Мартин Эмис - Деньги

• Название: Деньги
• Автор: Мартин Эмис
• Жанр: Современная проза

Молодой преуспевающий английский бизнесмен, занимающийся созданием рекламных роликов для товаров сомнительного свойства, получает заманчивое предложение -снять полнометражный фильм в США. Он прилетает в Нью-Йорк, и начинается полная неразбериха, в которой мелькают бесчисленные женщины, наркотики, спиртное. В этой — порой смешной, а порой опасной — круговерти герой остается до конца... пока не понимает, что его очень крупно «кинули».

---

Подбор необходимого занял час. Довольный проделанной работой, я совершил ошибку, решив за раз доставить всю кипу наверх, одним эпическим рывком. Все было хорошо до верхней ступеньки. Где я потерял равновесие или споткнулся, или рухнул под тяжестью моего груза. Пришел в себя я почти сразу (кажется), от того, что в лицо мне лаял Тень. Я выкарабкался из-под моей высокохудожественной лавины, а он дрожал надо мной и клацал челюстями, городской пес-спасатель. В конце концов я доставил весь комплект в спальню и разложил на кровати. Вот уж точно, мягкая эротика, подумал я, дрожащими пальцами разматывая кушак, мягче и не бывает, но что есть, то есть...

Когда все свелось к гандикапу между «La Femme au Jardin», «La Maja Desnuda» и «Aline la Mulatresse»[37], я услышал экстатический лай Тени и поспешный стук каблучков по ступенькам. Я только и успел, что в панической судороге хлопнуться на брюхо, — и Мартина распахнула дверь, явственно обрисовалась на пороге с улыбкой до ушей. Потом я попытался представить себе, что она увидела и что подумала. Джон Сам с раскрасневшейся, но неуверенной мордой развалился на пузе, игриво выгнув ножку, и робко листает безразмерную стопку старых мастеров. Как бы то ни было, но сказала она вот что:

— Я тебя заперла. Где ключ, который я тебе давала? Ах ты обманщик. — А потом, будто осененная внезапным озарением или вспомнив давнюю решимость: — Постелишь? Я залезу пока в душ, а потом присоединюсь.

Времени было восемь часов вечера. Выходит, я все-таки надолго тогда отрубился, на лестнице. То-то мне казалось, что день сегодня слишком темный... В десять мы позвонили в кулинарию, заказали холодных закусок и белого вина. Но аппетит был ни к черту, у еды мерещился странный привкус. Вот что еще, кстати, я узнал в тот вечер, среди всего прочего. Дездемона ничего такого не делала, абсолютно. Она была верна. Она не делала ничего и никогда.

Итак, нынче я на подъеме — по крайней мере, хотелось бы надеяться. Рост пять футов десять дюймов, вес — сотня с хреном кило. И прикид вполне пижонский — мешковатый пиджак, брюки бугрятся, как переваривающий добычу удав, яркие носки и туфли черной замши, волосы неопределенного цвета зачесаны назад, морда в бисеринках пота, чешуйчатая и шелушится, морда жирного змия, способного на внезапное послушание, на внезапный бунт. И что еще? И вы тоже часть пейзажа, братишки-сестренки, среди погоды, старения и денег, среди вещей, неудержимо движущихся прочь, пока мы остаемся прежними. За рамками пейзажа только Мартина. И кто еще? Для меня в ее глазах бушует пламя. Когда мы встречаемся губами, так осторожно, так рискованно, это поцелуй жизни, поцелуй смерти — да уж, в одиночку не поцелуешься. В ее присутствии, в ее свете мне порой кажется... а вдруг, вдруг вовсе не обязательно, вдруг вовсе не обязательно так стыдиться. Задержусь ли я тут, в ее свете? Почему-то не могу поверить. А вы можете? Но черт побери, я стараюсь. Я стараюсь.

Короче, накрыло, накрыло по полной, и уже не остановишь. Я режиссер, я должен режиссировать. Нужно постоянно держать в голове все это мельтешение, а то разлетится до своего любимого состояния, то бишь хаотического. Опять же, нельзя забывать о гордости. И о твердости. Необходимо поддерживать равновесие между характером и мотивировкой, не отступаться от реализма... кому, мне? Сразу после Дня труда[38] мы наконец увидим свет в конце туннеля манхэттенского августа, и это будет день первый базовых съемок. В день первый базовых съемок мы начинаем снимать кино. В день первый базовых съемок я получаю чек на несколько сотен тонн. Не верится, да? Надеюсь, это чудодейственным образом скажется на моей уверенности, напористости, о чем дальше — больше.

Кевин Скьюз и Дес Блакадцер уже в городе. Они прилетели вчера, первым классом, и обиженно затихарились в отеле «Хогг» на Восточной шестьдесят пятой. Судя по их голосу, они гораздо быстрее, чем я, привыкли летать первым классом. С другой стороны, именно такой этикет блюдут богатенькие, легкие на подъем гопники — ничем им не угодишь, они все принимают как должное. Мне бы такой стиль. Завтра ожидаются Сесил Слип, Микки Оббс и Дин Спирз. Декораторы и костюмеры, ассистент с «хлопушкой» и нумератором, дама с чайником, подавальщик полотенец, «поди-подай» — все они ожидались на следующей неделе, одним бесценным рейсом. Надеюсь, это чудодейственным образом скажется на моем чувстве пропорции, о чем дальше — больше.

Мы с Филдингом теперь учредители-арендаторы «Шангри-ла проуджектс», новой вест-сайдской студии, о которой вы, может быть, читали. До недавнего времени под вывеской «Шангри-ла» размещался пансион для отставных госслужащих, и здание до сих пор напоминает лондонский вокзал или средневековый идеал боевого корабля, пришвартованного к Бродвею — петляющему, с переломанным позвоночником Бродвею. В прошлом году какой-то гений от недвижимости умудрился выпереть старперов по статье о пожарном риске, снес все перегородки и крест-накрест разделил пустую коробку стен на четыре зияющих, кишащих народом съемочных площадки. В этой темной жаркой дыре я чувствую себя малолеткой, карликом. Как Филдинг и обещал, все прибамбасы на высочайшем уровне, по последнему слову техники — от компьютерной монтажной в мансарде до бассейна и буфета в цокольном этаже. В «Шангри-ла» уже раскручиваются два крупнобюджетных проекта, причем один из фильмов ставит мой коллега-пузан и земляк — Альфи Конн из Сохо. Его пивное брюхо, выбеленные солнцем лохмы, жульническая загорелая морда действуют на меня крайне утешительно. Мы пропустили с ним стаканчик-другой, со стариной Альфом, и всю дорогу он меня опекал, всю дорогу вел в счете. Очень лестно. В коридорах, лифтах, игротеке я то и дело сталкиваюсь с людьми наподобие Дэя Фаррадэя и Коннота Ширше, Сая Базхардта и Черил Торо. Видели бы вы, как на меня смотрят снизу вверх все эти охранники и посыльные, искатели натуры и декораторы, не говоря уж о звездах, продюсерах и финансистах. Просто невероятно. Они обращаются ко мне в буфете и шепотом выведывают мои надежды, сокровенные мечты. Меня приняли. Мне рады. Теперь, когда я стал меньше пить, мне все по плечу. Надеюсь, это чудодейственным образом скажется на моей физической форме, на моем самоконтроле, о чем дальше — больше.

Конечно, бывают и звездные вспышки, черные дыры, белые карлики, мертвые солнца. Как же без этого, когда имеешь дело с людьми, желающими писать сценарий собственной жизни. Вчера был довольно типичный день. Для начала мне позвонила Лесбия, обсудить сцену с Гопстером и вытиранием дверной ручки. По сценарию она вытирает ручку для того, чтобы уничтожить отпечатки пальцев Гопстера, но для Лесбии и это все равно что наряд на кухню. Я поговорил с ней, и вот она уже согласна, только при условии, что Гопстер приготовит завтрак, который они в следующей сцене разделят.

— Джон, Гопстер же деревенщина, — сказала она мне, — дубина стоеросовая. Наверняка и готовить умеет.

Я позвонил Гопстеру, и тот сказал, что не имеет ничего против готовки, но завтрак должен состоять из йогурта и люцерны, ничего больше.

— Джон, Лесбия же шлюха, — сказал он мне, — просто богатая шлюха. Наверняка и готовить-то не умеет.

Зато он категорически возражал против сцены, где Кадута трет ему спинку в ванной. Извращение какое-то, сказал Гопстер. Позвонить Кадуте я не успел — она позвонила сама.

— Джон, вы мне нужны здесь. Я хочу смотреть вам в глаза, когда скажу то, что должна сказать.

Я вызвал такси и подъехал в «Цицерон». Кадута усадила меня рядом на диван и взяла за руку. По новому сценарию у нее было пятеро остававшихся преимущественно за кадром, но конкретно сбрендивших на ее почве детей, и такой расклад Кадуту вполне устраивал. Потом она сказала:

— Джон, вы понимаете мое наваждение. Вы же не слепы.

Ну, отозвался я (к этому моменту я уже фактически сидел у нее на коленях), наверно, дело в детях, так ведь, Кадута?

— Именно так, Джон. Я ненавижу детей, всегда ненавидела. Ничего не могу с собой поделать, и это очень меня угнетает. Давайте совсем уберем их из сценария. Ну да вы сами знали. Второй момент, Джон... — проговорила она, когда я на цыпочках двигался к двери.

Второй момент касался трехсекундной сцены, где Лесбия хлопочет, расставляя цветы. Кадута полагала, что это неубедительно. Совершенно неубедительно, считала Кадута, чтобы эту шлюшку, неспособную палец о палец ударить, показывали хлопочащей, расставляющей цветы, в то время как рядом есть Кадута, которая прекрасно может сделать это сама. Вот если Кадута расставит цветы, это будет убедительно. По крайней мере, Кадуту это убедит. Я тут же позвонил Лесбии, которая безучастно согласилась махнуться. Как же, дождетесь от нее цветы расставить, держите карман шире. Только я, пятясь, миновал порог, зазвонил телефон — это была Среда, потребовавшая, чтобы я немедленно ехал к Лорну Гайленду для решающего обсуждения сценария. Я поехал к Лорну Гайленду. Тот встретил меня десятиминутным рукопожатием и анархичной часовой лекцией, из которой я сумел вычленить, по меньшей мере, дюжину довольно серьезных требований. Он требовал больше обнаженки, несколько снятых зумом эрекций в сценах и с Кадутой, и с Лесбией, увеличения доли ближних планов, введения нового женского персонажа (аристократка-искусствоведша, которая всем сердцем любит Лорна, однако на сюжет, если я правильно понял, не так чтобы влияет), существенного удлинения предсмертной речи, а также странной интерлюдии — возможно, во вступлении, до титров, — где Лорн летит на «конкорде» в Париж получать Орден почетного легиона за заслуги перед международной культурой. Если хотя бы одно из этих требований не будет удовлетворено, Лорн грозил, тыча в контракт, задействовать пункт о художественных разногласиях и за наш счет удалиться на неопределенное время на Палм-бич, «пока вы, мудачье, не разберетесь со всей этой хренотенью. Ты же культурный человек, Джон, ты должен меня понять». К семи часам вечера с превеликим трудом нам удалось достичь компромисса. Лорн откажется от всех своих требований, если я вырежу одну-единственную реплику из постпостельной сцены между Лесбией и Гопстером. Единственная реплика принадлежала Лесбии и состояла из единственного междометия: «Ух ты!..» Похоже, Лорн был доволен таким обменом — если не сказать был в восторге. Когда я, с трудом волоча ноги, спустился по лестнице, из-за стола с интеркомом поднялась мне навстречу Среда. На ней были корсетоподобные теннисные шорты и блузка с оборками, завязанная узлом над динамичной диафрагмой.