голову и легла на бок, свернувшись на полу клубком.

Денвер испуганно прижала пальцы к губам.

– Тебе там было холодно?

Бел съежилась еще больше и помотала головой:

– Жарко. Просто дышать нечем. И ужасно тесно.

– А ты там кого-нибудь видела?

– Там много людей. Некоторые мертвые.

– А Иисуса Христа ты не видела? А Бэби Сагз?

– Не знаю. Я не знаю имен. – Бел села.

– Расскажи, как ты попала сюда?

– Я ждала, потом оказалась на мосту. И ждала там в темноте; потом наступил день, потом снова ночь, потом снова день. Очень долго ждала.

– И ты все время стояла на каком-то мосту?

– Нет. Это уже потом. Когда я выбралась.

– Почему ты вернулась? Улыбка скользнула по лицу Бел.

– Чтобы увидеть ее лицо.

– Мамино? Сэти?

– Да, Сэти.

Денвер слегка задело, что не она была главной причиной возвращения Возлюбленной.

– Ты разве не помнишь, как мы играли у ручья?

– Я была на мосту, – сказала Возлюбленная. – Ты видела меня на мосту?

– Нет, у ручья. Там, в лесу, за домом.

– А, но я-то была в воде. И видела в воде ее бриллианты. Могла их даже потрогать.

– И что же тебе помешало?

– Она ушла и оставила меня. Одну, – сказала Возлюбленная. Она подняла глаза, встретилась взглядом с Денвер и нахмурилась. Впрочем, может, и не нахмурилась. Может, Денвер это только показалось из-за тоненьких шрамиков у нее на лбу.

Денвер заторопилась, глотая слова.

– Не сердись, – бормотала она, – не надо. Ты ведь от нас не уйдешь, а?

– Нет. Никогда. Здесь я – есть.

Денвер, сидевшая по-турецки, вдруг резко наклонилась вперед и схватила Бел за запястье.

– Только не говори ей! Пусть мама не знает, кто ты. Пожалуйста! Ты меня слышишь?

– Нечего указывать мне, что я должна делать! Никогда не указывай мне.

– Но я ведь на твоей стороне, Возлюбленная.

– Она – единственная. Она – единственная, кто мне нужен. Ты уходи, если хочешь, но она – единственная, кто мне нужен. – Глаза у нее невероятно расширились, черные, как полночное небо.

– Я тебе ничего такого не сделала. Я тебе никакого зла не причинила. Я никому зла не причиняю, – сказала Денвер.

– Я тоже. Я тоже.

– Что ты собираешься делать?

– Остаться здесь. Мое место – здесь.

– Мое тоже!

– Ну так оставайся, но никогда больше не указывай мне, что я должна делать. Никогда.

– Мы же танцевали. Всего лишь минуту назад мы с тобой танцевали! Давай еще?

– Я больше не хочу. – Бел встала и легла поверх постели. Обе затихли, и их молчание ударялось о стены, как вспугнутая птица. Наконец дыхание Денвер стало спокойнее, угроза непереносимой утраты отступила.

– Расскажи, – попросила ее Возлюбленная. – Расскажи, как Сэти родила тебя в лодке.

– Она никогда мне всего не рассказывала, – сказала Денвер.

– А ты расскажи!

Денвер уселась на кровать, скрестив руки под фартуком. Она ни разу не ходила в свою зеленую комнатку с тех пор, как в день карнавала они увидели Возлюбленную сидящей на пне возле крыльца. Она даже не вспоминала о своем тайнике – только сейчас, когда отчаяние охватило ее. Там, в зарослях букса, больше не было тайны; все это теперь в избытке могла ей дать новая подруга, или сестра: бешено бьющееся сердце, мечты, опасность и красоту. Денвер несколько раз сглотнула, готовясь рассказывать – плести из тех отдельных нитей, которые ей удалось вытянуть у матери и бабки за всю свою жизнь, сеть, чтобы удержать Возлюбленную.

– Мама говорила, у нее руки были хорошие. У той белой девушки. Очень худые, маленькие, но добрые. Мать сразу это поняла, она так и говорила: добрые, хорошие руки. И волос у этой девушки на голове было столько, что на пять голов бы, наверно, хватило. По-моему, из-за ее рук мама поверила, что справится: переберется со мной вместе на тот берег. Но бояться белой девушки перестала только потому, что у той рот был особенный. Мама сама так сказала. Она сказала: с этими белыми никогда не знаешь как себя вести. Никогда не знаешь, с чего они, например, могут вдруг на тебя взъесться. Или скажут одно, а сделают другое. Но вот по губам их иногда все-таки можно определить, злые они или нет. Мать говорила, что та девушка трещала как трещотка, но губы у нее были добрые. И потом, она помогла маме добраться до сарая в лесу и растерла ей ноги – вот даже как А еще – мать была уверена: эта девушка ее не выдаст. Можно ведь было неплохо заработать, если выдать беглого раба, и похоже, этой девушке, Эми, деньги-то были как раз нужны – она только и говорила, что мечтает купить себе бархат.

– Что такое бархат?

– Это такая ткань, плотная и мягкая.

– Рассказывай дальше.

– Ну, в общем, растерла она ноги маме, и они ожили, и мама заплакала, так ей было больно. Зато, снова почувствовав свои ноги, она и стала думать, что теперь, наверно, сумеет все-таки перебраться на тот берег, где жила бабушка Бэби Сагз и…

– Кто это?

– Я же сказала. Моя бабушка.

– Это мать Сэти?

– Нет. Мать моего отца.

– Рассказывай дальше.

– И все остальные. Мои братья и… маленькая сестренка. Мать их туда заранее отослала, и они дожидались ее у бабушки Бэби. И ей, конечно, во что бы то ни стало нужно было попасть к ним. А эта девушка Эми ей помогла.

Денвер остановилась и вздохнула. Начиналась самая лучшая часть истории. Та часть, которая вся была про нее. Она и любила ее и ненавидела: ей всегда казалось, что где-то есть у нее, Денвер, неоплаченный счет и оплатить его непременно нужно. Но кому она должна платить по счету и что именно для этого должна сделать, оставалось неясно. И сейчас, глядя на оживленное лицо Возлюбленной, видя, как жадно та впитывает каждое ее слово, задает всякие вопросы о цвете и размере различных вещей, упорно желая все понять, Денвер вдруг начала видеть и чувствовать то, о чем говорила: вот девятнадцатилетняя рабыня – всего на год старше Денвер – бредет по темному лесу, стремясь к своим детям, которые так далеко сейчас от нее. Она страшно устала, очень боится и наверняка заблудилась. Но самое главное – она одна– одинешенька, а внутри у нее еще один ребенок, о котором она тоже должна позаботиться. За ней гонятся, может – с собаками, наверняка – с ружьями; и уж конечно, у охотников огромные, хищные зубы. Ночью ей не так страшно – ведь ночь одного с нею цвета, но днем каждый звук кажется ей выстрелом или крадущимся шагом преследователей.

Денвер все это теперь видела и чувствовала сама – через Возлюбленную. Чувствовала все, что могла тогда чувствовать ее мать. Видела, как все это происходило. И чем больше подробностей она вспоминала и добавляла в свой рассказ, тем больше это нравилось Возлюбленной. Порой Денвер даже предупреждала ее вопросы, сама наполняя живой краской и живым биением сердца те жалкие обрывки, которые когда-то получила от матери и бабушки. Ее соло, таким образом, вскоре превратилось в дуэт; они лежали рядышком на постели, и Денвер старалась удовлетворить жадное любопытство Бел, подобно любовнику, который заботится единственно о том, чтобы доставить радость и наслаждение своей возлюбленной. Темное стеганое одеяло с двумя оранжевыми квадратами тоже, конечно, было тут – Бел без него заснуть не могла. Одеяло пахло травами, и прикосновение его напоминало руки – неугомонные руки вечно занятых работой женщин: сухие, теплые, чуть шершавые. Денвер рассказывала, Возлюбленная слушала, и обе изо всех сил старались воспроизвести то, что происходило на самом деле, про что знала одна только Сэти, и только она одна могла это помнить и облечь в слова. Какой был голос у Эми, какое у нее горячее дыхание, похожее на жар костра. Как быстро менялась погода среди этих холмов – там было холодно ночью и жарко днем, неожиданно наплывали туманы. Как беспечно она вела себя с этой белой девушкой – эта беспечность была рождена отчаянием и подкреплена мимолетными взглядами Эми и ее добрыми губами.