Андрей Раевский - Начало Игры

• Название: Начало Игры
• Автор: Андрей Раевский
• Издательство: АСТ, Транзиткнига
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-030921-X, 5-9578-1760-0

Игра демонов Валпракса и Тунгри начинается…

Фигуры на их доске — люди, обитающие в могущественной Алвиурийской империи.

Правила Игры просты — один из игроков может трижды подвергать опасности жизнь «основной фигуры» своего противника, другой же — трижды спасать свою игрушку из безвыходных ситуаций.

Расстановка фигур такова.

Молодой монах Сфагам приговорен к смерти за разглашение миру секретов монастырских боевых искусств…

Трое убийц из соседнего монастыря вышли с миссией уничтожить предателя…

Но у Сфагама находятся союзники — юный ученик Олкрин и отчаянная наемница Гембра.

Демон Тунгри делает первый ход…

---

— Да, именно доспехи с красной перевязью были тогда на нём. Нет, знаков отличия не было, — ответил Сфагам на очередной вопрос.

Внезапно, его внутренний голос будто откликнулся на неожиданно сильный импульс извне. Олкрин! Образ ученика, смутно мерцавший в подсознании в связи с какой-то неясной тревогой, вдруг обрисовался предельно ясно. "Опасность. Смертельная. Страх. Смятение. Но выход выбран правильно. Теперь он пытается совместить свой центр сознания с моим. Сфагам начал встречную медитацию, подключая тонкое зрение. Степень его мастерства была такова, что он мог входить в глубокую медитацию, не выводя сознание из обычного внимающего и активного состояния. Как и тогда, в доме лактунба, он мог следить за противником, слушая при этом рассказы Гембры, так и сейчас он устремил своё сверхсознание на помощь ученику, продолжая нелепый и нестерпимо скучный разговор с Тимарсином.

* * *

«Центр сознания, центр сознания, где он?». Отчаяние уже стало холодной рукой подбираться к сердцу, грозя окончательно сломать состояние полусостоявшейся медитации, когда рыхлое и слабое сверхсознание Олкрина, беспомощно шаря в пустом и отчуждённом эфире, вдруг было подхвачено и притянуто к себе мощным потоком энергии учителя. Золотой ларец открылся, и поток энергии поднялся вверх по позвоночнику, мощной вибрацией затрепетав на макушке. Внутри что-то мгновенно разжалось. Страх исчез, как и не было. И золотым дождём хлынуло в душу всепоглощающее чувство любви. Это не была любовь к чему-то или кому-то. Это была любовь ко всему на свете. К учителю, к траве, к деревьям, к звёздному небу и к этим самым змеям, которых он так неделикатно потревожил, напугал и растолкал. Золотой поток любви и тепла сгладил щетину колких нервных страхов и беспокойных прыгучих мыслей. Они исчезли вовсе. Исчезло время и пространство, стиснутое в этой сырой тесной яме. Весь мир сжался в точку, а сознание воспарило на крыльях свободы. Свободы и сострадающей любви, сопричастной переживаниям всех живых существ.

Олкрин сидел неподвижно, скрестив ноги в позе глубокой медитации, не чувствуя своего тела, и не слыша ничего вокруг. По лицу его текли счастливые слёзы. Змеи неторопливо ползали по его недвижному телу, заползая в широкие рукава балахона и обвивая шею, вновь вылезая наружу.

Настал день. Медитация Олкрина продолжалась. Учитель продолжал держать её под контролем. Единственное впечатление дня, вклинившееся в сознание Олкрина, заполненное лучезарными видениями, был причудливый танец змей, которые, собравшись тройками, стали кружиться у него перед глазами. Эти змеи были теперь для него самыми близкими существами, даже почти частью его самого. Он чувствовал всё, что чувствовали они, а они стали как ручные.

Когда же светлые ощущения стали подспудно угасать и начал давать о себе знать тяжкий привкус страданий усталого и измождённого тела, был уже вечер следующего дня. Но до сознания Олкрина это не доходило. Он медленно выходил из медитации. Учителя с ним не было. Лёгкий нервный ветерок поколебал тёплое русло покоя и расслабления. «Всё ещё ночь», — подумал юноша, выходя из оцепенения. «Интересно, сколько времени прошло?» Змеи в другом конце ямы мгновенно почувствовав перемену, слегка забеспокоились. Олкрин закрыл глаза, боясь думать и шевелиться. Но мысли, те самые тревожные колючие мысли, уже предательски лезли в голову. Совершенно явственно Олкрин понял, что ещё немного — и его сознание взорвётся и выйдет из-под контроля.

Что— то мягкое коснулось его носа и, скользнув по щеке, уплыло в сторону. Парень открыл глаза. Перед глазами проплыл растрёпанный конец толстой верёвки.

— Олкрин, — раздался сверху тихий голос.

— Учитель! — взорвалось всё внутри.

— Тише! Поднимайся медленно и отгоняй мысли.

Олкрин поднялся и тут же чуть было не упал, наступив на подвёрнутую ногу. Змеи встревожено зашевелились. Медленно, не делая резких движений, ученик полез вверх по верёвке. Перевалив, наконец, за край ямы и ступив на твёрдую землю, он молча бросился в объятия учителя. Они долго стояли так на краю ямы, пока Олкрин, в конце концов, не оказался в состоянии разжать объятия и взглянуть в лицо Сфагама. Губы парня беззвучно шевелились. Его тряс тот шок, «который после».

— Я… теперь… прости. Как во сне. Всё теперь…

— Не говори ничего. Думай только об отдыхе.

Олкрин вздохнул и расправил плечи, будто очнувшись от тяжкого сна.

— Пойдём в дом, тебе поесть надо и воды попить обязательно, — позвал Сфагам, — и ногу твою посмотреть надо.

— Я сейчас! — Олкрин быстро, насколько позволяла лёгкая хромота, метнулся в сторону и вскоре вернулся к яме с длинным ворохом сухого плюща.

— Сейчас! Надо змей выпустить. Умрут они там без еды. Кормить-то их теперь некому, — озабоченно говорил Олкрин, спуская плющ в яму. — Так! Вот теперь они выползут.

— Олкрин, — серьёзно сказал Сфагам, — ты поднялся на следующую ступень. Я бы никогда не решился подвергнуть тебя такому испытанию, но тут уж сама жизнь вмешалась. Я очень рад за тебя. Ты даже не представляешь, насколько. Я ведь боялся идти с тобой к гробнице.

— А теперь?

— И теперь боюсь, но меньше, — улыбнулся учитель. — Ну, пойдём всё— таки в дом. Ты думаешь, всё кончилось? Тебе надо вернуться в нормальное состояние.

— Ох уж этот дом! Будь он проклят!

— Не делай шагов назад. Дом ни в чём не виноват. Силы здесь плохие крутятся — это точно. Но это не повод для проклятий.

— Сколько же я здесь просидел?

— Почти сутки.

— Вот это да! Смотри, а эти всё сидят, — парень указал на неподвижные фигуры солдат за столом возле дома.

— Они давно мертвы. Она убила их ещё до того, как заманила тебя в яму. А ты и не заметил.

— Пойдём, пойдём, — поторопил Сфагам ученика, который остановился, не в силах оторвать взгляд от застывших фигур отравленных солдат с чёрно-синими лицами.

— Вот чистая вода, и хлеба поешь обязательно. Вот этот можно есть, он без добавок из спорыньи. Я проверил. Потом — сразу ложись. Я тебе помогу успокоиться. И ни о чём не думай. Говорить будем завтра, когда отъедем подальше. Как нога?

— Почти прошла.

— Ну и хорошо.

— Учитель, — тихо заговорил Олкрин, когда они улеглись рядом на широкую низкую кушетку, возле остывшей печки, — а куда она сбежала, как ты думаешь?

— Куда она бежала, я не знаю. Но знаю точно, что её поймали мужики на дороге. Нашли в мешках много всякой колдовской дряни и потащили прямёхонько в управу. Я как раз оттуда ехал. Усвоили, они, стало быть, наши уроки.

— И что с ней теперь будет?

— Думаю, то же, что и со старухой, и с той компанией из Амтасы. Что тут может быть особенного? Разве что Тамменмирт захочет ублажить своего палача и даст ему пофантазировать. Хотя, вряд ли… Каждый ищет то, что хочет, а находит то, что заслуживает, и, бывает, сильно удивляется, когда эти вещи почему-то не совпадают. Поговорим завтра. Отдыхай.

Глава 33

Подошёл к концу второй день пути пленников. Солнце уже село, и лощины невысоких, покрытых густой растительностью гор погрузились в глубокие сумерки. Порывы прохладного ночного ветерка то и дело заставляли вздрагивать пламя костров, вокруг которых будущие рабы, в окружении своих бдительных охранников, расположились на ужин и ночлег.

Закинув руки за голову, Гембра лежала на траве, глядя в быстро меркнущее небо, на котором всё ярче проступали звёздные блёстки. А луна уже сияла почти нестерпимо ярко. Со стороны соседнего костра доносились звуки песни.

Мой демон проснулся и голос подал
С тех пор я и радость, и сон потерял
Устроился ловко он в сердце моём,
И нет мне покоя ни ночью, ни днём.
Оставил я труд свой — мешок на плечо,
И бросил жену, что любил горячо.
И слёзы в покинутом доме — не в счёт
А демону мало, кричит он — ещё!
Мне люди не братья, ведёт меня рок
Кривыми путями позорных дорог.
Гордыня буянит, а совесть — молчок
Но демону мало, кричит он — ещё!
Утратил я вкус и стыда и любви,
И руки мои уж в невинной крови,
Мне мил только звонкой монеты расчёт,
И демон доволен, но просит ещё!

Нетвёрдый голос поющего то становился чётче, то терялся в нестройном хоре подпевающих.

Последнее время Гембра всё чаще вспоминала слова Сфагама, сказанные в одной из их первых бесед. «Ты живёшь, словно во сне. Тело мечется, чувства кипят, а сознание спит». Задумываясь над этими словами, она стала догадываться, что ведут её по жизни некие сторонние силы. Всякий раз они бросают её в пучину самых невероятных приключений, но они же её и выручают. Выходит, что, считая себя совершенно независимой и гордясь этим, она на самом деле ничего не решала и не выбирала самостоятельно. Всё происходило само собой — сторонние силы иногда диктовали, иногда нашёптывали единственные решения, и, бессознательно полагаясь на них, Гембра, по сути, не ведала тяжести выбора. Так было с самого детства. Вера в надёжность ведущих её сил придавала ей и отчаянную храбрость, и, порой, опасную опрометчивость, и нежелание, да и неумение, думать о будущем. Беседы со Сфагамом поначалу пробудили в ней интерес к воспоминаниям. Но окунувшись в прошлое, состоящее из множества легко перелистанных дней, она не нашла там ничего, кроме пёстрого калейдоскопа ярких приключений. Не находилось главного — СМЫСЛА. Она почти совсем не помнила своего детства, и это тогда очень огорчило Сфагама. «Всё самое главное происходит в детстве. Не помнить детства — значит не помнить главного. В детстве видны сразу все дороги, а не только та, по которой тебя потом потащат. Того, кто умеет возвращаться в детство, нельзя посадить на ошейник». Похоже, силы, ведущие Гембру, посадили её на крепкий поводок. Сфагам говорил: «Хочешь понять меру свободы человека — поставь его перед выбором. Тот, кто заранее всё знает, ни в чём не сомневается и моментально выбирает, не спотыкаясь о противоречия, — на самом деле самый ведомый и зависимый человек, что бы он сам при этом о себе ни думал. Эти люди могут быть сильными, но это не их сила, а сила тех, кто их ведёт и использует в своих целях. Такие люди могут быть уверенными в себе и своей правоте, но это не их уверенность и не их убеждённость, ибо их сознание не было разбужено и испытано сомнением. Не они говорят, а через них говорится. Не они действуют, а ими делается. Не они выбирают, за них выбирается. Такие люди бывают по-своему счастливы. Но это счастье неведения, и они лишь безличные формы в великом круговороте вещей. Единое легко ими жертвует».