Ибн Хазм - Ожерелье голубки

• Название: Ожерелье голубки
• Автор: Ибн Хазм
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1957

Арабская поэзия XI в, пытавшаяся первое время в Испании хранить старые традиции и воспевать никогда не виданного этими поэтами верблюда, постепенно под местными влияниями ожила, приобрела индивидуальный характер и, как это можно теперь считать доказанным, в свою очередь оказала могучее влияние на лирику европейских трубадуров. Вот на такой-то почве и возникло предлагаемое сейчас русскому читателю произведение Абу Мухаммеда Али ибн Ахмада ибн Хазма, родившегося в Кордове 7 ноября 994 года, — книга «Ожерелье голубки» (Тоукал-хаммана). Нужно прежде всего иметь в виду, что для читателя той эпохи голубь отнюдь не был символом мира и кротости, каким он стал позднее у христиан. Тогда за ним сохранялось приписанное ему еще в «голубином городе» Вавилоне символическое значение сладострастия. Ведь и у греков голубь был птицей богини Афродиты, а по вавилонским преданиям знаменитая Семирамида появилась на свет из голубиного яйца.

---

Это указывает на то, что любовь крепко пристает к сердцу людей с таким качеством, и если она овладеет ими, то никогда не уйдет. Об этом я скажу отрывок, где есть такие стихи:

Я удаляюсь от треволнений любви, ибо счел я, что оборвать — качество прямо идущего.
Я видел: в начале любви обращаешь ты глаза твои к цветам ланит,
Но, пока наслаждаешься ты в уединенье, вдруг оказался ты в кольцах цепей,
Как тот, кто обманут был близостью мелкой воды и поскользнулся, и исчез в полноводных потоках.

И поистине, долго дивлюсь я всякому, кто утверждает, что влюбляется от одного взгляда, и едва ему верю. Я считаю такую любовь лишь видом страсти, а чтобы она овладела в моих мыслях глубиной души и проникла за преграды сердца, то я не думаю этого. Любовь никогда не прилеплялась к моему сердцу иначе как через долгое время после того, как человек не покидал меня целую вечность, и я брался с ним за все важное и неважное. Таков я и в забвении и в тоске: я никогда не забывал дружбы, и моя тоска обо всем, что знал я прежде, поистине, заставляет меня давиться водой и задыхаться, глотая пищу. Спокоен тот, у кого нет этого свойства!

Я ни от чего не чувствовал пресыщения, после того как узнавал что-нибудь, — никогда не спешил ни с кем сдружиться при первой же встрече и не желал перемены в чем-нибудь из своих пожиток, — ибо я говорю не об одних друзьях и братьях, но обо всем том, чем пользуется человек из одежды, верховых животных, кушаний и другого.

Я не наслаждался жизнью и не покидала меня молчаливость и замкнутость с тех пор, как отведал я вкус разлуки с любимыми, и поистине, эта печаль постоянно ко мне возвращается и горесть забот непрестанно меня посещает. Воспоминание о том, что прошло, всегда делало мою жизнь горькой, когда начинал я ее сызнова, и поистине, я — убитый заботами в числе живых и погребенный печалью среди жителей мира. Аллах же хвалим при всяком положении, нет бога, кроме него!

Обо всем этом я скажу стихотворение, где есть такие стихи:

Правдивая любовь не бывает дочерью часа, и не дает огниво ее огня, когда хочешь.
Но не спеша идет она и зарождается от долгого слияния; крепко стоят устои ее.
Не близки к ней перемена места и уменьшение, не далеки от нее неподвижность и увеличение.
В подтверждение тому видим мы, что всякий росток, растущий быстро, вскоре погибает.
Но я — земля твердая, жесткая, — трудно любому посеву ее подчинить.

Не проникают в нее его корни, и не заботит ее, чтобы щедрым был дождь.

Но пусть не подумает думающий и не вообразит воображающий, будто все это противоречит моим словам, начертанным в начале послания, что любовь — связь между душами в их основном, вышнем мире, — напротив, это подкрепляет их. Мы знаем, что душу в этом нижайшем, мире окутывают завесы и постигают случайности, и окружают ее свойства земных сфер, которые скрывают многие ее качества, и хотя не изменяют их, но становятся перед ними. А на соединение можно действительно надеяться лишь тогда, когда душа к нему расположена и подготовлена, и после того как дошло до нее знание о том, что с нею сходно и согласно, и скрытые свойства души были противопоставлены сходным с ним свойствам любимой. Тогда душа соединяется подлинным соединением, без препятствия.

Что же до того, что возникает с самого начала из-за каких-нибудь явлений телесного предпочтения и одобрения взором, который не переходит за пределы красок, то в этом тайна страсти и ее истинный смысл. Когда же страсть увеличивается и минует этот предел, и совпадает с усилением ее сближение душ, в котором равно участвуют и душа, и природные свойства, — тогда она называется любовью.

Отсюда и входит ошибка к тому, кто утверждает, что он любит двоих и влюблен в двух разных людей. Это является лишь со стороны страсти, о которой мы только что упоминали, и она называется любовью в переносном смысле, а не в подлинном. Что же касается души любящего, то у него нет избытка склонности, который он мог бы обратить на дела веры и земной жизни) — как же быть тут увлечению любовью к другой? Об этом я говорю:

Солгал утверждающий, что любовь к двоим суждена, как солгал об основах веры Мани [39] .
Нет в сердце места для двух любимых, и не будет более новое вторым.
Как разум един и не знает творца, кроме единого милосердного,
Так и сердце едино и может осилить лишь одного,
Далеко он или близко.
Говорящий так сомневается в законе любви, и далек он от здравой веры.
Так же и вера в бога — единая она и прямая; нечестив тот, кто имеет две веры.

Глава о тех, кто полюбил кaкоe-нибудь качество и не любит после того других, с ним не сходных

Знай — да возвеличит тебя Аллах! — что любви присуща действительная власть над душами и решающая сила; повелению ее не перечат, запрета ее не ослушаешься и власти ее не преступить; покорность ей неотвратима, и проникновение ее неотразимо. Она расплетает плотно свитое, ослабляет крепкое, размягчает застывшее, колеблет устойчивое, поселяется в оболочке сердца и разрешает запретное. Я видывал многих людей, которых нельзя заподозрить в отсутствии проницательности, и нет опасений, что пало их знание, расстроилось умение выбирать и ослабла их сметливость, но они описывали возлюбленных, имевших некоторые качества, не одобряемые людьми и недопустимые при красоте, и качества эти становились для тех, кто любил их, привычными и делались мишенью их страстей и предметом их одобрения. А после эти люди уходили, — либо забыв, либо вследствие разлуки или разрыва, или из-за какого-нибудь явления в любви, — но не покидало их одобрение этих качеств и не оставляло их предпочтение подобных свойств другим, более достойным, среди творений, и не питали они склонности к иному, — напротив, эти качества, одобряемые людьми, становились для них неприятными и казались им низкими, пока не покидали они здешнего мира, и кончалась их жизнь в тоске по тем, кого они потеряли, и в любви к той, с кем были они вместе. И не говорю я, что это было с их стороны притворным, — наоборот, это случается по истинному природному свойству и выбору, в котором нет ничего привходящего. Они не видят ничего другого и не заботятся в глубине своих помышлений ни о чем ином.

Я хорошо знаю людей, у чьих возлюбленных была несколько короткая шея, и после этого им не нравились женщины с длинными шеями. Знаю я и человека, который впервые испытал привязанность к девушке, немного малорослой, — он не любил ни одной длинной после этого. Я знаю также человека, полюбившего девушку, рот которой был слегка широк, — ему были противны нее маленькие рты, и он порицал их и испытывал к ним истинное отвращение.

И я описываю не тех, у кого недостаточна доля знания и образования, но говорю о людях, изобильнейше наделенных способностью познавать и наиболее достойных именоваться понятливыми и знающими. А про себя я расскажу тебе, что я полюбил в юности одну свою невольницу — рыжеволосую, и мне не нравилась после этого ни одна женщина с черными волосами, хотя бы были они на солнце или на изображении самой красоты. Я ощущаю это с тех пор в основе своей природы, и душа моя не соглашается на другое и совершенно не любит иных.

То же самое явление произошло с моим отцом — да будет доволен им Аллах! — И так продолжалось до тех пор, пока не пришел к нему его срок.

Что же касается многих халифов из сыновей Мервана [40] — да помилует их Аллах! — и в особенности потомков ан-Насира среди них, то они все созданы с предпочтением рыжего цвета, и ни один из них не расходится в этом с прочими. Мы их видели и видели тех, кто их видел, со времени правления ан-Насира и до сей поры, и все они русые, по сходству с их матерями, так что это стало природным качеством у них всех, кроме Сулеймана аз-Зафира — да помилует его Аллах! — я видел, что у него черные волосы и борода. Что же касается ан-Насира и аль-Хакама аль-Мустансира — да будет доволен ими Аллах! — то рассказывал мне везир, отец мой — да помилует его Аллах! — и другие, что оба они были русые, сероглазые, так же как и Хишам аль-Муайяд и Мухаммад аль-Махди и Абд ар-Рахман аль-Муртада — да помилует их Аллах! — я видел их неоднократно и входил к ним, и видел, что они русые, сероглазые, так же как их дети, и братья, и все их близкие. И не знаю я — по предпочтению ли это, вложенному в них всех природой, или так происходит по обычаю, который был у их предков на этот счет, и они его продолжают. Рыжий цвет ясно виден в волосах Абд аль-Малика ибн Мервана, внука Абд ар-Рахмана, правнука Мервана, сына повелителя правоверных ан-Насира (это тот, которого называют «отпущенным») [41]. Он был лучший поэт из обитателей Андалусии во времена потомков Мервана и чаще всего воспевал рыжеволосых. Я его видел и сиживал с ним.

Но дивиться следует не тому, что полюбит безобразную, а потом эта любовь не будет сопровождать его в отношении других — так бывало, — и не тому, кому свойственно, с тех пор как он существует, предпочитать наиболее низкое, но тому, кто взирал взором истины, и потом одолела его случайная любовь, после того как он долго пребывал в согласии с общим мнением, и изменила она то, что душа его знала прежде, и сделалась эта перемена его природным свойством, а первоначальное свойство исчезло. И он знает преимущество того, чего придерживался он раньше, но, обратившись к своей душе, находит он, что она отвергает все, кроме самого низкого. Дивись же этому могучему одолению и великой власти!