Алек Стюарт - Жизнь — это судьба

• Название: Жизнь — это судьба
• Автор: Алек Стюарт
• Издательство: Локид
• Жанр: Современная проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-320-00018-9

Роман «Жизнь — это судьба» переносит читателя в сложное послевоенное время (40-е годы). Тяжелейшие испытания выпали на долю хрупких девушек, познавших и боль унижения, и радость большой любви.

---

Ее вопрос предполагал, что я еще не в состоянии беседовать с незнакомой молодой женщиной, явившейся от моего мужа с посланием, которое может причинить мне страдания. Возможно, мелькнула у меня мысль, Джульетта Лайл — его нынешняя любовница. Ведь она, по ее собственному признанию, пришла от его имени, и причем с опозданием. Несомненно, она и Коннор выдумали вместе какую-то, с виду правдоподобную, историю, чтобы оправдать его отсутствие. Вероятно, сочиняя, они от души потешались. Внезапно я почувствовала ко всему ужасное отвращение, меня одолевала досада и полная безнадежность.

— Вы не возражаете поговорить с ней за меня? — спросила я, не узнавая собственного голоса, такого слабого, несчастного и безжизненного. — Мне что-то... не хочется, я... я устала и...

— Понимаю, — ответила медсестра доброжелательно, — и мне кажется, вам лучше ни с кем не встречаться, пока вы хорошенько не выспитесь. Я позову санитаров, и они отнесут вас к санитарной машине, а я тем временем потолкую с мисс Лайл. Потом найду вас и сообщу, что она мне скажет. И попрошу ее передать вашему мужу, чтобы навестил вас в госпитале в Рандуике. Вы согласны? Не против, чтобы он посетил вас там?

— Он может навестить меня в госпитале, если... захочет. Попросите передать это моему мужу.

— Обязательно скажу, моя дорогая, — кивнула она. — Можете на меня положиться.

Медсестра коснулась моей руки — легонько, успокаивающе. Я слышала, как она позвала санитаров, и теперь закрыла глаза, стараясь скрыть горькие слезы обиды. Санитары поставили носилки рядом с кроватью.

— Не волнуйтесь, мисс, — проговорил один из них весело. — Расслабьтесь и предоставьте все остальное нам. Мы моментально доставим вас на берег, сами убедитесь.

Потребовалось, правда, значительно больше времени, чем предсказывал санитар, но в конце концов меня все же медленно снесли по кормовому трапу в полутемный барак портовой таможни, возле которого замерла в ожидании единственная санитарная машина.

Суматоха и гвалт давно поутихли, толпа рассеялась, оркестр ушел. В бараке остались лишь два рослых военных полицейских да несколько служащих судоходной компании, они в дальнем углу наслаждались чаем из термоса. Мельком оглядели меня — с умеренным и сочувственным любопытством — и продолжали невозмутимо пить чай. Санитары, тяжело дыша от напряжения, ловко втолкнули носилки через заднюю дверцу санитарной машины и остановились рядом, ободряюще улыбаясь мне. Тот, что помоложе, доброжелательным тоном спросил:

— О'кей, мисс? Мы не очень трясли вас?

— Нет, — ответила я, — вообще ни разу не тряхнули. Спасибо вам.

— Отлично. Вам не придется долго ждать, — заметил он и добавил, обращаясь к одному из полицейских: — Пожалуй, это все, приятель, насколько мне известно.

Оба военных полицейских тихо переговаривались, изучая отпечатанный на машинке список, к ним присоединился и водитель санитарной машины. Я лежала на носилках и смотрела на корабль, который по-настоящему видела впервые. Он казался большим и величественным, с высокими палубными настройками и солидным белым бортом с гордо сияющим ярким символом Красного Креста.

На всех палубах сновали люди, я даже различила белую косынку медсестры Даньелс, подошедшей к носовому трапу. Она разговаривала с молодой женщиной в льняном платье салатового цвета; по всей видимости, с Джульеттой Лайл, подумалось мне. Она была изумительно красива — блондинка с восхитительным цветом лица. Именно такие женщины должны привлекать Коннора, решила я с горечью. Никогда прежде я с ней не встречалась, но в этом не было ничего удивительного. У Коннора ведь было много друзей. К тому же немало знакомых девушек, с которыми он как-то, смеясь, пообещал меня познакомить, но так и не удосужился. Вероятно, Джульетта Лайл принадлежала к этой категории, и мне припомнились слова Коннора о супружеской неверности, и глаза вновь наполнились слезами. Было невыносимо больно лежать тут и с беспомощным видом смотреть на девушку, которая, скорее всего, заняла мое место.

Водитель машины просунул голову внутрь машины и вежливо спросил:

— Вы готовы, мисс?

Я заколебалась. Попроси я, и он, конечно же, подождал бы, пока сестра Даньелс передаст мне послание Коннора, но сейчас у меня не было желания говорить с ней. Если Коннору нужно что-то мне сообщить, он должен сам прийти в Рандуик и лично все сказать. Нет необходимости выслушивать это от Джульетты. Лайл или кого-то там еще. Поэтому я коротко кивнула водителю.

— Я готова, если вы не против.

— Что ж, поехали, — ответил водитель, захлопывая дверцу. Я услышала, как он быстрым шагом направился к кабине. Мотор заработал, и мы тронулись.

Через затемненное заднее окошко я видела, как сестра Даньелс начала спускаться по трапу, но в это мгновение гора ящиков, сложенных на причале, скрыла ее от меня. Мы выехали из гавани и начали взбираться по дороге, ведущей в гору. Машину мерно покачивало, и я, утомленная переживаниями, задремала. Проснулась я, когда мы въехали в ворота рандуикского госпиталя и подкатили к крыльцу. Меня выгрузили и быстро понесли с привычной бесстрастной деловитостью по длинным, ярко освещенным коридорам до лифта, потом снова по коридорам в небольшую палату, где приятной наружности девушка в австралийской военной форме помогла мне лечь в постель.

Она принесла чай, сообщив, что дежурный врач осмотрит меня во время очередного обхода, и оставила меня одну.

За чаем я прочитала письмо Генри. Оно было довольно длинным. Генри благодарил меня за переданное через Дженис устное послание, которое он, по его словам, прекрасно понял, и извещал, что будет находиться в том же самом госпитале, что и я, по крайней мере вначале, и что если мне потребуется помощь, я всегда могу обратиться к нему. Отец Дженис, мол, пригласил его провести некоторое время после выздоровления в их семье, и он намерен принять приглашение. Далее он писал:

«Любовь, Вики,—странная штука. Рассудок и логика не имеют с ней ничего общего. Нельзя любить кого-то по приказу или перестать любить только потому, что кто-то не испытывает к тебе таких оке чувств. Но точно так же можно полюбить, не осознавая, что ты любишь. Мне и в голову не приходило, что я люблю или когда-нибудь смогу полюбить Дженис, пока вы не открыли мне глаза, и затем, признаюсь, мне сделалось очень совестно, поскольку я понял: вы правы. Хотя получается какая-то бессмыслица, ибо я не перестал любить вас... Если, конечно, не признать, что мужчины в состоянии с одинаковой силой любить сразу двух женщин, испытывая по отношению к каждой из них совершенно различные чувства. Вы такое допускаете?»

Я тоже задумалась над этим вопросом, опустив письмо на одеяло. Прямота Генри приводила, как всегда, в замешательство. Вновь взяв в руки письмо, я возобновила чтение.

«Мне кажется,—писал он далее,—я люблю вас и одновременно люблю Дженис. А это значит, что в нужный момент я сделаю ей предложение. Вы любите Коннора, и я от всей души желаю, милая, прелестная Вики, чтобы он вернулся к вам и стал достойным вас. Я вам предан навечно. Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, только позовите, и я в вашем распоряжении в любом качестве.

А теперь прощайте и позвольте поблагодарить вас за все то, что вы для меня сделали и значили. После знакомства с вами я сделался лучше и стану хорошим мужем, беря пример с вас. Надеюсь, что мы когда-нибудь вновь встретимся и что в тот момент вы будете счастливее, чем раньше. А это возможно, так как, по словам Дженис, у причала вас встретит муж—источник вашего счастья. Хотел бы надеяться, что он это понимает. Благослови вас Господь, Вики.

Генри».

Я долго сидела неподвижно с письмом в руках; голова казалась пустой, душа охладела, и я была совершенно не в состоянии связно мыслить. Я радовалась за Генри и Дженис, но и только: на большее я была не способна. Девушка, которая укладывала меня, заглянула в палату пару раз. Она извинилась за то, что дежурный доктор еще не добрался до меня, в главной палате, мол, его задержали неотложные дела. Она поинтересовалась, все ли у меня в порядке и что мне хотелось бы на ужин.

Поблагодарив, я сказала, что чувствую себя хорошо и на ужин ничего не желаю, но сестра все-таки уговорила меня выпить хотя бы чашку чаю. Когда его принесли, я не смогла пить. Встревоженная сиделка измерила мне пульс и температуру и, не удовлетворенная, попросила меня лечь, а сама вышла и через несколько минут вернулась с задерганным дежурным врачом.

Он прочитал историю болезни, бегло осмотрел меня и, предупредив, чтобы я немедленно звонила, если почувствую боль, сделал мне укол. Обращаясь к сиделке, коротко распорядился:

— Присматривайте за лейтенантом Дейли. Через каждые полчаса пульс и температуру...

Он понизил голос, чтобы я не могла разобрать его последние инструкции. Сиделка — военнослужащая в чине капрала — послушно произнесла: «Да, сэр», — но выглядела довольно испуганной. Когда доктор ушел, она, с беспокойством хмурясь, захлопотала вокруг меня. Вскоре укол подействовал, и я уснула.