Юхан Борген - Маленький лорд (Трилогия о маленьком лорде - 1)

• Название: Маленький лорд (Трилогия о маленьком лорде - 1)
• Автор: Юхан Борген
• Жанр: Проза

---

- И вы разбогатели?

- Мы и тратили много. Очень много. Я тоже виновата. Вокруг нас всегда вились люди.

Теперь он сидел как на иголках. Когда-то он многое подозревал. А потом мысли его заняло совсем другое.

- Мы всюду поспевали, без нас нигде не могли обойтись. Уж не знаю почему. Мы и сами считали своим долгом поспевать повсюду. И путешествия. И современная живопись - в Норвегии ни у кого ведь нет таких картин. А ты знаешь, что твой отец выступал в концертах?

Вилфред не ответил. Да, он это знал, но его это никогда не занимало.

- На все руки мастер? - вяло спросил он.

- На все. Он все умел. Все ему удавалось.

Она запнулась, будто переводя дыхание. Он вдруг испугался, что она замолчит совсем.

- Но ведь это хорошо, мама? - спросил он.

- Нет, ничего в этом хорошего не было.

Правда приоткрывалась частями. Вилфред думал - ведь она давно ждала этого разговора. К чему же скрытничать?

- Ну вот, теперь ты знаешь все про своего отца,- сказала она по-детски и, по-детски довольная, добавила: - Хорошо, что ты спросил.

- Ничего я не знаю, - сказал он. - Стеклянное яйцо...

Она резко встала и снова подошла к окну.

- Мы о нем уже говорили.

- Но не о том, какая связь между ним и... и всем прочим.

- Мы говорили обо всем. Кто-то, верно, взял яйцо... Украл...

Он подошел к ней, встал рядом. Он все еще парил где-то высоко над землей. Он и сам не знал, зачем задает эти вопросы. Может быть, ему просто хотелось помочь ей отвести душу, а может быть, так нашептывал ему добрый мудрец с портрета на стене.

- А потом вы все потеряли, мама? - спросил он.

- Все потеряли? Нет. На что же мы, по-твоему, живем?

Оба глядели в темень за окном. Одинокий фонарь со стороны Бюгдё вонзал огненную иглу в черный бархат залива. Глядя прямо в темноту, Вилфред спросил:

- Из-за чего отец застрелился?

- Он не застрелился. - Она и не старалась выдать ответ за правду. Они не смотрели друг на друга, оба разглядывали огненную иглу, дрожащую в черной воде. Прогрохотал поезд, оставив за собой сноп искр; искры скоро погасли.

- Ну, спокойной ночи, мама. Уже поздно. Представляешь, я все еще парю.

Уже почти у самой двери он услышал:

- Я же не виновата.

Оглянувшись, он снова увидел ее - белым пятном в черном прямоугольнике окна. Она подошла к нему и в темноте сжала обе его ладони.

- Нам было так хорошо с тобой. Ты был ребенком.

- Да, мамочка. Но теперь я уже не ребенок.

Она испытующе разглядывала в темноте его лицо, словно ощупывала пальцами.

- Не ребенок?

- Нет, мама. Ты ведь сама знаешь. Но что с того. Нам и так хорошо с тобой...

- Нет, - сказала она.

- Мама! Ну почему ты так говоришь?

- Нам уже не может быть так хорошо, как прежде. Моя беда в том, что я не умею применяться к обстоятельствам. Дядя Мартин всегда об этом твердит. Он говорит, что я не умею делать выводы.

- Выводы из того, что отец умер?

- Для меня он продолжал жить. Я не верила, что он умер. Пока не забыла его. Почти забыла. И тогда он совсем умер для меня, будто его и на свете не было.

- Кажется, я понимаю тебя, мама. Ты принимаешь только то, что тебя устраивает, а о прочем ты знать не желаешь. И когда что-то меняется, ты не можешь примириться.

- И давно ты это понял?

- Не знаю. Зато ты о многом догадываешься, но долго гонишь от себя уверенность, а когда уж сомневаться больше нельзя, либо закрываешь на все глаза, либо оскорбляешься.

Он ступил на зыбкую почву. На почву догадок. Он догадывался, как всегда, как догадывалась она, - неизлечимая семейная болезнь. Но если даже он угадал, она ни за что не признается.

- Знаешь, по-моему, ты не в меру проницателен! - заметила она, пытаясь обрести прежний беспечный тон.

- Зачем ты сказала мне об Эрне? Что видела ее в Эттерстаде?

- Но, голубчик, раз я ее видела...

Вот какой оборот принял их разговор. А ведь он не хотел говорить на эти темы сегодня, сейчас, пока еще не ушло чувство парения. Но что бы она теперь ни сказала, он уступит и больше ни о чем не станет расспрашивать.

- Собственно, я совсем о другом хотела с тобой поговорить, - вдруг объявила она. - О конфирмации.

- Мама!

- В чем дело, мальчик? - спросила она раздраженно. - Мы ведь уже это обсуждали.

- Мне очень не хочется огорчать тебя, мама, я бы все отдал, чтоб тебя не огорчать. Но как ты справедливо заметила, мы уже это обсуждали.

- Ну и почему же, мой мальчик, почему ты не хочешь?

- Если уж тебе непременно угодно знать - я не верю в бога.

Против воли Вилфреда это прозвучало слишком торжественно. Ему хотелось пощадить ее чувства. А он заговорил как в исповедальне. Это только подлило масла в огонь.

- Что за чепуха, а кто верит?

- Не знаю, не представляю, мама. Только не я.

- Дело вовсе не в вере. Твой дядя Мартин, мой брат, - думаешь, он хоть во что-нибудь верит?

- В курс акций, я полагаю. Но при чем тут дядя Мартин?

- Он твой опекун, мальчик. Он тебе вместо отца. И он считает...

Она еще посидела немного, потом беспокойно встала и подошла к камину.

- Есть еще и другое. Уж говорить, так обо всем разом: ведь ты не крещен.

Вилфред не мог удержаться от смеха. Но она не улыбнулась, и он смеялся чуть дольше, чем ему хотелось.

- Можно подумать, будто это большое несчастье.

- Конечно, несчастье. А все твой отец. В некоторых вопросах он был ужасно упрям. А я...

- Что ты, мама? - Он подошел к ней; у него как-то сразу отлегло от сердца.

- Я такая безвольная. А потом я просто забыла. Но неужели ты не понимаешь, что некрещеному нельзя конфирмоваться?

Она заломила руки. Да, в самом буквальном смысле слова - встала к зеркалу спиной и заломила руки.

У Вилфреда было одно желание - помочь ей, и он сказал:

- И вы решили потихоньку окрестить меня, так что ли? Она не отвечала.

- Мама, ты уже договорилась с пастором?

- А что мне оставалось? - сердито откликнулась она. - Пастор сказал, что это вовсе не единственный случай в его практике.

Но теперь пришла его очередь вспыхнуть.

- Значит, решили отвезти меня в колясочке в церковь и сунуть в купель? Нет, серьезно, мама, я во многом согласен тебе потакать, но...

- Ты мне - потакать? Не я ли делаю для тебя все! Угождаю тебе во всем! Вплоть до немой клавиатуры, потому что тебя, видите ли, утомляет музыка!

Что-то шевельнулось в нем. Нежность? Настороженность?

- Все так неожиданно, мама. И это же не к спеху.

Он парил. Он ощущал свое превосходство. Он мог себе позволить снисходительность, мог пойти на уступки. То, что с ним случилось, разом возвысило его над сверстниками, перевело в мир взрослых.

- Это же не к спеху, - сказал он. - Давай отложим, мне надо привыкнуть к этой мысли, ладно?

Он почти победил ее. Он видел. Почти.

- А зато я тебе кое-что пообещаю, - сказал он. - Во всем, за что бы я ни принялся, обещаю тебе быть первым. В школе, в консерватории - всюду буду лучше всех. Во всем.

Она поежилась, как бы кутаясь в невидимую шаль.

Он видел, что напугал ее. Но решение было принято.

17

Вилфред стал первым учеником.

Он теперь иначе распределял время. Готовил уроки полчаса до обеда и час после обеда. Потом он гулял, потом два часа играл, сначала - внизу, на рояле, потом на немой клавиатуре. Лишь раз в неделю, когда ходил в консерваторию, он не играл - так посоветовал ему учитель. Вечерами он занимался французским или читал по истории искусства, кроме одного дня в неделю, когда ходил заниматься гимнастикой. Там добиться первенства было трудновато - своего ужаса перед трамплином он так и не мог преодолеть.

В консерватории Вилфред познакомился с девочкой по имени Мириам, она занималась по классу скрипки, ее отец держал магазин трикотажных изделий. Провожая Мириам домой, на улицу Оскара, Вилфред обычно нес легкий футляр со скрипкой, и осенними темными вечерами они нередко бродили по улице Мельцера и дальше, вокруг Ураниенборгской церкви. Октябрь выдался холодный, температура опускалась ниже нуля. Иногда они забирались на каменную церковную ограду и смотрели на северное сияние над Трюваннским холмом. Обычно по дороге домой они рассуждали о музыке, но, когда северное сияние озаряло северо-восточный край неба над холмами, какой-то таинственный ток передавался от одного к другому, они брались за руки, и обоих словно омывали струи холодного света. И оба тогда не знали, о чем говорить.

Кристина уехала в Копенгаген вскоре после того знаменательного сентябрьского дня. Она заходила к Сагенам один-единственный раз, заглянула всего на минутку и ни словом не обмолвилась об отъезде. Вилфреду эту новость уже после отъезда Кристины сообщила мать как-то раз, когда он сидел над французским. Сообщила мимоходом, болтая о пустяках. Ему даже показалось, что чересчур уж мимоходом. Отъезд Кристины не произвел на него особого впечатления. В тот единственный раз, когда она к ним заходила, она выглядела усталой и даже постаревшей. Он испытывал к ней благодарность, но не любовь.