Григорий Чухрай - Мое кино

• Название: Мое кино
• Автор: Григорий Чухрай
• Издательство: Алгоритм
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-9265-0047-8

В своей последней книге режиссер, классик отечественного кинематографа, Григорий Чухрай рассказывает о работе над фильмами «Сорок первый», «Баллада о солдате», «Чистое небо» и другими, вспоминает о дружбе с выдающимися актерами и мастерами кино, делится размышлениями об искусстве и жизни.

---

Вспоминаю свой последний разговор с ним после просмотра материала:

– Гриша, вы принципиальны, но и я принципиален. Мы писали с вами сценарий, но я не отдам вам половину гонорара, я не отдам вам и четверти. Вам не поможет и то, что вы выбросили все мои эпизоды. Официальный автор сценария я.

– Я на ваш гонорар и не рассчитывал, – отвечал я. – У каждого своя принципиальность. Вы заботитесь о гонораре, я о фильме.

Теперь мне этот разговор становится еще противнее. Донос мог погубить меня.

Встретившись с Колтуновым у кассы, – я шел из столовой, а он получал гонорар – я сказал:

– Вы написали на меня политический донос. Вы негодяй.

– Неправда! Это клевета! – крикнул он, так, чтобы слышали окружающие.

– Врете! Я читал ваш донос, – сказал я тоже громко, чтобы слышали окружающие. – И я обещаю вам: каждый раз, когда речь зайдет о «Сорок первом», я буду цитировать строки вашего доноса.

Это обещание я выполнил.

Недавно, когда мне исполнилось семьдесят пять, я пригласил на праздничный ужин своих друзей и жен тех, кого нет уже с нами. Я никогда не устраивал себе всесоюзных юбилеев ни в Доме кино, ни в других посещаемых местах. Мне претят комплименты и подношения, пусть о моей роли в кино говорят мои фильмы. И вот одна из вдов моих товарищей, побывавшая недавно в Одессе, выступила с тостом, призывающим меня простить старику Колтунову его донос. «Это его слезная просьба», – сказала она.

Я вовсе не злопамятен. Я храню в своем архиве не один донос, но ни с кем из доносчиков я никогда не сводил счеты. Я даже не подавал вида, что знаю о них. Но Колтунова я простить не могу. Его донос имел политический характер, мог навсегда погубить меня в самом начале моей карьеры художника. Человек должен отвечать за свои поступки.

На «Мосфильме» успех «Сорок первого» приписывали Урусевскому, и я не оспаривал этого мнения. Не желал выглядеть смешным. Однажды в троллейбусе несколько молодых людей, севших, как и я, у «Мосфильма», стали говорить о «Сорок первом». Я, естественно, прислушался к их разговору. Они хвалили картину, и это было мне приятно.

– А кто снял этот фильм? – спросил один из собеседников.

– Говорят, какой-то парень из Киева.

– «Парень»! – возразил другой. – Там был Урусевский! А этот говнюк, говорят, теперь ходит гоголем...

– Вы не знаете его? – обратились они ко мне, заметив мою заинтересованность.

– Знаю, – ответил я.

– Что он из себя представляет? Правда, говнюк?

Что я мог на это ответить? Решил доставить людям удовольствие.

– Говнюк, – охотно согласился я.

Мне нравилось мое положение. Радовало то, что фильм удался, что я приступаю к работе над новым фильмом, что я получил комнату в коммунальной квартире. Не могу сказать, что я был совершенно безразличен к вопросу авторства, но я был молод и увлечен работой. А признание, думал я, придет само собой. К искусству кино я относился почти религиозно. Я считал, что фильм – это поступок, и стремился снимать так, чтобы не стыдиться своих поступков.

Я думал, что у меня все впереди, надо только не врать своим зрителям, разговаривать с ними доверительно и честно, не брать на себя роль учителя, а рассказывать о жизни, о людях правду. Люди, считал я, живут в обстановке быта. Быт заедает их, и они не замечают красоты, таящейся вокруг. За деревьями не видят леса, не понимают, как прекрасен мир, не умеют отличить добро от подлости, а искусство очищает жизнь от быта и, не украшая ее, говорит о жизни правду. Вот почему правда искусства выше правды жизни.

Премьера новой картины была назначена в старом Доме кино в гостинице «Советская». Когда я пришел туда и поднялся по лестнице в несколько ступенек ко входу, меня остановили билетерши и потребовали билет. Я сказал, что я режиссер этого фильма. Билетерши осмотрели мой старенький костюм и так оттолкнули меня от двери, что я пересчитал все ступеньки. Но Урусевский и Белла уже увидели меня и распорядились, чтобы меня пропустили. Урусевский был в черном вечернем костюме и с бабочкой, Белла в вечернем платье. Рядом с ними я выглядел беспризорником, и поздравления с премьерой принимали они.

Режиссер Столпер, возвратившись из экспедиции (он снимал фильм «Далеко от Москвы»), попросил показать ему «Сорок первого». Мы с Валентином Ежовым тоже пришли на просмотр: хотели увидеть, как отнесется к картине пожилой маститый режиссер. Пришел на просмотр и Григорий Васильевич Александров, возвратившийся из командировки. Когда окончился фильм, Столпер долго сидел молча. Потом повернулся к нам и спросил у Ежова.

– Валя, сколько лет режиссеру этого фильма?

– Он мой ровесник, – ответил Ежов.

– Этому парню хорошо бы сейчас умереть, – сказал Столпер.

– Он сидит рядом со мной.

Столпер внимательно посмотрел на меня и густо покраснел.

– Не подумайте, что я желаю вам смерти. Просто вы уже не снимите ничего подобного.

– А я не буду стараться!

– Ну-ну! – сказал Столпер тоном опытного человека.

– Если этот фильм для меня случайность, то, как не старайся, ничего не получится. А если не случайность, глядишь, сниму еще что-то хорошее.

Я говорил это совершенно искренно, но видел, что Александр Борисович не верит мне.

К нам подсел Александров и сообщил, что встречался с Чаплином, что Чаплин смотрел «Сорок первого», фильм ему очень понравился, и он просил передать мне привет.

На «Мосфильме» в Первом директорском зале показывали какой-то иностранный фильм. Присутствующие вышли, разгоряченные, из зала, но не расходились, делились впечатлением.

– Григорий Наумович, – услышал я голос Беллы Мироновны из другого конца толпы. – Говорят, вы приступаете к съемкам нового фильма?

– Да.

– Желаем вам, чтобы и этот фильм был бы такой удачный, как первый...

Я понял намек, поняли его и другие. Кое-кто засмеялся:

– Спасибо, – ответил я.

Начальство подозрительно относилось к моей картине. Но случайно ее посмотрел Никита Хрущев и сказал: посылайте в Канны.

Это было время, когда мир находился под большим впечатлением от нашей героической борьбы против фашизма. Во всем мире был бум на изучение русского языка. Меня удивило, что многие иностранные актеры в Каннах были одеты в косоворотки и веревочные пояса «a la rus». Наша делегация была окружена всеобщим вниманием: одни смотрели на нас с восторгом, другие со страхом, но равнодушных не было. Правда, уже шла вовсю холодная война. Появлялись не очень лестные отзывы о нашей делегации и обо мне лично в печати, но это мало тогда задевало нас.

Например: «Вчера в Канны прибыла русская делегация. Среди них звезда с ногами степного кавалериста». Это была клевета на Изольду – ноги у нее были нормальные. Мы не показали эту заметку нашей героине, чтобы ее не огорчать.

Через несколько дней появился целый разворот в газете с фотографиями приезжих актрис. Под фотографиями – надписи, повествующие о том, сколько стоило роскошное платье каждой. А в центре разворота, более крупно, чем все другие – фотография Изольды в дешевеньком ситцевом платьице и надпись: «Она тоже надела свое лучшее платье». «Хамство!» – сказали мы. «Хамство!» – сказала Надежда Петровна Леже, вдова знаменитого французского художника. И купила Изольде красивое платье. (Она гордилась своим русским происхождением, хотя уехала из России еще до революции.)

Относительно меня модная журналистка писала:

«Это молодой человек с усами. Кажется, он только что вышел из проходной завода Рено, в своих бежевых сандалиях и клетчатых носках...»

Меня это не задевало. Наш фильм понравился публике, несмотря на сандалии и носки. «Пишите обо мне, что хотите, а мой фильм оказался лучше других», – думал я, получив приз фестиваля «За оригинальный сценарий и исключительные художественные достоинства». И это несмотря на шипение прессы. Впрочем, и она должна была признать достоинства наших фильмов.

«Сорок первый» конкурировал на фестивале с фильмом Майкла Тода «Восемь тысяч миль под водой» – грандиозным постановочным фильмом, на рекламу которого денег не жалели. Небольшой курортный город Канны был сплошь увешан рекламами этой картины. Один жалкий плакатик нашего фильма мы нашли где-то на окраине Канн. Утром в день демонстрации фильма Тода нас разбудили звуки оркестра. По улицам мимо гостиниц маршировали, как на праздниках в США, девочки в коротеньких юбочках со стеками в руках. Девочки несли рекламу фильма.

Чуть позже на улице собрались зеваки и наблюдали, как рабочие наполняют дирижабль водородом. Когда дирижабль взлетел в небо, все увидели на его бортах название фильма «Восемь тысяч миль под водой». Вечером перед просмотром фильма у Дворца фестиваля собрались толпы народа. От гостиницы «Шеритон» до Дворца от силы двести шагов, но это расстояние Элизабет Тейлор и Майкл Тод преодолели на роскошной открытой машине. Когда машина остановилась у Дворца фестиваля, толпа клакеров издала восторженный крик: