Антонио Редол - Яма слепых

• Название: Яма слепых
• Автор: Антонио Редол
• Издательство: «Радуга»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

Антонио Алвес Редол — признанный мастер португальской прозы. «Яма Слепых» единодушно вершиной его творчества. Роман рассказывает о крушении социальных и моральных устоев крупного землевладения в Португалии в первой половине нашего столетия. Его действие начинается в мае 1891 гола и кончается где-то накануне прихода к власти фашистов, охватывая свыше трех десятилетий.

---

— А бычок-то ручной! — сказала Мария до Пилар, проталкиваясь сквозь строй пастухов, которые тут же расступились.

Увидев ее, Зе Педро воодушевился, стал подбадривать бычка окриками, пошел на него, чтобы вызвать у животного ярость, и добился своего: бычок двинулся на Зе Педро всей массой, опустив голову, но наездник повернул коня и нацелил на бычка палку. Однако бычок ушел от палки, и Борда д'Агуа, натянув поводья, пустил коня в полугалоп. Ну, кто кого? «Это опасно, особенно когда никто не страхует», — думали все пастухи, но не Зе Педро, который не выпускал из виду рогов животного и получал удовольствие, видя его яростные, но неудачные попытки боднуть гнедого.

Потом бычок остановился и оглядел всех, кто стоял, образуя арену. Он знал, что за нацеленными на него палками — свобода. И попробовал сквозь них прорваться, но испытал неприятные ощущения: в бедро вонзились два острых крюка и повалили его наземь.

Хозяин гордился Зе Педро как своей собственностью и крикнул ему, чтобы он принудил бычка к схватке. Честно говоря, Диого Релвас еще колебался, он не знал, кому отдать предпочтение: коню или бычку, ведь и гот и другой были отмечены его тавром. Меньше всего, пожалуй, хозяин думал о наезднике, который тоже не отдавал себе отчета в опасности. Сам не зная почему, Зе Педро считал, что сегодняшняя схватка — главная в его жизни. И опять стал дразнить ломбардского бычка, пустив коня шагом. Конь, похоже, брал верх над бычком: он гордо вышагивал и надменно, ничего не боясь, высоко держал голову.

— Эй, красавчик! — крикнул Зе Педро, поддразнивая бычка.

И тут они, бычок и наездник, каждый уверенный в своем оружии, готовые схватиться друг с другом, ринулись в бой: масти животные смешались, и гнедой отпрянул от черного с подпалинами взьяренного бычка. Зе Педро промазал, не попал в животное импровизированным копьем — этого он никогда не делал, и рука дрогнула, но конь Звездный не подвел того, кто обучил его так ловко маневрировать и не пасовать перед опасностью. Бычок снова, правда без прежней стремительности, попытался прорвать круг, хотя уже знал, что его колют иглы, если он идет на палки. А потому он пошел по кругу, повернув в сторону палок голову, но тут же, как только палка с острием приближалась, отходил подальше, не позорясь, внимательный ко всему, что его окружало. Настолько внимательный, что, заметив просвет между двумя кобылами, он тут же ринулся в него всем своим мощным телом, сметая все на своем пути, несмотря на то что железный крюк разодрал ему спину в том месте, где шерсть была посветлее. Послышались крики, топот лошадиных копыт, шум преследования, и тут же все увидели сидящего на сплетенных в виде носилок руках Салсу, у которого, как вскоре стало ясно, была повреждена рука. У кобылы же его кровило бедро, по которому прошелся подпиленными рогами бежавший с поля боя бычок.

Мария до Пилар мечтала первой, раньше отца, пожать руку Зе Педро и потому поспешила к нему навстречу. В знак почтения парень снял берет, но тут вдруг заметил, что девушка смотрит на него так, будто видит впервые, хотя они не раз скакали с ней по лесным угодьям имения.

— Дарю тебе этого коня, Зе Педро! — сказал Диого Релвас. — Как его имя?

— Звездный, хозяин. Он сын Ласточки и жеребца-производителя Алтера.

— Это ты его воспитал, а?

Бычок уже возвращался, весь в туче пыли, сопровождаемый скачущими на лошадях пастухами, которые вымещали на нем зло за нанесенную старшему погонщику Салсе ран), бросая в него палки. Но одного окрика Диого Релваса было достаточно, чтобы все прекратилось.

— Если еще кто-нибудь бросит в бычка палку, будет сражаться с ним один на один. Вот ты, например.

Сидя на лошадях, пастухи вздрогнули. Они хорошо разбирались в интонациях голоса Диого Релваса.

Глава X

У ЧЕЛОВЕКА ДВЕ ТЕНИ

У славы своя цена, и это старое изречение. И та слава, которую на мадридской арене снискали быки Релваса, явилась как нельзя кстати для проверки истинности слов карлика Жоакина Таранты, ходячего оракула Алдебарана, и не только в делах житейских, но и в делах сердечных.

Наполовину поэт, наполовину колдун, он говорил, как будто выносил приговор, хотя вид был у него шутовской:

— У человека две тени: одна — ангела-хранителя, другая — дьявола. Обе они сопровождают человека по жизни, и обе покидают его, но всегда порознь. И человеку никогда не удается узнать, какая же из них сопутствует ему в ту или иную минуту его жизни. Звезды — вещь загадочная, человек — тоже загадка, но совсем иная.

И он, не отводя глаз, следил за какими-то знаками или воображаемыми тенями, которые он один и видел, видел сквозь прозрачные тела людей и вещей.

Когда Диого Релвас в сопровождении Марии до Пилар выехал в фаэтоне из ворот имения, Таранта вышел на дорогу, чтобы увидеть, как они скроются за поворотом и услышать удаляющийся цокот копыт пятерки лошадей. Двое сыновей Релваса — старший, наследник Антонио Лусио, и младший, Мигел Жоан, — тут же ушли, должно быть, хотели скрыть досаду, которая была на их лицах, потому что отец не взял ни того, ни другого в Мадрид. Релвас счел, что они должны остаться дома из-за молотьбы и других работ — так Диого Релвас надеялся дать понять слугам, что в его отсутствие за хозяина остаются его дети — продолжатели его дела. Однако оба сына прекрасно понимали, что только управляющий, бухгалтер и надсмотрщики, да, они, и только они, имеют право приказывать, и всем, включая их, наследников, хотя наследникам не изустно, а молча, незаметно следя за ними.

Этим и объяснялось, что Антонио Лусио и Мигел Жоан тут же, как только фаэтон повернул в сторону поселка, где отец и сестра должны были пересесть на поезд, повернулись и пошли к дому. (Здесь для нас одна неприятность — одна из теней, тень дьявола. Тень дьявола уже довела нас до того, что мы желали, чтобы отобранная для корриды партия опозорила отца с треском.)

Следом за ними ушли все остальные: служанка Брижида, плакавшая о своей девочке, падре Алвин, гувернер и гувернантка-англичанка, появившаяся в доме всего две недели назад, и несколько пастухов, приглашенных помочь управиться с чемоданами.

Жоакин Таранта остался в одиночестве. Держа берет в руке, он стоял и качал головой. Что-то виделось ему за этим путешествием — знать бы, что именно! — но, похоже, ничего хорошего, а если точнее, то видел он черные тени вокруг фаэтона, они точно траур покрывали хозяина, его дочь и четырех лошадей: двух сиво-чалых и двух бело-серебристых. А день был прекрасный. Теплый. И небо голубое, трепещущее.

«Не случилось бы там чего похуже, — думал карлик, — достаточно и того, что произойдет здесь за эти пятнадцать дней, я уверен. Без хозяина дом — сирота. И командовать все захотят. А каково тем, кто вынужден повиноваться!»

Похоже, Таранту мучили предчувствия.

В тот же вечер после ужина чернь Алдебарана высыпала к дверям своих домов, чтобы поболтать Друг с дружкой. Вечер был душный. Большинство мужчин еще находилось в Лезирии на жатве и молотьбе, год — благодарение богу! — выдался хлебный, и без них некому было припугнуть женщин, заставить подчиняться заведенному хозяином порядку и удержать их и ребятню в пышущих жаром домах. Женщины то и дело подходили к дверям. Но им хотелось не только подойти, а и выйти на улицу, и вынести тюфяки, и спать под открытым небом, надеясь, что хоть к утру с Тежо потянет свежим ветерком. В домах дышать было нечем.

Хозяин с Марией до Пилар — этим «парнем в юбке», как потихоньку между собой называли ее старухи, с удовольствием проводит время в Испании, а они по крайней мере с удовольствием подышат свежестью здесь, около своих домов, «лежа на перинах», как говорила одна жница, которая жила с Зе Каретником. Все это говорилось тихо, никакого шума или песен, которых им так хотелось, не было, они себя сдерживали, боясь нарушить вдруг обретенную радость от соприкосновения с землей.

И у двери дома матери Зе Педро собралась бы вся деревня, если бы она не ушла спать. Отношение хозяина к ее сыну, теперь еще то, что он взял его в Мадрид, и дружба с барышней — все ее пугало. Она стояла на своем. «Как бы там ни было, — говорила она, вся дрожа, — но мой дорогой сыночек не вынесет ни зависти, ни дурного глаза этих людей. Не для его доброго сердца все это, нет».

Парень был самонадеянным, как и все Борда д'Агуа; она вспоминала, что ей рассказали об его успехе в схватке с бычком на открытом поле и о подаренном Звездном, и это ей казалось пределом счастья, какое можно желать бедняку. «Но когда бедняк, прости меня господь, если что не так скажу, ест курицу, то кто-то из них двоих болен».

А соседи приходили к ней узнать новости — ведь вся деревня говорила, что теперь Зе Педро станет пикадором, так как хозяину что втемяшится, то он и сделает. И несчастная мать гордилась и печалилась успехами сына в одно и то же время. А в тот вечер, чтобы не слышать всех этих сплетен, которые могут накликать беду, легла раньше всех в деревне.