Михаил Болотовский - Телеграмма

• Название: Телеграмма
• Автор: Михаил Болотовский
• Жанр: Прочее

---

Болотовский Михаил Телеграмма

Михаил Болотовский

Телеграмма

1

В 1984 году мы с женой поехали в Дубулты. Это такой поселок на Рижском взморье. Мне трудно сказать, сохранился ли он до наших дней. То есть по логике вещей должен был сохраниться, ну что с ним могло произойти?.. в море смыло?.. смело ураганом?.. Наверное, стоит себе на месте, хотя по прошествии стольких лет и ввиду таких государственных трясений я, конечно, поручиться не могу.

Тогда там был Дом творчества советских писателей: десятиэтажный небоскреб и коттеджи. Вокруг - сосновый лес, от моря - метров сто. Ей-Богу, сто, не больше. Обычно так пишут для красного словца: "сто метров от моря", а на самом деле все двести. Но там и вправду было сто. Может быть, даже девяносто. Впрочем, я не замерял.

Один Дом творчества писателей был в Крыму. Другой под Москвой, в Малеевке. Еще в Переделкине. И в Комарове, под Питером, тоже был. И где-то под Киевом. Придумал Дома творчества сам Максим Горький. Или кто-то из его сподвижников. Может, Ян Райнис. Я, правда, плохо помню, был ли Горький знаком с Райнисом, и в одно ли время они вообще жили. Но Дом творчества в Дубултах носил именно имя Райниса. Наверное, не случайно. Какая-то же была причина.

До Дубулт поезда из Москвы не доходили, хотя вполне могли бы. Крюк-то всего ничего. Но нет, поезда шли только до Риги. Пришлось ехать до Риги, где мы и оказались утром первого мая. Было пасмурно и сыро. Накрапывал дождь. Под этим дождем мокли на вокзальной площади пассажиры, мечтающие поскорее уехать отсюда на такси. Мок и добрый десяток канареечных "волг"-таксомоторов. Уехать было невозможно - по площади должна была с минуты на минуту пройти, направляясь по главной улице к каким-то невидимым отсюда трибунам, праздничная демонстрация трудящихся.

Трудящиеся появились только минут через сорок. Они брели нестройными рядами по трамвайным путям, и на лицах их читалась не столько радость международной солидарности, сколько сугубая брезгливость к погоде в частности и к проводимому мероприятию в целом.

- Не любят они советскую власть, - сказал стоявший рядом с нами в очереди за таксомотором писатель Петров.

- Кто? - не понял я.

- Да латыши эти, - неприязненно отозвался Петров. - Сколько ты волка ни корми...

В голосе его чувствовалась неподдельно искренняя досада, такая, будто сам Петров всю жизнь только тем и занимался, что кормил латышей.

- Много мы их кормили... - не удержалась моя жена.

Петров с высоты своего баскетбольного роста смерил ее настороженным взглядом, но в дискуссию не вступил.

Наконец, колонна пробрела, показав нам вымокший хвост. Таксисты оживились и с коробящей российский слух вежливостью принялись приглашать нас по машинам. Подоспевший к нам пожилой латыш в форменной фуражке с клетчатым околышем даже схватил в охапку наши чемоданы и мою старенькую пишущую машинку "Эрика" и сам загрузил все это в багажник. А перед моей женой распахнул дверь.

- Европа, бля, - сказал писатель Гурко, располагавшийся в очереди вслед за писателем Петровым.

Петров настороженно взглянул и на Гурко, но опять промолчал.

Жена высунулась из окошка таксомотора.

- У нас два места свободных, - сообщила она мне. - Пригласи Петрова. Или Гурко. Или Самохину. Выйдет вдвое дешевле.

Поэтесса Самохина стояла в очереди последней.

- У нас два места, - повторил я, обращаясь к коллегам, - если потесниться. Все-таки вдвое дешевле. Кто поедет?

Петрова сопровождали в Дом творчества теща и сестра тещи. Итого - трое Петровых, то есть перебор. Гурко же и Самохина откликнулись на мое предложение с энтузиазмом. Самохина тотчас же попросила мою жену пересесть назад.

- Сзади сильно дует, это не для моего организма, - загадочно сказала она.

Гурко оказался, соответственно, на заднем сиденье, но почему-то не с краю, а посередине.

- С детства люблю смотреть по ходу движения, - пояснил он.

Пропетляв по узким улочкам, машина выскочила на трехрядную трассу, и засобачила на полную катушку.

- Знак "Сто"! Знак "Сто"! - радостно закричал Гурко, указывая пальцами на дорожные знаки ограничения скорости. - Где вы в России видели такой знак? У нас все сорок, блин, да сорок... По трассе едешь - все равно сорок!

Добрый шофер сочувственно покачал головой.

- Что ты сравниваешь... - покровительственно откликалась Самохина.

- Эх, Степанида! - орал ей счастливый Гурко. - Нам ли быть в печали?

На подъезде к Дубултам нашу машину обошло такси с Петровыми. Судя по выражению лица петровской тещи, с омерзением смотревшей на нас через стекло, именно она подбила водителя на обгон.

- А я эту старую курву знаю, - прокомментировала происшедшее Степанида. - Она в Литфонде на загранкомандировках сидела. Мне зарубила поездку в Монголию.

- Самохина, чего ты не видела в Монголии? - поинтересовалась моя жена. - Ты, например, в Усть-Каменогорске бывала? Пейзаж тот же, лица те же, только наглядная агитация на русском языке.

- Ирина, не сравнивай! - отмахнулась Самохина. - Во-первых, тут важен сам факт. А во-вторых, разница все-таки есть. Взять, например, дубленки...

Но тут мы подъехали к стеклянному вестибюлю десятиэтажного корпуса писательского Дома, и разговор о дубленках прервался, так толком и не начавшись. Теща и сестра тещи Петрова сидели на мокрой скамейке у дверей и курили "Беломор". Сутулая спина самого Петрова виднелась за стеклами - у стола администратора.

- Пионер-первопроходец, - злобно сказал Гурко. - Теперь стол у окна займет.

Столы у окна были в Доме творчества в цене: там сидели секретари Союза, и обслуживались эти столы в первую очередь. Роскошный вид на елово-сосновую рощу наполнял эту привилегию еще и эстетическим содержанием.

Затащив чемоданы под козырек подъезда, мы отправились к администраторской стойке, от которой только что отчалил удовлетворенный Петров.

Возникла небольшая заминка - кого пропускать вперед.

- Пропустите меня, - попросила Самохина. - Мне надо поскорее записаться на грязевые ванны.

Вслед за тем обнаружились неотложные дела у Гурко.

- Хочу поскорее проверить бар. Да и биллиардную, - доверительно признался он. - Не закрыли ли при покойнике?

Покойником он называл Андропова.

Короче, мы оказались последними, и мне даже стало чуть обидно. Ну да, я молодой литератор, моложе всех этих блядей... но я, в конце концов, секретарь семинара Союза писателей. Лауреат. Пусть не Ленинской премии, не Государственной. Пусть московской городской. У Самохиной с Гурко и городской нет. Но тут жена потащила меня к газетному киоску, где чудесным образом нашлась свежая "Литгазета", и я успокоился. Ладно. В конце концов, место у окна мне не больно-то и нужно.

2

Десятиэтажный корпус, именуемый в просторечье "главным", был пуст там бушевал капитальный ремонт. Советских писателей расселяли по коттеджам. Нас отправили - согласно литфондовской разнарядке - в фиолетовый двухэтажный домик с мансардами. Побросав в шкаф вещи и полюбезничав с сестрой-хозяйкой, мы пошли на море.

Море бушевало. То есть штормило. Короче, немного волновалось. Все-таки Балтика, на большее она не способна.

Пляж был почти безлюден. Вдоль береговой линии, заложив руки за спину, смахивая одновременно ростом, осанкой и позой на Петра Первого, пружинистой походкой шел писатель Петров. Вид его был мрачен. Теща и сестра тещи, расстелив на песке казенное верблюжье одеяло, сидели под деревянным грибом, хотя ни солнца, ни дождя в природе не наблюдалось. Видимо, они расположились там из предусмотрительности.

Увязая в маленьких барханах, мы пересекли пляж и вышли на затвердевшую от влаги полоску песка у самой воды. Рядом маршировал Петров.

- Погода не радует, - с фальшивой грустью в голосе заметил я.

Петров остановился, посмотрел на меня уничтожающим взглядом и досадливо махнул рукой.

- Какая еще к черту погода, - сказал он. - Жизнь не радует.

И двинулся дальше.

- Скорбит, - раздался голос сзади. Мы обернулись. В нескольких метрах от нас стоял Гурко. Ветер раздувал его редкие волосы. Расстегнутая замшевая курточка развевалась им в такт. Гурко был крепко пьян.

- Скорбит, - повторил он.

- Отчего скорбит? По какому такому поводу?

- Балаховский, ты не знаешь? Ты в натуре не знаешь? - оживился Гурко. Оживление его было явно нездоровым. По всему было видно, что Гурко собирается сообщить про Петрова какую-то гадость.

- В натуре.

- Ну, вообще... - И Гурко развел руками. - Ты что, с Луны свалился? Ведь Рашидов умер. Или застрелился, один черт. Помер, короче, Шараф Рашидович.

- А Петров...

- А Петров был его единственным переводчиком. Понимаешь ты: единственным. На весь Советский Союз. Вообрази, какие бабки! Нет, этого нельзя вообразить!

- Саша, разве Петров знает узбекский? - спросила моя жена.

Гурко демонически захохотал.

- Ни слова! Ни слова он по-узбекски не знает! - закричал он. Потом осекся, посмотрел на тещу и сестру тещи, сидевших под грибом. Но те, по счастью, были увлечены какой-то беседой. - Конечно, ни хрена он по-узбекски не знает, - продолжил Гурко на сей раз гораздо тише. - Ему прямо из ЦК подстрочники привозили. Нарочным привозили, фельд, блядь, егерем.