Генри Хаггард - Ожерелье Странника

• Название: Ожерелье Странника
• Автор: Генри Хаггард
• Издательство: ТЕРРА — книжный клуб
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1998

---

Я подхватил ее и тоже поцеловал. На некоторое время все закружилось у меня в голове. Затем в моей душе раздался вопль о помощи, и ко мне стали возвращаться силы. Поднявшись, я приподнял ее на руках, словно ребенка, затем поставил на ноги. Я сказал:

— Выслушай, императрица, прежде чем все разрушить. Теперь я действительно понял все, хотя мгновение назад не мог себе даже представить, что возможно такое, когда царица мира смотрит с благосклонностью на бедняка.

— Любовь не считается с рангами, — пробормотала она. — И этот ваш поцелуй на моих губах мне дороже всей власти над миром.

— Все же выслушайте меня, — продолжал я. — Есть кое-что, создающее преграду, которую нельзя преодолеть…

— Что это за преграда, мужчина? Имя ей — женщина? Вы что, поклялись быть верным этой Идуне, что красивее меня? Или же, возможно, той, с ожерельем?

— Нет, Идуна не существует для меня. А та, с ожерельем, не более чем мечта. Преграда, о которой я сказал, заключается в вашей вере. В одну ночь семь дней тому назад я был крещен христианином.

— Хорошо. И что из этого? Это только сближает нас.

— Попробуйте изучить сказанное в вашей священной книге, императрица, и вы поймете то, что отбрасывает нас друг от друга.

Она покраснела до корней волос, и что-то напоминающее ярость охватило ее.

— Вы что, читаете мне проповеди? — спросила она.

— Проповедую я только сам себе, Августа, так как нуждаюсь в этом в большей степени, чем вы. Вам, вероятно, они не нужны.

— Можете ненавидеть меня так, как вы ненавидите, но при чем тут проповеди? Вы просто лицемер, который прячет свою ненависть ко мне под маской священника.

— Есть ли у вас жалость, Ирина? Когда я говорил, что ненавижу вас? Да если бы я вас ненавидел, разве бы я…

И я остановился.

— Не знаю, что бы вы сделали или же не сделали, — холодно возразила она. — Но думаю, что Константин прав и вас следует называть святым. А если так, то вам лучше быть на небесах, особенно если учесть, что на земле вам слишком многое известно. Дайте мне ваш меч!

Я вытащил меч, отсалютовал им и передал его ей.

— Тяжелое оружие, — произнесла она. — Откуда оно у вас?

— Из той самой могилы, что и ожерелье, Августа.

— Так! Ожерелье, которое носила женщина из вашего сна. Что ж, ступайте, поищите ее в стране снов. — И она подняла меч.

— Простите меня, Августа, но вы собираетесь ударить тупой стороной. Так можно только ранить, но не убить.

Она очень нервно хохотнула и, повернув меч в руке, проговорила:

— Действительно, вы удивительный человек. Благодарю вас, теперь я держу меч правильно. Понимаете ли вы, Олаф, — я хотела сказать, господин святой! — какого сорта историю я должна буду рассказать после того, как нанесу удар? Понимаете ли вы, что не только умрете, но и бесчестье обрушится на ваше имя, ваше тело поволокут по улицам и швырнут псам на свалке? Отвечайте же, я приказываю! Отвечайте!

— Я понимаю, что все это вы должны будете сделать ради себя самой, Августа, и я не жалуюсь. Эта ложь ничего не значит для меня, который отправится в страну Правды, где находятся те, кого я хотел бы еще встретить. Будьте рассудительны. Бейте мечом вот сюда, где шея соединяется с плечом, бейте, держа меч чуть косо, так даже удар женщины может разрубить сонную артерию.

— Я не могу. Сделайте это сами, Олаф.

— Неделю назад я бы, не раздумывая, бросился на этот меч, но теперь, по правилам нашей веры, я не могу этого сделать. Моя кровь должна быть пролита вашей рукой, о чем я сожалею, но другого выхода нет, о Августа! Если возможно, то примите мое полное прощение за это и мою благодарность за вашу проявленную ко мне доброту, за вашу благосклонность. Через много лет, когда и за вами придет смерть, если вы вспомните вашего покорного слугу Олафа, то поймете многое из того, с чем вы сейчас согласиться не можете. Дайте мне еще мгновение, чтобы проститься с небесами, послав им последний мысленный поцелуй. А теперь наносите удар, крепкий и быстрый И как только ударите, зовите охрану и женщин. Ваш ум подскажет вам, как поступить дальше.

Она подняла меч как раз в тот момент, когда я после короткой молитвы распахнул воротник рубахи и обнажил шею. Но она вновь опустила меч и, задыхаясь, обратилась ко мне:

— Ответьте мне сначала на один вопрос, интересующий меня. Вы что, не мужчина? Или же вы отреклись от женщин, как это делают монахи?

— Нет, Августа, если бы я оставался жить, то в один прекрасный день я мог бы жениться, мог оставить после себя детей, поскольку нашим законом это позволено. Но не забудьте вашего обещания относительно епископа Бернабаса, который, как я опасаюсь, будет горько оплакивать это мое мнимое падение.

— Значит, вы могли бы жениться, да? — спросила она как бы сама себя. Затем, немного подумав, она протянула мне меч назад. — Олаф, — продолжала она. — Вы заставили меня испытать чувство, которого прежде я никогда не испытывала, — чувство крайнего стыда. Я хотела бы возненавидеть вас, но пока не могу, однако, возможно, когда-нибудь мне это и удастся… Тем не менее знайте, что уважать вас я буду всегда.

Затем она села на кушетку и, закрыв лицо руками, горько заплакала.

В это мгновение я почти любил Ирину. Мне кажется, что она это почувствовала, так как внезапно подняла голову и произнесла:

— Подайте мне эту драгоценность! — Она указала на диадему, валявшуюся на полу. — И помогите мне привести в порядок мои волосы. У меня дрожат руки.

— О нет, — сказал я, подавая ей диадему. — Этого вина я больше не выпью. Я не смею прикоснуться к вам, вы мне стали слишком дороги.

— Что ж, с этими словами, — прошептала она, — и уходите с добром. И помните, что бояться Ирины не следует, ибо, как я сама очень хорошо поняла, именно мне надо бояться вас, о принц среди мужчин!

И с этим я ушел, поклонившись.

На следующее утро, когда я сидел в своем служебном помещении в тюрьме, приводя в порядок дела для сдачи своему преемнику, вошла Мартина — как всегда, неожиданно.

— Как вы ухитряетесь проходить сюда без доклада? — спросил я ее.

— А с помощью вот этого, — ответила она, показав мне руку с браслетом, который был мне знаком, — на нем был вырезан герб императрицы. Я отсалютовал ей со словами:

— Что же мне суждено, Мартина? У вас приказ заключить меня в тюрьму или же убить?

— Заключить в тюрьму или убить? — с невинным видом воскликнула она. — Что же может сделать наш хороший Олаф, чтобы заслужить такую кару? Нет, я пришла, чтобы освободить одного человека из заключения и, возможно, избавить от смерти. А именно: некоего еретика-епископа Бернабаса. Вот приказ о его освобождении, подписанный рукой Августы, согласно которому он и может оставаться в Константинополе столько, сколько захочет, и возвратиться в свою епархию в Египте, когда ему будет нужно. Если он считает, что кто-то его обидел, он может жаловаться, и его жалоба будет рассмотрена без промедления.

Я взял лист пергамента, прочел его и положил на стол со словами:

— Приказ императрицы будет выполнен. Что-нибудь еще, Мартина?

— Да. Завтра утром вы будете освобождены от своих обязанностей и другой комендант — Стаурациус и Этиус сейчас ссорятся по поводу его кандидатуры — займет ваше место.

— А я?

— Вы вновь вернетесь на пост командира личной гвардии, только в ранге полного генерала армии, но об этом я вам уже говорила вчера. Теперь же это назначение утверждено.

Я не произнес ничего, но тяжелый вздох, который я не смог удержать, вырвался из моей груди.

— Кажется, вы недовольны в той степени, в какой это подобает вам, Олаф. Скажите мне теперь, в котором часу вы оставили дворец прошлой ночью? Хотя прислуживать госпоже — моя обязанность, но я задремала в передней. Когда же проснулась и вошла в комнату, я нашла там расшитую золотом одежду, что вы надевали, брошенную на полу, а ваши вещи и доспехи отсутствовали.

— Не знаю, который был час, Мартина, и не упоминайте при мне больше, умоляю вас, об этой отвратительной женской одежде…

— С которой вы плохо обошлись, Олаф, так как она оказалась в пятнах, похожих на кровь.

— Августа пролила немного вина на нее.

— Да, да, моя госпожа рассказала мне эту историю. О том, как вы собрались съесть отравленную фигу, выхватив ее изо рта Константина.

— Что еще вам рассказала госпожа, Мартина?

— Да почти ничего. Она вела себя очень странно прошлой ночью, пока я расчесывала ей волосы, которые оказались спутанными, как будто мужчина занимался их укладкой, — Мартина вглядывалась в меня, а я краснел под ее испытующим взглядом, — и снимала диадему, которая оказалась искривленной. И еще она говорила со мной о замужестве.

— О замужестве? — я чуть не задохнулся от изумления.

— Ну конечно. Разве я неясно выговорила это слово?.. О замужестве…

— И кто сей счастливчик, Мартина?

— О! Не следует ревновать прежде времени, Олаф. Она не упоминала имени своего будущего господина, нашего хозяина, ведь кто бы ни руководил Ириной, если такой найдется среди живущих, он будет править и нами. Все, что она сказала, — это то, что ей хотелось бы найти такого мужчину, который направлял бы, утешал и охранял ее, выросшую в одиночестве, среди множества забот. Также она хотела бы иметь еще одного сына, кроме Константина.