В Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

• Название: Искатель утраченного тысячелетия
• Автор: В Брагин
• Жанр: Научная Фантастика

---

"Воздуху не хватило", - припомнил я слова лесника.

...Я подарил свое ружье леснику и попросил заложить санки. Уехал. И с тех пор ни разу в жизни не взял в руки ружья...

Наступило небольшое молчание. Де Давен задумался, словно забыл о моем присутствии.

- Так вот,- неожиданно начал он, - знаете ли вы, мосье Веригин, кто я? Я лось. Тот одинокий лось, которого затравили волки. Отсюда - мое молчание.

- Не понимаю.

- Угрызения совести - вот мои волки. Я всегда их слышу. Угрызения совести! Никто не сказал лучше, чем ваш Пушкин в "Борисе Годунове" об этих муках. Но я еще прибавлю. Угрызения совести - это как будто не хватает воздуха. Совесть спустила на меня с цепей своих волков. Я чувствую: моему нравственному преследованию нет конца. Жизнь превратилась в смертельный полусон. Воздуху мне уже не хватает. И быть мне темно-бурым лосем на сине-зеленом льду...

И де Давен повернулся, намереваясь встать со скамьи, на которой мы сидели.

Я схватил его за руки:

- Что случилось с вами, Анри де Давен?

- Что случилось? - Де Давен пристально посмотрел мне в глаза.

В этот миг к нам подбежала старушка Мари:

- О, мосье де Давен, я везде ищу вас. Дилижанс на Прагу уходит через десять минут. Пассажиры уже занимают места. Вас ждут.

Поодаль из пансиона степенно прошел пожилой слуга. Он нес большой саквояж де Давена и его клетчатый дорожный плед. Издали донесся призывный голос почтового рожка.

Де Давен встал.

- Благодарю вас, мосье Веригин, - твердо и четко сказал де Давен.

- За что?

- За то участие, которое вызвало у вас мое молчание.

Де Давен вытянулся передо мной по-военному. Слегка склонил голову. Он был строг и подтянут, этот полковник колониальных войск Франции.

Я крепко пожал его узкую сухощавую руку.

Голос рожка прозвучал еще раз - резко, прерывисто, настойчиво.

Француз ушел. Я остался в глубоком раздумье.

ОПЯТЬ СВЯТОШИН

Карлсбад. 12 сентября

Дневник Веригина

Вот не ожидал! Утром выхожу к завтраку, а за моим столиком вместо полковника де Давена сидит... мой знакомый по Люцерну Анатолий Алексеевич Святошин. Тот, что ночами подавал мне лекарство, когда я был в забытьи. Он только что приехал из Мариенбада и будет жить в "Черном лебеде". Его комната рядом с моей.

15 сентября

Святошин занимает меня разговорами.

Сегодня я вспомнил о том, как врачевал в Севастополе во время Крымской кампании, как не хватало медикаментов.

- Тогда на волах через всю Русь в Севастополь доставляли ядра для пушек, - сказал Святошин. - Позор!

И его пронзительные, широко расставленные серые глаза остановились на мне. Он вдруг понизил голос:

- Сам бог послал мне вас. Для одной очень важной вещи: я попрошу вас ввести меня в Лондоне в дом к Огареву или Герцену. Не отказывайтесь! Выслушайте меня! Вам, может быть, неизвестно, что я помещик, владелец двадцати тысяч десятин в Херсонской губернии. Но не гнушайтесь мною. Начну издалека. Кто поднял руку на цари Николая Первого? Декабристы-помещики. Пойдем дальше: не сегодня-завтра на Руси будет переворот. А кто в этом деле голова? Помещики Яковлев, Герцен и Огарев! Хотите верьте, хотите нет! Но и я из тех помещиков, которые "чувствовать умеют"! - воскликнул он. - О Русь, о Русь! Когда же удары в набат "Колокола" Герцена разбудят тебя!

Святошин остановился. Он был взволнован. На лбу выступили капельки пота. Легким взмахом Святошин развернул ослепительной белизны носовой платок и поднес его к лицу. От платка пахнуло лавандой.

Карлсбад. 20 сентября

Дневник Веригина

Шесть часов утра. Пересматривал записи опытов с планариями. Не заметил, как прошла ночь.

Прервал дневник: кто-то постучал в дверь... А! Это старушка горничная Мари.

- Вот вам, мосье Веригин, письмо. - И Мари протянула мне плотный серый конверт с гербом. Ушла.

Я всмотрелся в латинский шрифт, в крупный, твердый, размашистый почерк. Догадался сразу: это письмо де Давена. Вот оно:

"Дорогой Дмитрий Веригин!

От души благодарю Вас еще раз за Ваше сердечное внимание к моей беде. Дилижанс помешал мне сказать Вам то, о чем я пишу в этом письме.

Я разрешаю себе обратиться к Вам, уважаемый друг, со следующей просьбой. Не найдете ли Вы, мосье, возможным оказать мне услугу, которую я буду помнить, пока бьется мое сердце?

Не представится ли Вам возможность, когда будете возвращаться домой, побывать во Франции, в старом маленьком приморском городке Пелисье?

Там, в переулке Старые каштаны, живет госпожа Жермен Рамо. Сын госпожи Рамо, капитан Феликс Рамо, ранее служивший в колониальных войсках, был присужден к расстрелу, помилован, но погиб на каторге в Гвиане. Да! Погиб, потому что отказался стрелять в туземцев. Скорбная тень этого человека повсюду преследует меня. Но сейчас речь пойдет о другом.

Я хочу, я обязан вручить старушке матери некоторую сумму денег. Но сам я это сделать не могу. Не возьмете ли Вы, мосье, на себя это нелегкое поручение? Как это сделать, доверяю Вашему такту и деликатности и надеюсь, что Вы, вручая деньги, не назовете меня по имени, а скажете, что эти деньги просил Вас передать офицер, служивший в одном полку с ее сыном. Извините меня, пожалуйста, не слишком ли трудная моя просьба и не слишком ли она, эта поездка в Пелисье, помешает Вашим планам?

Желаю Вам счастья.

Ваш Анри де Давен.

Мой адрес: Бретань, город Нуар, замок Анри де Давена".

Карлсбад. 23 сентября

Дневник Веригина

Святошин продолжает занимать меня своими историями, то забавными, то невероятными. Характер этих историй одинаковый: осуждение и критика царского строя, гражданская скорбь о мужицкой доле. Но все чаще встает передо мной старый швейцарец Бургонь, все чаще я вспоминаю его слова "...остерегайтесь этого человека".

Святошин огорчился, когда за обедом я сообщил о своем отъезде в Пелисье.

Он задумчиво забарабанил пальцами по столу, отбивая походный марш.

- Но ведь это ненадолго? На несколько дней? Я с нетерпением буду ждать вас.

Святошин подвинул к себе тарелку и посмотрел внимательно на суп. Я заметил жест, с каким он взял ложку - мягко и цепко. Я исподволь смотрел на Святошина, слушал его россказни, наблюдал за ним. Да! Во всей его повадке ощущаю мягкость тигриных лап. Продолжая рассматривать суп, Святошин вдруг чему-то улыбнулся.

"Ну, сейчас начнет рассказывать", - подумал я. И не ошибся.

- Есть у меня друг в Москве, прокурор. Приедем домой - я непременно познакомлю вас. Непременно. - И Святошин еще раз улыбнулся.

Но глаза его оставались холодными и спокойными. Затем быстро стер улыбку с лица и начал:

- Помню, как-то прокурор пригласил меня посмотреть, как отправляют арестантов на каторгу. Пришел я. А он мне показывает кандалы. Глянул я на замки на кандалах и ахнул: на каждом из них любезное изречение, афоризм, так сказать... Замочник, видно, был человек с выдумкой и юмором. И вот на одном замке выбил: "Кого люблю - того дарю", на другом: "Кто любит больше, чем я, пусть пишет дальше меня"... Я гляжу и глазам не верю, мой товарищ прокурор хохочет: вот она, народная мудрость... сентенции на кандалах... - Святошин понизил голос: - Царь надел на русского крестьянина кандалы... А царский манифест об отмене крепостного права - слова "осени себя крестным знамением, русский народ" - чем не подходящая сентенция для кандалов? А? Что, если выбить эти царские слова на кандалах? А? Каково? - И Святошин пристально взглянул мне в глаза.

- Ваш суп стынет, - напомнил я.

Мой собеседник встрепенулся.

- Ну конечно, - сказал он, мягко протягивая руку за солью. - Простите. Я так легко увлекаюсь.

После обеда мы вышли в сад.

- Задумал я одно дело, - вдруг начал Святошин. - И вот обращаюсь к вам, Дмитрий Дмитриевич, за помощью в одном поворотном, так сказать, для моей судьбы деле.

- Слушаю вас, Анатолий Алексеевич.

- Буду с вами откровенен. Начну издалека. Дед мой был другом Потемкина. За какие услуги - не скажу, но Екатерина Вторая наградила моего предка двадцатью тысячами десятин. Но я-то при чем тут? Ведь я рос, читал Руссо, изучал жизнь Робеспьера, зачитывался Рылеевым. Наизусть "Русскую правду" Пестеля заучил. И однажды спросил себя: что лучше - двадцать тысяч десятин пли чистая совесть? Она ведь одна-единственная у человека, совесть. Либо чистая, либо грязная. Зачем мне мои угодья, если я - единственной чистой совести своей лишаюсь? И вот я решился: написал письмо царю. Правду-матку в глаза бросил. Надо, мол, землю у помещика взять и мужику отдать. Так и написал!

"Это еще что за затея? - насторожился я. - Что он замышляет?" И сказал вслух:

- А в чем, собственно, должна состоять моя помощь?

- Дорогой Дмитрий Дмитриевич, - медленно, как бы осторожно подбирая слова, начал Святошин. - Помогите, посодействуйте, чтоб это письмо мое царю было напечатано в "Полярной звезде".

- Письмо при вас?

Святошин достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист. Наклонился ко мне.