Владимир Бонч-Бруевич - Знамение времени - Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)

• Название: Знамение времени - Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)
• Автор: Владимир Бонч-Бруевич
• Жанр: История

---

Что еще показал ценного Полищук.

Он удостоверил, что квартира Чеберяк - крайне странная квартира и что ее постоянно посещали уголовные элементы.

Нельзя не отметить, что, на другой день, Полищук пришел в суд изменивши наружность, - он совершенно обрился. А разве свидетель, которого опознавали в суде, может менять наружность во время процесса?

XXXIX.

Людмила Чеберяк..

Это единственный ребенок, оставшийся в семье Чеберяк после убийства Андрюши Ющинского: - старшие ее брат и сестра - Женя и Валя - умерли вскоре, после первых же допросов матери.

Выясняется, что 13 марта, т. е. на другой день убийства Андрюши, Людя была отправлена денёчка на два к своей бабушке погостить и вернулась на четвертый день после убийства Андрюши.

...Вот вышла девочка лет десяти. Это та, которая перед присягой так горько плакала и все говорила: "боюсь, боюсь"...

Ее за руку ввел судебный, пристав.

Бледная, запуганная, вошла она в заду и стала перед судейским столом.

Причесанные под гребешку, ее густые каштановые волосы {94} заплетены в две тугие косички, которые чуть-чуть не доходят до пояса.

Все тоньше и тоньше книзу, они на концах перехвачены желтыми бантиками.

И когда она нервно поворачивает то ту да, то сюда свою измученную головку, косички сильно вздрагивают и бантики прыгают по спине, почти ударяясь о плечи...

Она спокойно начинает рассказывать о том, как они катались на мяле, как прибежал Бейлис, погнался за ними, схватил Женю и Андрюшу - Женя вырвался, а Андрюша попался и его утащил Бейлис.

Куда делся после Андрюша, она не знает... И говорит так складно, гладко, ровно, торопясь, чтобы все сказать... Говорит, как стихотворение читает...

Когда председатель что-либо спрашивает ее, хотя и близко. подходящее к рассказу, но нечто иное, она торопливо скороговоркой отвечает:

- Что вы, что вы, а ни боже мой!

Когда стали ее допрашивать, видела ли она все это сама, она заспешила, заторопилась; и вскоре вышло так, что сама она ничего не видала, а только слышала от своей покойной сестры Вали...

Когда она впала в противоречие с показаниями девочки-свидетельницы, дочери Наконечного, и когда им была устроена очная ставка, и когда Наконечная сказала ей с упреком: "зачем ты врешь, надо говорить правду..." личико ее скривилось, сморщилось, она побледнела, как смерть, навзрыд заплакала и торопливо закричала: "боюсь, боюсь, боюсь!.." Точно кошмар какой висит над ней, точно она изведала такую тяжелую руку изверга, что только при одном воспоминании чего-то, она сразу теряет душевное равновесие...

- Чего же вы боитесь, девочка? Вы не бойтесь, - говорит председатель, вас здесь никто не обидит, вы будьте вполне покойны...

И, почувствовав, что ее здесь не будут бить, она успокоилась.

- Не грозил ли кто-нибудь вам? - спрашивает кто-то из гражданских истцов.

- Грозил. {95} - Кто грозил?

- Полищук!..

- Полищук? - все изумлены, - ведь он за Чеберяк и против Бейлиса!

- Что же он вам говорил?

- Будет тебе, как Жене, если ты будешь показывать против Бейлиса.

Полагают, что это обмолвка: не "против", а "за", вероятно, хотела она сказать.

- А вы помните Полищука?

- Помню.

- Узнали бы его?

- Узнала.

- А какой он?

- Черный, весь черный.

- Девочка, оглянитесь, здесь он, или нет?

Девочка оглядывается.

- Вот он...

- Подойдите к нему.

Она медленно, осторожным шагом, поднимая, растопырив пальцы, правую руку вперед, идет прямо на Полищука, смотря на него широкими испуганными, полными ужаса, глазами.

- Боюсь, боюсь, боюсь!.. - вдруг отчаянно закричала она и горько, горько заплакала, схватившись руками за лицо.

А он, черный, как жук, недвижимо сидел на скамье, в упор смотря ей в лицо холодными, черными, злыми глазами.

Девочку опять успокаивает председатель.

ХL.

Вера Чеберяк.

Прихожу на заседание вечером. Батюшки, что это! Всегда полупустое отделение для публики, сегодня - полным полно.

Нарядные дамы, девушки киевского общества, священники. военные, чиновники - сколько здесь народа! Еле нахожу место!.. Лорнетки, бинокли, в которые запрещают смотреть, и море перьев дамских шляп, слепящих {96} пространство, колыхаются, трясутся и мешают что-либо видеть перед собой...

- Почему так много народа.

- Сейчас будут допрашивать Веру Чеберяк.

- Ну, теперь все понятно.,.

Вот входит она, сутуловатая, темная шатенка, в огромной, широкополой, черной бархатной шляпе, сплошь отороченной пером "под страуса", желто-оранжевого цвета... Огромный шишак из пера, того же цвета, неуклюже возвышается над полями.

Лицо... лицо странное, но обыденное, однако навеки запоминаемое... Матового цвета, сильно обрубленное вниз по линии губ и подбородка, оно некрасиво, если вы смотрите прямо в него, и совершенно иное в профиль. Длинный, правильный, прямой, с легкой горбинкой нос, уходящий в черные дуги прекрасных бровей. Ресницы чуть заметно вздрагивают, при взгляде в упор, в эти черные, как сливы, маслянистые глаза, страстно, повелительно и зло поблескивающие так неожиданно, так случайно... Широкая чернота под глазами свидетельствует нам о ней, как о женщине, всегда ищущей нервных, возбуждающих впечатлений... Тонкие руки, тонкие пальцы... Посмотрите, как скромна она, как потупляет она глаза, когда, с видом угнетенной монашенки, идет на свое место, на скамью свидетелей после передопроса... Смотрите, как спокойна, как выдержана она, когда свидетели при ней показывают, что убийство совершено в ее доме, что Женю отравила именно она...

Иногда только голова ее слегка ныряет, когда уж очень ёкнет сердце, и то это заметно более по ее желто-оранжевому султану, так чутко передающему все ее движения, чем по фигуре ее самой.

Говорит она так же плавно, как ее дочь, - видимо, долго вместе упражнялись, - даже дикция, удары решительно те же... Господи, что она только не рассказала, и кого только она не запутала!..

Больше, больше людей в эту кучу, словно кто-то все время твердил ей, когда она, без перерыва, почти два часа рассказывала все, что знала, что могла придумать.,. Умна она, хитра и изворотлива, как уж, как угорь... Как она ловко обходит все подводные камни, тонко предвидя возможные {97} вопросы. Ответы у нее всегда готовы... За словом она в карман не лезет и быстро отвечает на все, что ни предложат ей...

Что же она показала?.. Да все то же, что и дочка: Андрюшу не видела. Он к ним давно не приходил. Живет она скромно, тихо, аккуратно...Ни с кем не знакома, почти никого не видает и сама нигде не бывает... Семьянинка - каких мало... Любит своих детей до безумия - да, вот, двое умерли, - говорят, отравили их, пока сидела она в тюрьме... Тоскует она по ним... Жаль их... Но, вот, все-таки мелко начинает попадаться... Чувствуется враньё...

Вот Людя - ее дочка - рассказывала, что когда Бейлис утащил Андрюшу, то она сейчас же рассказала об этом матери, а мать уверяет, что ничего об этом от детей не слыхала, а услышала только месяца через три...

Вы понимаете, читатель? На глазах у детей Бейлис украл Андрюшу, и потащил его в печку, и дети, запыхавшись, прибежали домой и матери... ни гу-гу!.. Молчок... Сказали только папе... А папа, телеграфный чиновник, махнул рукой: пускай, мол, его тащит, эка беда! Пускай убьет его, этот Бейлис, съест!.. Мне-то какое дело!.. И не забудьте, что все это происходит на самой окраине Киева, где как среди всякого мещанского населения, при всякой возможности только тем и стараются заняться, что поболтать, сообщить новости... Строгие привычки в доме Чеберяковых!..

- Вы в тюрьме перед этим судом сидели?

- Сидела.

- За что?

- Так, пустяки, подчистка какая-то...

Оказывается, подчистила она заборную книжку в мелочной лавочке.

- Почему же вас выпустили?

- Еще обвиняют...

Выясняется, что обвиняют ее за новую уголовщину... Будет отбывать наказание по совокупности...

Крайне удивило меня это обстоятельство... Никогда не слыхал, чтобы лицо уже осужденное, после того, как приговор вошел в законную силу, после того, как приговоренный стал уже отбывать наказание, его вдруг бы выпустили, ибо за ним стала известна новая уголовщина... Да ведь тогда весь уголовный элемент всегда бы был на свободе: осудили, {98} хорошо, сделайте одолжение! - У меня в запасе сколько угодно удачно сошедших краж, - заявил бы любой карманник, - и сейчас же "покаялся" бы еще в одном преступлении, и гуляй себе на свободе пока суд да дело, а там еще и еще... Не житье было бы всем уголовникам при таком толковании закона, а масленица. Или, может быть, это только в Киеве им дана такая привилегия?!. Крайне любопытно это обстоятельство... Надо бы в нем как следует разобраться г.г. юристам.

Совершенно очевидно, что эта уголовная дама была выпущена из тюрьмы властями преднамеренно, так как на нее падало слишком тяжелое подозрение в соучастии в убийстве Андрея Ющинского, а так как царское правительство решило создать ритуальный еврейский процесс, то эту даму поспешили выпустить из тюрьмы под таким неслыханным предлогом, чтобы она могла хорошенько замести свои следы. Она это и сделала: главного свидетеля убийства Андрюши, своего сына Женю, она довела до могилы; дочь ее, которая тоже вероятней всего знала всю эту историю, так же неожиданно умерла. Сама Чеберячка столковалась со всей своей шайкой, из которых половина были ее любовники, как и что показывать, а свою дочь Люду, которой она очевидно решила сохранить жизнь, она так забила и замучила вместе с сыщиком Полищуком, что та пребывала все время в ужасном страхе, боясь проронить слово. Это так было ясно решительно всем, кто был на суде, и только преступные судьи делали вид, что они ничего не замечают и не догадываются, и что этот выродок рода человеческого не только не при чем в этом деле, но прямо-таки является чуть ли не жертвой этого процесса.