Наталия Терентьева - Лошадь на крыше

• Название: Лошадь на крыше
• Автор: Наталия Терентьева
• Издательство: Олма-Пресс Экслибрис
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-94847-589-1

…Тот Новый год она встретила в трамвае. Ехала и смотрела на тихо падающие снежинки, на совершенно безлюдные, как во сне, улицы, и думала: что бы такое загадать, когда часы на Спасской башне станут бить полночь, чтоб у судьбы был хоть какой-то шанс исполнить ее желание. Не загадывать же, чтобы Комаров к ней вернулся…

Она бы сама вернулась в то время, когда он был рядом, она — глупа и счастлива, а на стене у нее еще не висела картина, на которой изображена повозка, а в ней — женщина. Повозка никуда не едет, потому что лошадь стоит на крыше повозки и вместе с женщиной смотрит назад. В ту сторону, откуда они когда-то приехали…

Это было очень давно, в другой жизни. И если бы не имя, которое осталось от той жизни — волшебной, сумасшедшей и звенящей, — то она бы не поверила, что это все когда-то с ней было…

---

— Тогда что же ты мне можешь сказать?

— Да нет, ну, то есть, любила, конечно… Но чтобы вот так, как ты… изводить себя… Пусть они любят. А ты позволяй!

— Я позволяю. А он не любит.

— Кто? Да нет, я не о нем…

— А о ком тогда? — Я чмокнула ее в упругую белую щеку. — Пойду я, бабуль. Варенье у тебя прекрасное. Ты не расстраивайся, я не помру. Наверное.

Не успела я прийти домой, бабушка уже звонила мне:

— Ты дошла нормально?

— Дошла.

— Я волновалась — темно!

— Да.

— Я подумала… Убиваться, конечно, так не надо…

— Конечно.

— Надо привести себя в порядок. Ты же актриса, тебе нужна красота…

— Бабушка!..

Но, с другой стороны, ты ведь ничего бы не сыграла, если бы не пережила все это! У актрисы не должно быть личного счастья! — торжественно заключила моя бабушка, и в голосе ее опять звенели все обычные восклицательные знаки.

Она не успокаивалась, пока не находила повод порадоваться. Порадоваться жизни…

На следующий день я мучительно привела себя в порядок, подрисовала губы, распустила волосы и снова пошла к бабушке. Удовлетворенно оглядев меня, бабушка коротко посмотрела мне в глаза и засмеялась:

— «Не верь весне, ее промчится гений!..»

И неожиданно я засмеялась вместе с ней.

* * *

Перед тем, как ехать в больницу, откуда она уже не вернулась, бабушка крепко-крепко обняла меня, обдав ароматом пряных духов, которые я подарила ей несколько лет назад, и громко прошептала:

— Хочу пожить еще, Наташка! Годика два хотя бы…

Бабушка прожила после этого всего две недели. Она умерла на ходу, заходя к себе в палату после мучительной и уже бесполезной процедуры. Вздохнула и опустилась на руки подоспевшей медсестре.

* * *

Бабушка мне часто снится. Не в шляпах, без драгоценностей — ее драгоценности лежат теперь у меня в шкафу, под стопкой шарфов и палантинов, которые я так и не научилась легко и небрежно забрасывать за спину.

В моих снах она всегда строга и недовольна мной. Я долго не понимала — почему Ведь она так любила и баловала меня при жизни, и я не забываю ее ни на один день, часто рассказываю о ней дочке, и всегда — только с теплом и любовью…

А потом поняла. Ведь я — живу! Но не так страстно и отчаянно радуюсь жизни, как учила меня бабушка. Могу всплакнуть в хмурое утро. Могу посетовать на одиночество, да еще в присутствии дочки, которая еще слишком мала, поэтому наивно удивляется:

— Мам, ты забыла! У тебя же есть я!..

Могу в сердцах обидеть бабушкину дочку, свою маму, уже очень немолодую и беспомощную.

Поэтому бабуля и является ко мне во сне. И сердится, что лишь во сне может напомнить то основное, что она и своими словами, и с помощью классиков не уставала всегда твердить мне: живешь — уже счастье! Ручки-ножки есть? Счастье вдвойне! А еще есть голос, есть что-то, не дающее спокойно жевать котлеты и бездумно спешить к концу… Так что ж ты, Наташка?!

Всякий раз, когда я забываю о том, как короток век и еще короче молодость, срок которой каждый все же назначает себе сам, мне снится бабушка, как будто говоря: живи за себя, другой возможности не будет; живи хотя бы за меня — мне так хотелось еще чуть-чуть пожить, еще хотя бы одну весну встретить, одно лето проводить, смеяться, шить красивые платья и носить шляпы с цветами, ловить восхищенные взгляды… И в самый ненастный, самый последний день говорить себе в зеркале: «Здравствуй, красавица!»

Лошадь на крыше

Когда она первый раз пришла ко мне на урок английского, я решила: заниматься с ней не буду.

Мне не понравился ее неподвижный взгляд и торопливая, как будто неуверенная манера говорить, с растянутым, слишком широким даже для московского уха «а».

А она настаивала. Я откладывала и откладывала следующий урок, а она ждала. Наконец я сдалась и назначила занятие.

Элеонора пришла, благоухающая крепкими французскими духами «Живанши». Она представила их, как собачку, — тряхнув легким шарфиком, объяснила: «Мои любимые духи. Всегда со мной. Пахнут даже после стирки».

Сев за стол, она расстегнула короткий зеленый пиджачок и сняла огромные перламутровые клипсы, положив их рядом с тетрадкой.

— Уши болят, — застенчиво засмеялась она.

Элеонора сделала домашнее задание тщательно, как ребенок, — переписав набело, подчеркнув красным новые слова.

К концу урока Элеонора перестала называть меня по отчеству, и я сразу почувствовала себя обманщицей. За час с небольшим она поняла, что я младше ее лет на двадцать и представляюсь по отчеству просто для солидности. А скорей всего, она поняла это еще в первый раз… Элеонора заметила мое смущение и улыбнулась:

— Сразу видно, Наташенька, что вы очень молоды. Но я еще никогда не занималась у такого замечательного педагога!

Что-то в ней вызывало у меня такой протест, что я неожиданно для самой себя сказала:

— Я актриса, Элеонора. Английским просто подрабатываю на жизнь, потому что артистам в театре платят мало.

Обычно я никому из учеников об этом не говорила, скрывая свою профессию до последнего. Что это за преподавательница английского, играющая в театре…

Элеонора, которая по возрасту вполне могла бы приводить ко мне на уроки семи-восьмилетнего внука, восторженно распахнула глаза:

— Я сразу почувствовала, Наташенька, что вы какая-то необыкновенная! Актриса… Потрясающе… И где же вы играете?

— В самом обычном, ничуть не знаменитом театре, Элеонора. И я тоже — совсем обычная, артистка четырнадцатого разряда.

Элеонора смотрела на меня во все глаза.

— Когда у вас ближайший спектакль? Я мечтаю прийти к вам.

Элеонора посмотрела все мои спектакли. Она дарила цветы на каждом и скромно уходила домой, хотя нам было по пути. Потом, на занятиях, она вежливо и осторожно хвалила меня. Мне казалось, что она видела во мне кого-то, очень похожего на меня, но гораздо лучше, красивее, тоньше, талантливее… И честнее.

Уроков через шесть она вдруг пришла с бутылкой сухого вина и предложила:

— Знаете, я заплачу за занятие. Давайте заниматься сегодня не будем. Выпьем вина… Мне хочется просто с вами пообщаться.

— Элеонора, я даже не знаю… — Я не стала продолжать, потому что у моей ученицы из немигающих, тщательно накрашенных глаз вдруг вниз по щекам поехали неприятные слезинки.

— Мне так одиноко, Наташенька! Муж — сам по себе… Иногда мы с ним слова друг другу не скажем за вечер… А на работе все совсем молодые, девчонки — сразу после школы, у них какие-то свои проблемы… И дочка так далеко… Да и у нее тоже не все слава богу… — Она неожиданно достала большой синий носовой платок, совсем непохожий на все ее старательно подобранные вещи, некрасивый и уже мокрый, и вытерла им глаза и нос.

Я сама люблю поплакать, но, как мужчины, совершенно теряюсь при виде плачущей женщины. И одновременно раздражаюсь, особенно если понимаю, что я — отчасти причина этих слез.

— Спасибо за вино. Не надо плакать. У вас все будет хорошо. — Я взяла вино и поставила в бар. — Пожалуйста, проверим диалог.

Элеонора покорно открыла тетрадку.

* * *

К Новому году она подарила мне изящную французскую вазу, тонкую, словно надломленную у горлышка. Позже, к своему ужасу, я обнаружила на дне вазы авторскую роспись дизайнера. Мне не хотелось даже думать, сколько стоит эта ваза, в которую предполагалось ставить один длинный цветок или ветку.

Ко дню рождения Элеонора принесла мне, сияя, кошелек из тончайшей кожи, с крохотной буковкой «N» и хитроумным потайным карманчиком, в котором лежала большая розовая жемчужина, завернутая в золотистую бумажку. На бумажке кто-то, по всей видимости Элеонора, нарисовал фломастером сердечко…

Подарки появлялись по поводу 8 Марта, пропущенного урока или просто начала лета. Сопротивляться было бесполезно. Элеонора являлась с букетом и объявляла:

— Утро должно начинаться с цветов.

Или:

— Я увидела эти алые розы и поняла, что они — ваши.

Комаров слушал мои рассказы об Элеоноре и посмеивался:

— Да-а… что-то тут не так…

— Ой, да ладно! Обычная благодарность… — возражала я, хотя сама не могла понять причин ее странной привязанности ко мне.

* * *

Отучившись у меня полтора года, Элеонора сделала подтяжку. Она пришла в сентябре счастливая, с гладкими веками, осунувшимися щеками, поправляла выкрашенную в яркий баклажан коротенькую стрижку и ждала похвал.

Пол-урока я все старалась не смотреть на ее фигурно выстриженные виски. Острые фиолетовые треугольники, спускающиеся на щеки, делали ее похожей на какого-то средневекового стражника, с бакенбардами… А еще этот немигающий взгляд… Я не сразу заметила, что на скуле, на самом видном месте темнело странное пятно, которого раньше не было.

Элеонора все-таки не выдержала и спросила: