Юхан Борген - Избранные новеллы

• Название: Избранные новеллы
• Автор: Юхан Борген
• Жанр: Проза

---

Потом она останавливается. Как вкопанная. Но не падает. Неужели она ждет его? Он догоняет ее, становится рядом, не прикасаясь к ней. Она с трудом переводит дух. Пар от их дыхания смешивается, сливается в облако тумана, соединяет их - двоих посреди белой равнины. Впереди он смутно различает мыс, церковный шпиль, две крыши, с которых сползли снежные шапки. И тут с него самого сползает оболочка победителя. Он больше не полководец, выигравший свое единственное сражение. Похоже, что сама повседневность встает ему навстречу со своими крышами и башенкой церкви, словно говоря: здесь твое место, здесь, среди серых буден, останешься ты со всем, что имеешь, останешься со своим поражением. Здесь он выдумывал небылицы, мечтал, загадывал. Здесь он увидел свободный ото льда пролив и услыхал крики чаек, ведь он всегда тосковал по тому, чего нет и не бывает, - воображал как дурак, что в сердцевине зимы кроется лето. Он стоит рядом с этой незнакомой Девушкой, а ощущение у него такое, будто он падает на снег. Да что он себе позволяет, да кто он такой? Эти вопросы всегда вставали перед ним, всегда встают перед побежденными.

И тут она оборачивается к нему, глаза ее сияют.

- Теперь я вижу лето.

Она произносит это совершенно естественно. Не каким-нибудь там мечтательным тоном. Просто говорит о том, что видит. Правда видит? Радость вспыхивает в нем молнией, сверкает, согревает.

- Да?! - кричит он.

Они стоят лицом к лицу, их дыхание смешивается, и она кричит ему в ответ:

- Да!

- Да? - снова кричит он.

И она мгновенно откликается:

- Да!

И снова он:

- Да! - И словно спохватившись: - Ты правда видишь, ты видишь лето?

Она тихо отвечает:

- Я угадываю. Угадываю лето

- Как это - угадываешь?

- Ну да, угадываю. Как ты.

- Я? Что же я угадал?

- Ты сказал это тогда, на льду. Будто ты угадал меня. Угадал, что я была там. А почему?

- Я стоял здесь... - он повел рукой в сторону берега.

- Ты стоял там. И ты увидел меня?

- Да.

- Правда?

- Я сам не знаю.

- Ты не мог меня увидеть. Почему ты угадал? Почему?

И пар от их дыхания прорезает сгущающуюся мглу. Нет, он не победил. Он угадал, только и всего. Он произносит, словно бы высвобождая свою мысль из последних клочьев тумана:

- Может быть, потому, что полюбил тебя.

МОИСЕЙ

Обстановка на поминках была на редкость непринужденной. Уже за коктейлем кое-кто намекнул, что покойный первый не стал бы себя насиловать. Все как бы выполняли волю покойного, не принимая случившееся слишком близко к сердцу, право, чего ради приносить никому не нужные жертвы!

За кофе Литератор поведал историю про Моисея. Почти все из присутствовавших в общих чертах знали ее, кое-кто даже посчитал не совсем уместным, что ее преподносят в этот час. С другой стороны, кому-кому, а Литератору это было позволительно: его связывали с покойным долгие годы ничем не омраченной дружбы. Кроме того, нельзя было не признать, что некролог в "Все для человека" - шедевр сдержанной скорби и психологической проницательности. И вот все придвинулись поближе. Такие истории не принято рассказывать громко. А впрочем, здесь, слава богу, собрались люди, свободные от предрассудков, и не имело смысла закрывать глаза на то, что в жизни усопшего были и свои темные стороны. Пожалуй, даже наоборот: куда удобнее, а значит, и тактичнее было не скрывать фактов - покойный сам бы воспротивился, если бы они, покривив душой, попытались одеть эту прекрасно подготовленную маленькую импровизацию траурным крепом. "Уж чем он не отличался, так это почтением к трауру!"

Так кто-то прямо и сказал. Всегда ведь проще сказать о человеке не кем он является или являлся, а кем он никогда не был. Не зря в некрологе говорилось, что, по сути дела, покойный был очень одинок, его мало кто знал. В этих словах содержался прозрачный намек на то, что автор некролога как раз и принадлежал к немногим избранным.

Темное пятно, которое связывалось в сознании со словом "Моисей", ни для кого не составляло секрета. В какой-то период рассудок покойного... ну, помутился. Или, скажем, у покойного расшатались нервы: кажется, он страдал бессонницей. Большинство предпочитало говорить: нервы... Если разобраться, такое происходит постоянно, очень многие некоторое время, пусть недолгое и в легкой форме, страдают этими самыми нервами, исчезают из виду, не показываются на людях; что же тут скрывать, это даже до некоторой степени любопытно. Если так посмотреть, нельзя было назвать бестактностью и то, что всплыла история про Моисея. С каждым может случиться... Короче говоря, все придвинулись поближе и предоставили слово Литератору.

Мы не станем воспроизводить здесь рассказ Литератора, это почти невозможно, настолько каждое его слово было метко, неожиданно, исполнено того, что по-английски называется understatement 1, иронии и в то же время не иронии, подтекста, как выразился кто-то. Сдержанной страстности, которой Литератор умело пользовался, - этого у него было не отнять. В переложении непревзойденное мастерство рассказчика неизбежно потерялось бы. Да и сама история этого Моисея была достаточно хорошо известна, и те, кто придвинулся поближе к рассказчику, не могли делать вид, будто узнают нечто совершенно новое. Напротив, они согласно кивали головами, когда речь заходила о подробностях, считавшихся известными посвященным.

1 Преуменьшение (англ.). Здесь: недоговоренность.

Например, в эпизоде "сошествия с горы".

- А сошел он, - говорил рассказчик у камина, - всего-навсего с Хардангерийекелен, который и стал его Синаем. Но он воспринимал эту самую что ни на есть реальную гору как некий символ, и, видимо, именно его стремление видеть в горе символ и возбудило подозрения халлингдальцев. Собственно, он отнюдь не скрывал, что сошел с самой обыкновенной горы. - (В этом месте Литератор украдкой бросил взгляд в камин, как бы стараясь скрыть свое волнение, ведь это ему - и, может быть, только ему - было поведано о том, что случилось: покойный сошел в долину с самой обыкновенной горы.) - С самой обычной горы, в самую обычную долину, очевидно, в одном из поселков Халлингдаля. И там увидел он пляски вокруг золотого тельца.

В кружке у камина сдержанно засмеялись. Не громко и открыто, а так, как смеются посвященные, люди, которые могут позволить себе понимающий смешок, несмотря на... несмотря на все.

- И вот он сходит к людям и видит, что каждый поглощен своим. Он сам сказал эту фразу про золотого тельца. Может быть, он имел в виду деньги, а может, наши повседневные заботы. Как вы помните, у него было чуть ли не мистическое восприятие природы, да-да, я бы без колебаний назвал его убежденным пантеистом. Итак, он пережил разочарование. Мы - его друзья, те, кому будет его сильно не хватать, - мы-то знаем, что это была сложная, двойственная натура; по профессии страховой агент, по образованию бухгалтер, человек, привыкший все поверять цифрами, он в то же время был своим в кругу художников, он искал непреходящие ценности, да-да, мы, его друзья, понимаем, как сильно нам будет недоставать именно этой двойственности его натуры. Итак, он сходит к людям, пережив потрясение. Мне вспоминается, как он сам рассказывал об этом, точно это было вчера, а не без малого двадцать лет тому назад:

"Я снова надел лыжи. Я отправился в горы, чтобы на вершине обратиться к своему богу. Но сколько я ни взывал к нему, говоря о безумии мира, о глупости и предательстве, царящих на земле, все было напрасно. Бог не откликнулся на мой зов, он не захотел меня услышать или был заодно с этими халлингдальцами. Но мои скрижали разбить было нельзя, ибо они жили у меня в разуме, а разум мой был тверд, как гранит, мысли мои холодны, как лед в голубых расселинах ледника. И я сказал господу: "Отойди от меня, лицемерный искуситель, можешь со своими халлингдальцами плясать передо мной, и да погубит вас сатана!" Вот как я разговаривал с богом, и тем не менее моя страховая компания, основанная в 1870 году, существует и поныне и будет существовать во веки веков; а создали ее в тот год, когда Франция устремилась навстречу своему концу".

Литератор умолк, но смотрел не на слушателей, а в огонь, будто там, в дрожащих языках пламени, ему виделись его печальные воспоминания. Наконец он продолжил рассказ, теперь уже явно подражая, притом весьма искусно, голосу покойного:

"Этот хваленый бог все же явился мне - один-единственный раз, на Хардангерийекелен, в девять часов утра, через три часа после того, как я вышел из Финсе, - он-таки явился мне, да, явился такому ничтожеству, как я. Почему же он отказал мне в божественном откровении, когда я стоял на горе со своими проклятыми скрижалями? А у меня там все было расписано. На одной стороне - закон, на другой - нарушение закона, все разложено по полочкам. Что он, собственно, хотел сказать, отвергая любителя порядка, в кои-то веки именно любителя порядка? Других же удостаивают этой чести... Говорят, поэтов и беременных женщин... почему же не любителя порядка, который печется о своем деле? И ведь эти халлингдальцы, эти обитатели Теллуры, которые не устают повторять, что они - люди (словно это великая заслуга - быть людьми), - они ходят в церковь и молятся тому же богу. Тогда как меня, который постоянно устремлен ввысь, ищет дверь, отверстую на небе, и не может найти, ибо она закрыта тем плотнее, чем голубее небеса, - меня этот бог отвергает, хотя у меня есть что порассказать о халлинге - неутомимой и гибельной пляске повседневности в царстве смерти; я сам плясал ее, но я никогда не забывал о боге, о таинстве. Не каждому дано называться Моисеем. Пусть я не гожусь в предводители, но иногда я могу вести за собой народ, я имею дар пророчества, предвижу бедствия. И если те, кто пляшут халлинг, иногда достают в своей пляске до потолка - это еще не небо".