Брайан Стэблфорд - Лондонские оборотни

• Название: Лондонские оборотни
• Автор: Брайан Стэблфорд
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

sf_horror Брайан Стэблфорд Лондонские оборотни 1990 ru en Татьяна Усова Галина Усова Ego [email protected] FB Tools, Fiction Book Designer, Fiction Book Investigator 10.02.2006 http://www.oldmaglib.com/ EGO-78-3B784-5898-40F2-B54D-124B69A2883C 1.0

v1.0 — создание fb2 Ego

Brian Stableford The Werewolves of London

Брайан Стэблфорд Лондонские оборотни (Дэвид Лидиард — 1)

Моей дочери Кэйт в память о летнем дне 1984 г., когда она разделила мои чувства, восхищенная и завороженная сказанием о Персее, как оно изложено в «Битве титанов»

Часть первая Загадка змеи и Сфинкса

Говорят, Сфинкс был чудовищем с телом льва, крыльями птицы, лицом и голосом девы. Обычно, он устраивался у дороги, поджидая путников, чтобы застав их врасплох, задать им темную коварную загадку…

В этой басне столько же мудрости, сколь и изящества. Кажется, будто речь идет о науке, поскольку не так уж и абсурдно назвать науку чудовищем, когда невежественная и грубая толпа неизменно восхищается её изобретениями.

Для просвещённого человека наука, как и Сфинкс состоит из беспредельного многообразия предметов самого разного вида и облика. Девичье лицо и голос — это очарование науки и её велеречивость, крылья — её изобретательность и многообразие…

От Сфинкса и загадки — одни касаются природы вещей, другие имеют отношение к природе человека.

Фрэнсис Бэкон «Сфинкс или наука» в «Мудрости древних»

1

Преисподняя в постоянном брожении: расплавленная магма, охлаждается, застывает гагатово-черной коркой, растрескивается, из трещин вырываются на поверхность новые потоки лавы. И так бесконечно…

Здесь царство и тюрьма Сатаны: огромные гвозди пробивают его лодыжки и колени, пупок, левое запястье и горло, только правая рука свободно возносится к ослепительному небу, где бушуют бури, терзая багровые облака и вызывая бесконечный кровавый дождь.

Сатана прекрасен, он ведь поверженный ангел, но лицо его вечно искажено страданием. Его мучает нескончаемая боль, и может ли быть иначе? Но он переносит не телесную муку, ибо вечность так велика, что приступы телесной муки уже остались в прошлом. Куда тяжелее для него чувство утраты и отчаяния, горечи и гнева, одиночества и забвения, которые время не может ни заглушить, ни исцелить. Над его головой, укрытая коконом, в ореоле прохлады и успокаивающей тьмы, защищающей ее от огненных небес, висит земля. Веки его прикрыты, защищая от кровавого дождя, но этот мир ясно виден его внутреннему взору четко и ясно, ни единый людской грех не укрыт от его всеведения. Яд, излитый им в любопытное ухо Евы, проник в каждый закоулок человеческой жизни, во всякое действие и всякую мысль, во всякий сон и всякое желание. Мир людей насыщен искушением и соблазном, от которых их души защищены лишь весьма непрочной преградой.

Сатана раскаялся, если бы смог. Избавить род людской от проклятия, выросшего из семени его зависти, забрать назад яд, который так беззаботно выплеснул в мир, одним-единственным исцеляющим прикосновением — оно в одно мгновенье превратило бы эту юдоль скорби в прежний Эдем. Но всякий раз, когда он поднимает к небесам свободную правую руку, намереваясь ухватить землю, планета ускользает. Она всегда рядом, но совершенно недосягаема.

У Сатаны множество имен: Тантал — похититель Небесных пищи и питья, Прометей — похититель Небесного огня. Эти дары он преподнес людям в надежде исправить то, что совершил в Эдеме.

Порой появляются орлы терзать его плоть и пожирать его печень. Сколько раз прилетали и улетали они — число это больше, чем атомов в теле человека. Сколько раз воздевал он руку в отчаянной попытке коснуться земли — число это больше, чем атомов в самой земле.

И все же он не сдался и никогда не сдастся: он все еще надеется, что когда настанет день Преображений, он может стать Источником и Устроителем Земли.

Ради любви Божией я в огне, пылаю от яда! Корделия! Смилуйся, Корделия! Я не мертв, и, тем не менее, в аду… Господи Иисусе, спаси меня!

Pater noster? Qui est in caelis. Sanctifetur nomen tuum… [1] Не могу молиться… Не могу думать… Да что это? Корделия…

Лик Бога — это лик Человека. Природа Бога — это природа Человека. Бог всемогущ и беспределен, он правит Вселенной и Небесами. Но нет на тех небесах ни Елисейских полей, ни чертогов славной Валгаллы. Небеса — это часть Его самого, и туда Он принимает души людей.

Он мог бы дотянуться до мира людей, мог бы спасти Землю прикосновением исцеляющей руки, он всемогущ. Но Бог — то, что Он есть, а Вселенная то, что она есть. Бог постоянно глядит на нее, видя все и не делая ничего. И все же, когда настанет день Преображений, Он станет Источником и Устроителем Земли. Ибо любая перемена в природе Вселенной, это перемена в природе Бога.

Этот дивный свет так ужасает, что я хотел бы быть слепым.

Корделия, я наг, меня мучает боль, и я вижу то, что даже вместить не могу. Корделия!

Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra. Panum nostrum quotidianum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris… [2]

Наверное, я умираю. О, Боже, дозволь мне жить! Корделия…

Волки бегут полем под черным небом, усыпанном бесчисленными звездами. Белые, бурые, серые, черные волки… Их скорбный вой эхом разносится в вечности, ведь то не волки — они должны принимать образ людской, который есть Образ Божий, и нести тяжкое бремя чуждой им воли. Где их добыча и где их логово? Есть ли надежда на избавление, на преображение мира? Как остановить мир, чтобы исцеляющая рука Сатаны, наконец, коснулась его?

Волки пожирают звезды, Корделия! Сатана протягивает свою темную длань, чтобы схватить меня! Я умираю. Умираю.

Et ne nos inducas in tentationem… Et ne nos inducas in tentationem… [3]

Спаси меня, Корделия! Я люблю… прошу, не оставляй меня…

Люди, рождаясь, мужая и умирая в цепях, в темной пещере, не видят ничего, кроме теней на ее стенах. Позади них вечно пылает огонь, перед ними — дорога, ведущая к свету. Они видят тех, кто движется по дороге, и почитают их как богов. Они видят красноглазого Сета с огненной гривой, Гора, с головой сокола, Хатхор — небесную корову, Анубиса — человека-шакала, Тота с головой павиана, Себека, подобного крокодилу, Бастет — женщину-кошку… И такой сильный страх внушают им эти мрачные и жуткие тени, что они молятся избавителю, которого называют Осирисом. Но избавитель не может прийти, пока не разрешена загадка Сфинкса.

Подобно тому, как люди видят только тени, слышат они только дальнее смутное эхо — слов разобрать невозможно.

Если бы кто-то смог бы разорвать цепь, оторваться от стены, посмотреть на дорогу, огонь и свет, что увидел бы он, что смог бы рассказать своим товарищам? Он возжаждал бы сбросить цепи, пересечь дорогу, пройти мимо огня, чтобы добраться до выхода из пещеры и выглянуть в открытый мир. Он бы безмерно страдал, но не успокоился, пока не совершил это… ибо пока человек не увидел мир, как может он надеяться его изменить?

Корделия, опасность! Один из тех, что на дороге, обернулся… это кошка, и она меня видит! Она видит, что я повернул голову, чтобы взглянуть на нее, и знает, что я свободен!

О, Боже, защити меня от моей свободы! Надень цепь на мою шею и позволь мне вновь смотреть на тени!

Я не могу выдержать взгляд этой кошки, у которой то голова зверя и тело женщины, то лицо женщины и тело чудовищной кошки. У нее могучие острые когти, а глаза… что за глаза!

Мне не выдержать ее взгляда! Корделия! Корделия!

Sed libera nos a malo! Sed libera nos a malo!Sed libera…! [4]

2

Дэвид Лидиард обезумел в бреду, и Таллентайр серьезно начал опасаться за его жизнь. Беспрерывный, бессмысленный бред, свидетельствовал о невероятном странном смятении юноши, и Таллентайр отчаялся хоть что-то понять. Дэвид испытывал боль, но, казалось, больше духовную, чем физическую. И ужас, но что вызвало его, наблюдатель понять не мог.

Таллентайр уловил только отрывки молитвы Отче Наш на латыни, как во время католической мессы, и часто повторяемое имя Корделии, его дочери.

Несчастный Дэвид метался в бреду, и низко повешенный гамак так сильно раскачивался из стороны в сторону, что Таллентайр подумал, не стоит ли положить молодого человека на пол, пока он не расшибся.