Артур Шопенгауэр - Введение в философию

• Название: Введение в философию
• Автор: Артур Шопенгауэр
• Издательство: Белорусский Дом печати
• Жанр: Философия
• Год: 2000
• ISBN: 985-438-372-5

Сборник включает работы, написанные в стиле афоризмов и кратких эссе («Новые паралипомены», «Об интересном»), а также «Введение в философию», представляющее собой краткий набросок университетского курса лекций, в котором схематично, но вполне доступно дается целостное представление о философской концепции Шопенгауэра.

Для широкого круга читателей.

---

§ 447

…

§ 448

Столь запутанная, причудливая, даже узловатая мифология христианства с замещающей искупительной смертью Христа, предопределением благодати, оправданием верой и т.д. — дитя двух весьма разнородных родителей: она возникла именно из конфликта почувствованной истины с данным еврейским монотеизмом, который в существенных чертах противоречит ей. Этим и объясняется и контраст между моральными местами в Новом Завете, которые превосходны, но занимают в нем приблизительно 10-15 страниц, и всем остальным, которое состоит из неслыханно причудливой, назло всякому человеческому рассудку форсированной метафизики и, наряду с нею, всяческих сказок.

Эту всегда переживаемую чувством истину выяснила и выразила моя философия; отсюда — и восторг очень многих.

§ 449

Майстер Экхарт[90] обладал удивительно глубоким и верным пониманием вещей. Но сообщение последнего другим испорчено у него тем, что, в силу его восприятия, христианская мифология стала у него совершенно навязчивой идеей, и вот для того, чтобы ее примирить со своим собственным убеждением или чтобы, по крайней мере, говорить на ее языке, он все время борется с Богом[91], тремя лицами Троицы и Св. Девой, которых он, однако же, аллегорически принимает, вследствие чего и получается с трудом поддающееся пониманию, а иногда и внутренне противоречивое изложение. В связи с этим находится и то, что он написал очень много: он не мог удовлетворить самого себя, не мог добиться ясных и кратких выражений; потому он всегда начинает сызнова и беспрестанно повторяется.

Будда, Экгард и я учим в существенных чертах одному и тому же, но Экгард делает это в оковах своей христианской мифологии. В буддизм заложены те же самые мысли, не искаженные полной мифологией; поэтому они просты и ясны, насколько религия может быть ясной. У меня же — полная ясность.

§ 449а

Если посмотреть в корень вещей, то станет очевидным, что Майстер Экхарт и Шакья-Муни учат одному и тому же; разница только в том, что первый не смеет и не может высказать своих мыслей прямо, как другой, а вынужден переводить их на язык и мифологию христианства; отсюда возникают для него большие затруднения и неудобства, а для его читателей — непонятность; ибо он говорит то, чего не думает, и думает то, чего не говорит. Этим и объясняется место из одного кодекса, поставленное во главу пфейферовского издания: «Один человек жаловался Майстеру Экхарту, что никто не может понять его проповеди».

§ 450

Если вы не хотите ничего больше, кроме слова, которое возбуждало бы в вас энтузиазм и приводило в восторг, то для этой цели слово «бог» может служить так же, как и всякое другое.

§ 451

Может ли быть для профессора философии, т.е. для человека, который живет от философии, что-нибудь, употребляя мягкое выражение, более недостойное, чем исходящее от него обвинение в атеизме? А против меня это обвинение выставлено уже тремя профессорами философии. Эти господа сделали бы хорошо, если бы умерили несколько свой пыл в этом крике об атеизме, подумав о том, на чем, собственно, основывается теизм, а именно: 1) на откровении, 2) на откровении и 3) на откровении, и больше ни на чем в мире, — для того чтобы в пылу спора мы как-нибудь не соблазнились через них позабыть вежливость, которая везде подобает откровению.

§ 452

Религия в течение 1900 лет держала разум в наморднике. Задача профессоров философии заключается в том, чтобы европейскую мифологию контрабандно перевезти как философию.

§ 453

Существуют наемные убийцы истины и просвещения; как бы они ни прятались и ни маскировались, их узнают.

§ 454

Нигде нет такой необходимости различать ядро и скорлупу, как в христианстве. Именно потому, что я люблю ядро, я иногда разбиваю скорлупу.

Глава XV К метафизике прекрасного и эстетике

§ 455

Привлекательная, эстетическая сторона сказок, арабесок и Платонова «Парменида» заключается в том, что невозможное кажется в них возможным, причем сохраняется некоторая иллюзия истины: нарушен и изменен лишь один какой-либо закон, например, в арабесках закон тяготения; все прочее остается на месте, и тем не менее возникает совершенно новый строй вещей; на каждом шагу нас снова поражает в иных случаях невозможное; трудное стало легким, легкое трудным, из казавшегося ничем бьет ключом новый мир, и чудовищное исчезает в небытии.

Что это действует на нас эстетически, т.е. возбуждает высшее сознание, происходит оттого, что мы сознаем тогда, насколько обусловлен этот чувственный мир и его законы, насколько он несуществен, случаен; и тем яснее мы познаем тогда, наоборот, противоположность его, то, с чем нельзя так играть — безусловное, существенное, необходимое.

Парменид играет с логической возможностью, как арабески — с физической; наслаждение его тем выше, что не только чувственный мир, но и рассудок кажется ему чем-то случайным, ничтожным. Большинство его уловок проистекают из того, что он отделяет форму от материи, затем забывает, что он разделил их, и заставляет чистую форму вновь играть роль объекта, т.е. абстрактное понятие — роль конкретного.

Но нельзя нарушать таким же образом моральные и эстетические формы и правила — иначе получится совершенно обратный эффект; поэтому такое нарушение и не встречается еще пока ни в какой сказке, ни в арабеске, ни в «Пармениде». Пожалуй, такова песнь ведьм в Макбете fair be foul and foul be fair. Недаром ведьмы, черт, судьба и есть реализованные и олицетворенные зло, ничтожество, случайность.

§ 456

Всякий роман — просто глава из патологии духа, как это в каком-то месте обосновывает Платон.

§ 457

Гомер, чистейшее выражение древнего мира, изображает нам терзания, суету, раздоры и треволнения мира, как они бывают предметом нашего эмпирически разумного сознания. Но высшее сознание в нас, то, которое, не затрагиваемое и не нарушаемое всем этим, царит в сокровенных недрах нашего существа, он объективировал и (как и отдельные силы природы) олицетворил в блаженных, бессмертных богах, которые спокойно взирают с Олимпа на земную сутолоку, ибо для них все это — только забава. Превосходный пример дает Илиада 22, 100…200, где ищут успокоения от страха за преследуемого Гектора прямо у богов; совершенно так же, как высшее сознание — наше убежище от бедствий мира.

§ 458

Платон своим уничижением и отрицанием поэзии уплатил заблуждению ту дань, которую должен уплатить всякий смертный. Он говорит (Rep. X, р. 608): Αφροδίτη πάνδημος ουρανια (Существует исконное различие между философией и поэзией). Но это неверно. Философия очень хорошо уживается с поэзией. Поэзия служит даже опорою философии и оказывает ей помощь, как обильный источник примеров, стимул к размышлению и пробный камень для моральных и психологических тезисов. Поэзия, в сущности, относится к философии так, как опыт к науке. Философия учит нас познавать в целом и в общем ту же истинную и внутреннюю сущность мира, какую поэзия показывает нам на примерах, на изображении отдельных случаев. Следовательно, между поэзией и философией — прекраснейшая гармония, как и между опытом и наукою. Вообще, по отношению к поэзии остаются истинными слова Гете в Тассо:

Und wer der Dichtkunst Stimme nicht vernimmt,
Ist em Barbar, er sei auch, wer er sei[92].

§ 459

Риторика отличается от поэзии тем, что она остается в области разума, держится второго класса представлений, воздействует с помощью слов и понятий, даже с помощью звука и размера слов, между тем как поэзия исходит из первого класса представлений и в него же возвращается; не понятия и слова, а действительные вещи, сама природа, должны предстать в воображении пред поэтом, а затем и пред его читателем. Во всякой поэзии всегда найдется кое-что риторическое: но у Гете в наименьшей степени, у Шиллера — в значительной. Чем менее риторична поэзия, тем лучше. Метр и рифма наполовину риторичны и поэтому роднят поэзию с риторикой. Философии риторика так же не пристала, как и поэзия: здесь обе они — фальшивые монеты. Шеллинг портит свою философию поэзией, риторикой же портит ее, преимущественно, Якоби.

Философ должен быть очень честен, чтобы не прибегать ни к каким поэтическим или риторическим вспомогательным средствам.

§ 460

Дон Жуан — живейшее выражение того, насколько жизнь Αφροδίτη.[93]

§ 461

С произведением искусства нужно держать себя так, как с большим сановником: остановиться перед ним и ждать, чтобы оно что-либо сказало нам.

§ 462

Хотя при контемплации, т.е. при эстетическом созерцании какого-нибудь объекта, остается лишь чистый субъект познания и воля забывается, однако в это блаженство скоро примешивается легкое страдание, которое, собственно, представляет собою слабое, но мешающее воспоминание о личности, т.е. о воле. Несведущие люди думают тогда, что это просто — воспоминание о тех тяжелых обстоятельствах, в которых они находятся как раз в данный момент (на деле же — всегда). В действительности же это — скорбь о том, что чистый субъект познания опосредствует свое познание с помощью непосредственного объекта, который необходимо — воплощение, явление воли.