Константин Вронский - Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей

• Название: Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей
• Автор: Константин Вронский
• Издательство: Крылов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2007
• ISBN: 5-9717-0316-1

Предателем, доносчиком, Видоком и Фигляриным называли с легкой руки Пушкина Фаддея Булгарина.

Русский подданный Булгарин не успел покинуть Пруссию при наступлении Наполеона, и был завербован во французскую армию, наступавшую на Россию. Он вошел в родовое поместье не долгожданным гостем, а врагом, готовым убивать, жечь, глумиться… Он участвовал в Смоленском сражении, видел огни московского пожарища, бежал с Корсиканцем к Березине.

Загадочным образом сдавшийся в плен изменник был тут же прощен, вместе с русскими войсками дошел до Парижа, а после войны с благословения свыше стал раздавать советы литераторам и учить их любви к Родине.

Что-то тут не так! Может, некоторые скрытые детали осветит эта книга?

---

Фаддей хлопал Дижу по щекам, тряс изо всех сил, выкрикивал по имени сквозь вой всепожирающего огня. Но Дижу в себя не приходил.

Рядом обрушилась на пол горящая балка, в шаге от них буквально. Искры так и полетели.

Больше Фаддей уж не раздумывал, вцепился в ворот Дижу и поволок к дверям.

На улице, посредь пылающих домов рухнул на землю рядом с Дижу, судорожно хватая ртом воздух. Казалось, он и сам в огне полыхает. В висках кровь гулко билась, словно жилы прорвать хотела.

В доме что-то ухнуло, и крыша с шумом обвалилась.

Сердце у Дижу еще билось, но слабо, и сколько ни тряс его Фаддей, в себя камерад никак не приходил.

Фаддей озирался в отчаянии. Москва обратилась в бушующий океан, окрасившийся в алые, оранжевые и пронзительно-желтые тона. Белые, серые, коричневатые и черные клубы дыма, словно ведьмы, вздымались в ночное небо. Воздух над полыхавшими домами дрожал, аки в горячке. Пламя даже воздух пожирало.

Осторожнее, Фаддей, осторожнее! Иначе и тебя пожар заглотит, не поморщится.

Где все-то? Неужели они одни с Дижу уцелели? Неужто сгорели все в домах своих? И им тоже сгореть суждено?

Булгарин подхватил товарища под микитки и потащил. Где только укрытие сыскать в аду этом?

Смерть вновь играла с ним, как кошка с мышкой, и из лап ее ему на сей раз, скорее всего, не выбраться.

Хоть бы Дижу-то в себя пришел! Да что же это такое, здоров парень, как бык, а словно девица красная чувства-с теряет!

Надо вытащить его отсюда, а нога раненая все еще болит, проклятая! Надо, надо, где-нибудь точно на людей они наткнутся. И те помогут Дижу у смерти выцарапать.

Река! К реке спасаться надобно! Река – это жизнь, река – это спасение!

Черт, черт, черт! Горящим факелом дом дорогу им преграждал. И не пробраться никак, тем паче с Дижу на плечах.

Куда же бежать-то, куда? Правая нога болела уже нестерпимо.

– Merde! – выругался Фаддей, себе ужасаясь – вишь, совсем офранцузился, совсем городу родному, гибнущему в пламени, чужим стал. – Вот дерьмо!

Ого, как рвануло что-то! Никак склады пороховые занялись?

Откуда ж пожар сей жуткий взялся? Не слишком ли подозрительно запылала Москва со всех концов? Может, это свои и запалили?

Что ж, хороша месть. Молодцы, други, за все с врагами расплатились – и за деревни разоренные, и за поля вытоптанные, и за жен поруганных.

Не смей сейчас об этом думать, Фаддей! Не смей! Тебе выкарабкиваться надобно и камерада спасать.

Дижу с каждым шагом все тяжелее на плечах его обвисал. И с каждым шагом все глубже боль в ногу вгрызалась, а пожар полыхал все жарче.

Огонь сжирал все, сжирал ненасытно. И отчаяние, отчаяние сильнее пламени в душе полыхало. Ох, до чего же тяжел этот чертяка Дижу!

Фаддей вновь уложил товарища на землю, рядом сел, сил набираясь.

Воет пламя, воет смертушка, приближаясь. Вот и бесы так в пекле шумуют.

Нет, он им в лапы просто так не дастся! Не на того напали! Не в огне ему гибнуть! Фаддей вновь подхватил Дижу. Ох, жернов мельничный тяжеленный, а не человек!

– Да очнись же ты!

А жив ли еще камерад сердешный? Нет, вроде дышит. Только в себя не приходит…

Фаддей потащил Дижу дальше. Нога правая совсем уж хозяина своего не слушалась. И кашель этот чертов прицепился, как будто душу из тела выкашливаешь.

Да приди ты в себя, Рудольф! Пора бы уж! Сил-то совсем не осталось. Фаддей начинал почти ненавидеть камерада. Нельзя им умирать, а этот в себя не приходит, ирод!

Река, господи, река! В ее водах, текущих куда-то в блаженной невозмутимости, отражались горящие дома. Фаддей бросился в реку, таща на плечах друга. Вода! Вся боль, ожоги, кровь из ран вымывались прочь сим потоком жизни. Если что-то и способно оживить Дижу, то лишь ледяная Москва-река.

И Фаддей окунул камерада в воду. Ну? Ну? Ну же?! Дижу приоткрыл глаза. Ухватил себя за горло и начал натужно кашлять.

Фаддей зашелся в истеричном плаче. Еще никогда он не был так счастлив, как в этот момент: его друг жив!

…А потом наступило страшное оцепенение. Они сидели мокрые на берегу реки, смотрели на отражающийся в водах ее пожар губительный и понимали – все, конец это. Фаддей раскачивался, обхватив себя руками за плечи, и бормотал монотонно:

– Привиделся бессчастный сон – дуют ветры со вихрями, с хором верхи сорывают по самые по окны, по хрустальные по стекла. Француз Москву разоряет, с того конца зажигает, в полон девок забирает…

– Эй, – насторожился Дижу. – Булгарин, это ты что такое бормочешь? По… по-русски, что ль?

Часть третья В ЗАКЛАД ДЬЯВОЛУ МИЛЛИОНЫ ЖИЗНЕЙ Осень 1812 года

1

Император Наполеон и маршалы с трудом отыскали себе для ночлега избу потеплее.

Наполеон молча скинул шубу на лавку. Верный Бертье смахнул со стола мусор и раскатал перед властелином Европы упругий свиток походной карты.

Взгляд корсиканца напряженно скользил по ней.

– Можайск… Или же Калуга? – сиплым от простуды голосом прошептал Наполеон. – А может, Медынь? Пора, пора же решаться…

И устало сел на жалобно скрипнувшую лавку. Растопырив пальцы аккуратных, изящных рук, император погрузил в них измученную в последнее время донельзя голову.

За мерзлым окном клубились синие вьюги. Здесь все время идет снег. Такая вот страна.

Великая Армия тянулась во мгле загадочных дорог, пропадала и гибла в косых заснеженных перелесках.

Отчаяние… Этот поход становился синонимом отчаяния. Даже «старые ворчуны», как называл император свою гвардию, молча встречали его появление, а некоторые так и отворачивались от своего властелина…

Наполеон с опаской глянул из-под пальцев на своих преданных соратников. Они вместе делили славу: Мюрат, принц Евгений, маршал Даву и неутомимый Бертье, ставший зеркалом императора, превратившийся в эхо всех его приказов.

Молчат. Почему они теперь все время предпочитают молчать?

Тихим голосом император спросил о курьере из Парижа.

– Ваше Величество, курьера еще не было…

Конечно, и курьера еще не было.

Безмолвие затянулось…

За русской печкой таинственно шуршали тараканы. О, merde, в этой стране все таинственно, даже эти проклятые насекомые, от которых нет покоя по ночам даже великому французскому императору! Даву тяжело и хрипло дышал в потемках. А принц Евгений словно в прострации затепливал одну свечу от другой. Глупый, свечками мрак в душе не развеешь. И вдруг Даву не выдержал, по-юношески легко пробежался вдоль широкой половицы.

– Мне надоело все это! – выкрикнул он порывисто. – Кругом леса, леса, леса… Можно сойти с ума от этих бесконечных лесов! Сир, я презираю все это – и чертовых русских, не знающих благородства, и леса, в которых они прячутся, чтобы напасть по-подлому, со спины! Дайте мне кавалерию, и я уничтожу их, сир!

Маршал смолк, и тогда Наполеон медленно оторвал голову от стола.

– Довольно отваги, маршал, – сказал он внятно. – Мы слишком много сделали для славы Франции… Теперь настало время думать о спасении чести!

Судьба Великой Армии была решена, и она покатилась по Большой Смоленской дороге – навстречу гибели.

Уставая ехать в карете, Наполеон иногда пересаживался в седло. Лошадь императора, соловой масти, была одета в зеленую, расшитую галунами шубу. Нелепый меховой чепец укрывал ее голову от стужи.

Времени на спасение чести у них не осталось…

– Лошадь… Там лошадь, – прошептал Фаддей.

И ухватил Дижу за рукав, чтобы тот остановился.

Осторожно двинулся к березе, за стволом которой как раз и увидел конягу. Под сапогами поскрипывал снежок, уже посыпавший землю слоем белой пыли.

Коняга пыталась обгрызть кору с молоденькой березки. Вскинула голову и тихонько фыркнула, заметив людей. До чего же одр-то тощий: кожа да кости! А оседлана кляча, хотя всадника и в помине нет.

Фаддей осторожно протянул к одру руку:

– Хорошая! Хорошая лошадка!

Коняга тряхнула головой, а потом жадно ткнулась мордой в руку Булгарина. Фаддей похлопал лошадь по шее.

– Ах ты, лапушка! Лапушка! И тебе несладко приходится…

Коняга вновь негромко фыркнула. Дижу покачал головой.

– Даже не верится, что нам так повезло! – прошептал он.

А потом вскинул ружье и выстрелил лошади в голову. Выстрел эхом разнесся по лесной чаще. Темно-красная струя крови брызнула в лицо Фаддею. Лошадь дернулась, словно бежать еще пыталась. А потом рухнула в снег.

– Черт побери! – сердито сплюнул Фаддей. – Вот что ты расстрелялся? А как казаки налетят или партизаны?

– Ну, ты-то выкрутишься! А как, по-твоему, конягу-то убивать было? Или ты ее шарфиком придушить собирался? – зло рявкнул Дижу.

– Я-то, может, и выкручусь, с партизанами поручавшись! А с тобой что будет?

Дижу молча мотнул головой, блеснул зубами, почесал заросшую черной щетиной щеку.

– Ох, мальчишка, брось ты меня. Пора тебе к своим возвращаться. Думаешь, я не знаю, кто ты. Всегда догадывался…