Юлия Туманова - Богинями мы были и остались

• Название: Богинями мы были и остались
• Автор: Юлия Туманова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-018539-1, 5-271-06157-4

Она — взрослая и самостоятельная женщина, однако и на работе, и в личной жизни у нее сплошной кавардак. Ее клиенты оказываются то аферистами, то чудаками. Ее окружает множество поклонников, но тот, который дороже всех на свете, кажется, лжец и подлец!

Что же происходит на самом деле? Кто рядом с ней — друзья или враги? И кто она сама — ловкая мошенница и интриганка или просто запутавшаяся, влюбленная женщина?

---

Билет я все-таки купила, не в кассе, а с рук. Легкость, с которой я выложила за него двойную цену, поразила даже продавца. Деньги были, как-никак я получила аванс от матери Олега и в связи с событиями последних дней еще не успела его потратить. В другое время я бы порадовалась этому, но сейчас все было безразлично.

До отхода поезда я шлялась по вокзалу. Здесь царила привычная сутолока: пакеты, рюкзаки, чемоданы, полосатые «челночные» сумки толкали друг друга, давили своих же владельцев и тех, кому посчастливилось оказаться рядом. Мало кто разговаривал, люди уже спали на ходу, но почему-то было шумно, словно на рынке в особо удачные дни, когда выкрики торговцев заглушают тоскливые вздохи и сетования покупателей. Толпился у входа на перрон встречающий народ, ловя губами спертый воздух душного августовского вечера. И вот — зашумела, забулькала, засуетилась пуще прежнего толпа и поплыла нестройными рядами к прибывающему поезду. Минут десять столпотворения… Как доехали? Бедняжка, на верхней полке… Нет-нет, не надо носильщика, там мало вещей… Андрейка, как подрос!.. Возьми сумку, а потом целоваться лезь… Ой, розы… И я соскучился… Идем, идем же!

Идут, а потом и вовсе уходят.

Я смотрела в спины незнакомцев, и мне становилось страшно.

Меня никто вот так не встретит, меня и не провожает никто, у меня и чемодана-то нет. Оставалось минут сорок до отправления, а я уже была готова к тому, чтобы передумать, бежать сломя голову домой и попасть в лапы отморозков, тоскующих у моего подъезда.

Наконец объявили посадку.

…Ненастоящим казалось море за окном, буйная зелень, серпантин дороги, петляющей между синих вершин. Солнце, плавающее среди высоких облаков, тоже выглядело игрушкой. Я могла бы, пожалуй, взять в ладони всю эту красоту, спрятать в карман, чтобы привезти домой, а потом долгими зимними вечерами доставать и любоваться украдкой. Что-то подобное мне хотелось сделать с Егором и нашей любовью. Но сейчас я отчетливо понимала, как была не права. Его я не оправдывала, он вовсе не нуждался в этом, даже если действительно нашел другую женщину. Жизнь есть жизнь, говорила я себе. И боль, которую я сейчас чувствую, причинил мне не любимый, а я сама, я сама пустила в свою жизнь недоверие, намеки, фальшь. Когда я сошла с поезда, меня заботило только одно — через квартал отсюда море, а купальник я с собой не взяла. Дикий кусочек пляжа, свободный от людей, я отыскать не надеялась. Хотя Егор в прошлом году возил меня на пустынное побережье, дорогу туда я, естественно, не знала. Прямо за вокзалом расположился большой, шумный рынок, где я отказалась от первоначальной идеи экономить и приобрести только необходимое: купальник, шлепанцы, полотенце и зубную щетку. Южные продавцы умеют зазывать, в итоге у меня за спиной оказался тяжелый рюкзак с покупками. Совершенно обалдевшая от жары и шума, я обнаружила себя в каком-то переулке. На голове у меня была совершенно нелепая панама с обвисшими полями, в руках соломенная сумка, из которой торчал бинокль и безумно дорогие босоножки. Интересно, с чем я их буду носить?

Я благоразумно вернулась на вокзал, сдала все это барахло вместе с рюкзаком и своей сумочкой в камеру хранения, надела в туалете купальник и шорты и направилась к морю.

Пляж был усеян телами, но мне кое-как удалось пробраться к воде. Слева маячил остов старого, полуразрушенного завода, по правую сторону серели горы, а впереди… Впереди было сказочное, бесконечное, голубое чудо — страстный поцелуй, в котором слились небо и вода. Невероятно, но еще сутки назад — время, которое пролетело для меня в поезде совсем незаметно, — я дышала столичными газами, топтала асфальт старыми кроссовками, боялась бандитов, играла во взрослые игры по детским правилам.

К вечеру автобус привез меня в Новомихайловку. Расторопные бабульки тотчас обступили толпу пассажиров, мне едва удалось вырваться из объятий какой-то старушки, уверяющий, что ее домик у самого берега и комнату она сдаст практически задарма. Решительным шагом я направилась к дому Степаныча, узнавая по пути окрестные магазинчики, террасы, увитые виноградом, и очертания гор, застывших на горизонте.

Матвей Степаныч не был стариком в общепринятом смысле этого слова. Несмотря на свои семьдесят, он еще работал, каждый день копался в огороде и задорно ухаживал за местными кумушками. Он был невысокого роста, но очень крепкий, кряжистый, с большими руками. Южное солнце оставило следы на его лице — испещрило морщинками лоб, выжгло до рыжины брови, опалило ресницы, взгляд его узких, светлых глаз казался наивным и чуть смущенным, оттого что он часто моргал. Но Степаныч отнюдь не был наивен. Натура у него была добрая, но с хитрецой, как у большинства южан, привыкших лукавить с многочисленными и незваными гостями.

Степаныч жил в двухэтажном домике: лестница с прошлого года осталась все такой же скрипучей, звонок таким же визгливым. Эти звуки сладкой болью отдались в моем сердце. Дверь открылась, и я увидела Степаныча. Такого, каким и ожидала увидеть: в аккуратной, просторной рубахе, заправленной в длинные шорты, прищуренного, с папироской в зубах.

— Здорово, красавица! А чего это Горька не сказал, что ты приедешь?

При звуке этого имени все внутри у меня перевернулось. Казалось, так давно я не произносила его вслух и не слышала от других.

— Он не знает.

— Ну чего ты стоишь? Проходи, проходи… Не знает, говоришь? Что, решила сюрприз сделать?

— В смысле?

— В смысле обрадовать, — Матвей Степаныч хохотнул, — а то он все: «У нее работа, она вырваться не может». И ходит как в воду опущенный…

Я судорожно сглотнула и машинально присела на краешек стула в прихожей.

— Он здесь?

— А где ему быть? У него тут выставка вторую неделю. «Бегущая по волнам»… О как!

Матвей Степаныч горделиво потряс кулаком. Мол, знай наших! Мол, вон че можем — «Бегущая по волнам»! Это тебе не фунт изюма.

— Тебя чего, укачало? — заботливо склонился надо мной старик.

— Не, все нормально.

— Нормально! Хоть бы мне телеграмму отбила, приперла вон целый рюкзак, а теперь все у ней нормально! Поди, спина болит?

— Попить бы.

Он хлопотливо загремел стаканами:

— Молочко есть. Горька вон квас хлещет. Или тебе че покрепче?

— Покрепче, — решительно произнесла я. Степаныч посмотрел на меня внимательней:

— Что-то ты, Марина, не в себе будто. Совсем Москва тебя запылила. Говорю же Егору, переезжайте сюда, чем не жизнь — солнышко, песочек, квартиры дешевые опять же.

Последние слова он с подковыркой сказал, я заметила и вскинула на него вопросительный взгляд.

— Ну! Хватит, может, тебе дурака валять? Всех денег не заработаешь, все хатки не перепродашь.

Вот, значит, как Горька обрисовал ситуацию. Я не вылезаю из Москвы, зарабатываю бабки и совсем потеряла человеческий облик. А разве это неправда? Я была вынуждена признать, что так оно и есть. И мне стало легче от этого признания.

— Спасибо, Степаныч. Слушай, а Горька сейчас где?

— Так в Сочи, там выставка-то.

— Автобусы туда ходят от вас?

— Нет, милая, только электрички от Туапсе. Да ты не суетись, он к ужину обещался быть…

— Нет, я поеду.

— Разминетесь еще… — пробурчал он.

— Не разминемся, — твердо сказала я и повторила с какой-то радостной, окончательной убежденностью: — Не разминемся!

В Сочи я не бывала, но Степаныч мне подробно объяснил, как добраться до выставки, Горька его возил, показывал свои работы. Я не чувствовала усталости, как будто это и не мне вовсе пришлось сегодня потолкаться на рынке, трястись в автобусе, а потом в электричке.

…В Доме искусства было много народа, в основном отдыхающие: молодые цыпочки в золотом загаре и коротких соблазнительных платьицах, «новые русские» с сотовыми телефонами, прижатыми к уху, и внушительными брюшками, вываливающимися из шорт, степенные матери семейств в соломенных шляпах и с оравой крикливых ребятишек. Вся эта разношерстная публика глядела на меня с недоумением. В Москве я привыкла к тому, что люди мало обращают внимания друг на друга. Столица до такой степени демократична, что ты можешь пройтись по Красной площади нагишом, и вряд ли кто-то удивится, разве что милиционер остановит. Здесь же каждый счел своим долгом окинуть меня презрительным взглядом — запыленная, в стоптанных кроссовках на босу ногу, в купальнике и шортах, я выглядела белой вороной среди этих людей, которые тщательно принарядились для культурного похода. Я не стала смотреть фотографии, а сразу прошла в туалет. Там я умыла лицо, расчесала пятерней спутанные волосы и обнаружила в сумочке косметичку. Вспомнив наставления Лики и ее порхающие пальчики на своем лице, я достала карандаш, тени, тушь и приступила к священнодействию. Мне хотелось, чтобы Горька при встрече со мной не слишком испугался. Через десять минут я поняла, что все бесполезно — руки у меня слишком тряслись, чтобы провести хотя бы одну прямую линию. Я умылась еще раз и независимой походкой покинула туалет. Спиной я чувствовала недоуменные взгляды тех дамочек, которым повезло наблюдать мою неудавшуюся попытку накраситься. Плевать, сказала я себе и вошла в зал.