Константин Станюкович - Похождения одного матроса

• Название: Похождения одного матроса
• Автор: Константин Станюкович
• Издательство: Издательство «Русская книга»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994

Морскими рассказами и повестями выдающегося русского писателя Константина Михайловича Станюковича (1843-1903) одинаково зачитываются безусые юноши, мечтающие о далеких плаваниях, и убеленные сединами мужчины. Писатель-реалист показал русских матросов и офицеров во всем их мужестве и бесстрашии, во всем чисто русском, неосознанном гуманизме, во всей чистоте прекрасной и честной души, во всей беззаветной любви к родному кораблю и русскому флоту — в любви, рождающей крепчайшее морское товарищество, штормовое и боевое.

В настоящей книге повествуется о необыкновенных приключениях русского матроса, волею случая оставшегося на чужом американском берегу без товарищей, без денег, без языка. Повесть не переиздавалась почти четыре десятилетия.

---

— Как же. И только что послал Аркашина справиться об его положении… Разумеется, разрешите…

— Этот Кирюшкин очень привязан к Чайкину…

— И об этом слышал… Разрешите… И пусть Кирюшкин ежедневно навещает товарища… Ему тяжело болеть на чужбине… Кругом все чужие… И если еще кто с «Проворного» захочет навестить товарища — разрешите… Бедному Чайкину, вероятно, это будет очень приятно…

— Очень, ваше превосходительство.

— Очень запугана команда «Проворного»?

— Очень, ваше превосходительство.

— Надеюсь, Николай Николаевич, что при вас и при новом старшем офицере они вздохнут и вы сделаете все возможное, чтобы они забыли о прошлом.

— Постараюсь, ваше превосходительство.

— Завтра я буду у вас… Сделаю смотр… Знаю, что найду все в образцовом виде: бывший старший офицер недаром же мучил людей, полагая, что без жестокости нельзя держать судно в должном порядке. А между тем на «Муромце» и без линьков люди работают прекрасно… Не так ли?

— Точно так, ваше превосходительство!

— Так разрешите Кирюшкину и другим… И это делает честь Кирюшкину, что он не забыл товарища в беде…

В эту минуту вошел флаг-офицер.

— Ну что? — нетерпеливо спросил адмирал.

Флаг-офицер доложил, что его не допустили к Чайкину, чтобы не утомлять и не волновать больного разговорами.

— А есть ли надежда? Говорили вы с доктором?

— Говорил, ваше превосходительство, и сиделку о Чайкине спрашивал. Доктор сказал, что еще надежда не потеряна, а сиделка просто в изумлении от мужества и терпения, с какими Чайкин переносит страдания… Денег, однако, не приняли, ваше превосходительство! — прибавил флаг-офицер и положил деньги на стол.

— Почему?

— Доктор заявил, что больной ни в чем не нуждается в госпитале. Когда он несколько поправится, тогда будет можно лично передать ему деньги… А как интересуются Чайкиным американцы, ваше превосходительство! Перед госпиталем толпа, чтоб узнать об его положении. Губернатор и многие власти заезжали, чтоб оставить Чайкину карточки… Дамы привозят цветы…

— Но все-таки бедняга один… Никого при нем нет близких…

— Он не один. К нему, по словам сиделки, допустили его друзей: одного русского и двух американцев. Они дежурят при нем.

— Сегодня вечером опять поезжайте узнать о Чайкине! — сказал адмирал.

— Слушаю, ваше превосходительство! Если прикажете, я каждый день утром и вечером буду ездить в госпиталь.

— Отлично сделаете, Аркашин. — И, помолчав, адмирал прибавил, обращаясь к новому командиру «Проворного»: — Я буду ходатайствовать о полном прощении Чайкина, если он вернется на клипер. Только я сомневаюсь, захочет ли он вернуться…

— Бывший старший офицер «Проворного» ему предлагал…

И командир рассказал, со слов лейтенанта Погожина, о встрече офицеров с Чайкиным в саду.

2

Прошло три недели.

Чайкин, благополучно выдержавший операцию, поправлялся. Доктора говорили, что через месяц он может выписаться из госпиталя.

В последние дни у Чайкина перебывало множество лиц. Первыми гостями были репортеры и рисовальщики, и на другой день после их визита в газетах и иллюстрациях были помещены портреты Чайка. Множество писем и карточек с выражением радости по случаю его выздоровления лежало у него на столе у кровати вместе с букетами цветов.

И Чайкин, смущенный, пожимал руки посетителям и, казалось, не понимал, за что его так чествуют, и утомлялся этими визитами, но не отказывал, боясь обидеть людей, желавших выразить ему сочувствие.

В госпитале все относились к нему необыкновенно предупредительно, и две сиделки, по очереди дежурившие в его отдельной комнате, наперерыв старались угодить ему. Его кормили отлично и даже роскошно. Неизвестные лица посылали ему фрукты, вино, конфеты.

Одною из первых навестила Чайкина, когда ему разрешили принимать посетителей, мать спасенной им девочки вместе с этой девочкой и мужем.

Эта молодая женщина в трогательных выражениях благодарила Чайкина и, пожимая ему руку, говорила, что она его вечная и неоплатная должница.

А маленькая черноглазая девочка поцеловала Чайкина и сказала:

— Ведь вы придете к нам, когда поправитесь?

— Мистер Чайк должен знать, что он всегда желанный гость у нас в доме! — заметил молодой янки. — И мы были бы счастливы, если бы он пожил у нас…

И со свойственною американцам деловитостью прибавил:

— И так как мистер Чайк только что начинает свою карьеру в нашей стране, то, конечно, он не откажется принять от нас дружеский подарок на память о том, что он нам возвратил дочь.

С этими словами янки положил на стол чек в двадцать пять тысяч долларов.

Чайкин вспыхнул до корней волос.

— Что вы?.. Что вы? Разве это можно? — проговорил Чайкин.

— Отчего же нельзя? Вы сделали для меня, подвергая свою жизнь опасности, великое благодеяние. Неужели вы не позволите хоть чем-нибудь отплатить вам?

— Нет… прошу вас… возьмите назад… Я делал это не для вас… Возьмите эти деньги… Я спасал девочку не за деньги… Не обижайте меня.

Янки положил чек в бумажник и пожал плечами.

— Верьте, мистер Чайк, я не думал обидеть вас. Во всяком случае, я считаю себя вашим должником и буду счастлив, если вы примете мою дружбу! — проговорил взволнованно янки и потряс Чайкину руку.

— Но от этой памяти вы, надеюсь, не откажетесь? — воскликнула молодая нарядная барыня.

И, снявши с своего пальца кольцо с изумрудом, пробовала надеть его на мизинец Чайкина.

Кольцо было мало, и молодая женщина проговорила:

— Завтра я привезу его… И Нелли сама его наденет…

Чайкин сконфуженно согласился, и семья ушла, взявши слово с Чайкина, что он навестит их, когда поправится.

Но более всех посещений доставляли Чайкину удовольствие посещения Кирюшкина с «Проворного».

Он бывал у больного каждый день от пяти до семи часов вечера и занимал его рассказами о том, как после Бульдога и Долговязого пошла совсем другая «линия».

— Новый закон-положенье вышло, Вась… командир читал, — чтобы не драть, а судиться. И вовсе у нас ослабка пошла теперь… Вздохнули матросы. И капитан и старший офицер совсем не похожи на прежних. И адмирал на смотру обнадежил нас: «Теперь, говорит, братцы, линьками и розгами наказывать вас не будут… А если свиноватил кто, будут судить…» И ко мне подошел: «Ты, говорит, Кирюшкин, что навестить товарища просился?» — «Я, говорю, ваше превосходительство!» — «Доброе, говорит, дело навестить товарища. Навещай с богом. И я уверен, говорит, что будешь возвращаться на клипер в своем виде?..» — «Постараюсь, ваше превосходительство!» — «То-то, постарайся… Я прошу тебя об этом. Я, говорит, поручился за тебя перед командиром. Так ты оправдай, говорит, мое доверие, Кирюшкин!» И таково ласково говорит и ласково глазами смотрит. Давно уж я таких слов не слыхал, Вась! И что бы ты думал, братец ты мой? Вот я у тебя четвертый раз и возвращаюсь на «Проворный» в своем виде… Даже самому удивительно. И все ребята дивуются, что у Кирюшкина ни в одном глазе! А почему? — словно бы задавая самому себе вопрос, воскликнул матрос.

И после паузы, во время которой он усиленно теребил рукой штанину, отвечал:

— А потому самому, что не хочу оконфузить адмирала: пусть не говорит, что Кирюшкин его осрамил. Вот, братец, какая причина! Не ручайся он за меня, — обязательно после того, как я от тебя ухожу, пропустил бы несколько стаканчиков… А вот поручился и… держусь… Прямо от тебя на шлюпку и на «Проворный».

— Умен, видно, адмирал! — промолвил Чайкин.

— А что?

— Понимает, как пронять добрым словом. И, видно, добер.

— Добер. Матросы с «Муромца» сказывали, что страсть добер… Нет, ты только рассуди, Вась, — за меня, за пропойцу, поручился… Ведь обязан я оправдать его? — снова возвратился к тому же вопросу, видимо, польщенный этим поручительством, старый матрос.

— Конечно, обязан! — ответил Чайкин.

— То-то оно и есть. И я оправдаю, поколь к тебе хожу…

— А потом? — с тревожным участием спрашивал Чайкин.

— А ежели отпустят на берег по форме всю вахту, тогда я погуляю: адмирал, значит, за меня не ручался, и я по всем правам могу выпить.

Затем Кирюшкин не без своеобразного своего остроумия давал краткие характеристики новых капитана и старшего офицера:

— Капитан вроде бытто орел. Глаз зоркий — скрозь видит. Добер, однако с матросами горд. Душевности, значит, в нем к матросу нет… А должно полагать, по морской части капитан будет форменный, не хуже Бульдоги… Тот, надо прямо-таки сказать, по флотской части отчаянный был. Помнишь, как мы, Вась, у Надежного мыса [14] штурмовали?

— Как не помнить! помню.

— Так он небось свою отчаянность оказал. Ловко со штурмой справился!

Чайкин невольно вспомнил про «отчаянность» капитана Блэка и сказал:

— Я, Иваныч, еще более отчаянного капитана видел.

— Где?