Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

• Название: Время таяния снегов
• Автор: Юрий Рытхэу
• Жанр: Классическая проза

Юрий Рытхэу – писатель, на котором держится литература огромного региона – Чукотки. Он стал первым автором, рассказавшим в своих книгах о Чукотке: о полярных ночах и северном сиянии, о нравах и обычаях ее коренных жителей-чукчей, об их мифах и легендах.

«Время таяния снегов» – самая известная книга автора, грандиозное эпическое полотно о судьбе целого поколения.

---

В стойбище Эрмэтэгин и Ринтын возвращались вместе. Уже было темно, и на небе сверкали крупные, как бы выросшие за время пурги звезды.

Около изувеченного ветродвигателя Эрмэтэгин остановился и, закинув голову, с чувством продекламировал:

О, край небес,– звезда Омега,

Весь в искрах, Сириус цветной…

Взглянув на Ринтына, он многозначительно добавил:

– Блок.

Было так тихо, что далеко слышался скрип снега под подошвами редкого прохожего. Эрмэтэгин продолжал неподвижно стоять, оглядывая небо.

– Самое красивое небо у нас на Севере,– сказал он вдруг и достал из кармана самодельный портсигар из дюраля.

Эрмэтэгин скрутил папиросу, затянулся и закашлялся.

– Мировая история не знала такой адской смеси.

Ринтын догадался по запаху, что парень курит махорку пополам со спитым чаем.

– Между прочим, Блок – петербургский поэт,– сказал Эрмэтэгин, отставив трещавшую и сыпавшую искрами папиросу,– то же самое, что ленинградский.

Выкурив папиросу, Эрмэтэгин затоптал ее в снег и зашагал дальше. Ринтын последовал за ним. Он был поражен: никогда в жизни ему не приходилось слышать из уст соплеменника столько мудреных слов. Эрмэтэгин говорил только по-русски, притом так свободно и легко, как будто он владел языком с малолетства.

Возле колхозного клуба Эрмэтэгин остановился и, протягивая на прощание Ринтыну руку, спросил:

– Ты любишь читать книги?

– Очень,– ответил Ринтын.– Только хороших мало. Что было в школьной библиотеке, все прочитал.

– Ну уж и все? – улыбнулся Эрмэтэгин.– Подожди, разберутся в грузах. Кажется, и нам привезли хорошие книги.

– Я знаю, где они лежат! – крикнул Ринтын.– Под брезентом возле склада. Из ящиков, в которых книги лежали, Журин сделал себе тамбур к дому.

– Что ты говоришь! – Эрмэтэгин встряхнул за плечи Ринтына.– А ну, покажи, где они лежат!

Увидев, в каком состоянии содержатся книги, Эрмэтэгин так вскипел, что Ринтыну стало страшно. Какими только словами не обзывал он Журина: варвар, дикарь, олух, невежда! Эрмэтэгин так громко ругался, что разбудил сторожа, караулившего склад. Старый Культын, приставленный Журиным сторожить склад и магазин, недовольно проворчал:

– Что ты орешь? Не наговорился в своем клубе?

– Я ему покажу, этой торговой крысе, как надо обращаться с культурными ценностями! – грозил кулаками в сторону журинского дома Эрмэтэгин.

36

Какой разговор произошел между Журиным и Эрмэтэгином, Ринтын не знал. Но что он был, об этом свидетельствовали новые книги, появившиеся в колхозном клубе и в школьной библиотеке.

Ринтын стал захаживать в маленькую комнату, заполненную книгами, сломанными музыкальными инструментами, пожелтевшими плакатами. В ней жил Эрмэтэгин. Он научил Ринтына играть в шахматы и бренчать на балалайке. В долгие зимние вечера Эрмэтэгин рассказывал Ринтыну о своих странствиях. Мальчик узнал, что Эрмэтэгин учился в педагогическом училище, но не закончил его: потянуло в море. Проплавав два года матросом, он попал на курсы судоводителей. С курсов, не сдав положенных экзаменов, Эрмэтэгин ушел проводником в геологическую экспедицию. В Анадыре заведовал баней, оттуда перешел на курсы культпросветработников.

– Носило меня по Чукотскому побережью, как сухой лист по тундре. Все из-за любопытства,– рассказывал Эрмэтэгин, изредка отворачиваясь, чтобы отхлебнуть из бутылки, к наклеенному на стене плакату, изображавшему проткнутого штыком Гитлера.– Если бы не книги, я бы умер от невозможности удовлетворить любознательность! В свое время я не сумел отыскать точку в жизни и теперь ношусь со своим ненасытным любопытством, как Архимед со своим рычагом. Так сказать, отдался течению жизни. Каких я только людей не перевидел! Всяких! Жалею, что не побывал на материке, война помешала.

Эрмэтэгин курил все ту же невозможную смесь спитого чая и махорки. Ринтыну было жалко смотреть, как морщится человек от едкого дыма.

…В стойбище было известно, что радистка Лена раздавала свой табачный паек заядлым курильщикам. Знал это и Ринтын, и он подумал: может быть, на долю Эрмэтэгина у нее сохранилась хоть одна пачка? Решившись, Ринтын смущенно попросил Лену:

– Вы мне не дадите немного табаку?

– Никак ты уже курить начал? – удивилась она.

– Нет еще,– ответил Ринтын, вспоминая свои неудачные попытки привыкнуть к курению.– Табак нужен для одного моего знакомого. Вы его знаете: это заведующий клубом Эрмэтэгин. Он курит чай.

– Бедняга! – сказала Лена и, подавая Ринтыну пачку махорки, погрозила пальцем: – Смотри не вздумай сам курить.

Велика была радость Эрмэтэгина, когда он увидел махорку.

– Что это такое! – вскричал моряк.– Не верю своим глазам – настоящая канская махорка! Где ты ее взял?

– У Лены,– ответил Ринтын.

– У радистки?

– Да, у нее.

– Вот добрый человек!

Закурив папиросу из настоящего табака, Эрмэтэгин закашлялся и вытер рукавом выступившие на глазах слезы.

– Спасибо тебе, Ринтын!

Однажды, взяв карандаш, Эрмэтэгин усадил Ринтына поближе к окну и начал его рисовать. Ринтын долго сидел неподвижно, как замерзшая ворона, хотя у него сразу заныла шея.

– Хочешь, я тебе прочту стихи собственного сочинения? – спросил Эрмэтэгин, разглядывая отставленный на вытянутую руку рисунок.

Не дожидаясь согласия, Эрмэтэгин положил на стол бумагу и карандаш и устремил в окно задумчивый взгляд.

Север суровый, север далекий,

Тундра обширна – там пурги и тучи

Белым снежком заметают простор,

Белят и гребни задумчивых гор.

Жгучий мороз свой рисует узор,

И с ветром ведет он такой разговор:

Север суров, но люди упорны…

Они изменили наши просторы.

Стала культурной и радостной жизнь

Для всех, кто строит социализм!

– Ну, как?

– Очень хорошие стихи! – горячо проговорил Ринтын.– Совсем как настоящие.

– Нет, Ринтын,– вздохнул Эрмэтэгин, берясь за карандаш и бумагу.– Это даже нельзя назвать стихами.

Он долго, сосредоточенно рисовал и, казалось, целиком отдался этому занятию.

– А что ты читал, Ринтын? Какие книги?

Ринтын назвал прочитанные им книги.

– Тогда тебе, пожалуй, можно будет дать эту книгу.– Эрмэтэгин поискал и протянул Ринтыну книжку в картонном переплете.

Ринтын взял в руки книгу и прочитал на обложке: “М. Горький. Детство”. Ринтын слышал о Горьком, но не читал ни одной его книги, да и фамилия автора не обещала ничего интересного.

Лишь через несколько дней Ринтын вспомнил о книге. Захватив ее с собой, он отправился в ледяную пещеру, зажег там свечу, расстелил мешки из-под угля и устроился поудобнее.

Перед тем как открыть книгу, он снова стал рассматривать серый переплет и простые два слова, напечатанные на нем: “М. Горький. Детство”. Ринтын вспомнил, что в стойбище Рентыгыргын одного оленевода тоже зовут Горький – Чымийыльын, но тот парень совсем молодой – не курит и не жует табака. Ринтын открыл книгу.

Он так увлекся описанием жизни мальчика Алеши, что не заметил, сколько прошло времени. Лишь когда свеча потухла и синева ледяных стен померкла, Ринтын с сожалением закрыл книгу.

Он вернулся, когда в чоттагыне еще горел свет и желтая полоса от колеблющегося пламени моталась на снегу. Это значило, что дядя Кмоль все еще на охоте. В яранге Ринтын продолжал читать книгу до тех пор, пока не послышались знакомые шаги.

– Ты еще не спишь? – удивился дядя Кмоль.

В пологе, отхлебывая из потемневшего от крепкого чая, когда-то белого фарфорового блюдца, дядя Кмоль спросил:

– Что же это за книга, что ты ее даже в холодном чоттагыне читаешь? Опять, наверное, про какого-нибудь конника без головы?

– Нет, дядя,– ответил Ринтын,– здесь описана жизнь Горького.

– Горького? – переспросил дядя.

– Да, Горького. Так зовут человека, написавшего эту книгу. Жизнь его была горькая и трудная, и, должно быть, поэтому его прозвали так.

37

Дядя Кмоль мастерил для своей берданки патроны. На пули шел весь свинец из старых аккумуляторов. Тэнмав переплавлял его на полярной станции и раздавал охотникам.

Однажды, набив холщовую сумочку самодельными патронами, Кмоль отправился на охоту. Вернулся он домой неузнаваемый: все лицо было зачернено порохом, на скуле синел огромный кровоподтек. Выяснилось, что патрон по каким-то неизвестным причинам выстрелил в обратную сторону и вылетевшим затвором дяде ранило скулу. Но это не заставило Кмоля отказаться от охоты с таким коварным оружием, и, кроме того, он знал много и других способов охоты. Умел добывать тюленей с помощью белых медведей. Он уходил далеко в море, где медведи подкарауливали нерп. Едва только терпеливый умка ловким ударом лапы выбрасывал на лед нерпу, Кмоль с дикими воплями бросался на него. Испуганный медведь убегал, а дядя забирал его добычу.