Розмари Роджерс - Обнаженные чувства

• Название: Обнаженные чувства
• Автор: Розмари Роджерс
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-87322-043-3

История Евы Мейсон, преуспевающей тележурналистки и фотомодели, ни на секунду не позволит вам скучать, если вы любите жизнь и ее радости. Страсти, ревность, измена и секс, всегда сопутствующие любви, будут сопровождать вас до конца романа, действия которого разворачиваются на берегу лазурного залива Сан-Франциско и в самых фешенебельных районах города. Вы побываете на аристократических приемах, совершите экзотическое путешествие на яхте в компании молодых прожигателей жизни, примете участие в пикантных сборищах поклонников свободной любви — и все это благодаря американской писательнице Розмари Роджерс, которая пишет о женщинах и для женщин.

---

Рывками она начала расстегивать пуговицы на своем пальто, вырывая их; они падали на пол и, подпрыгивая, раскатывались по всей комнате. Наконец, она скинула с себя пальто, и он увидел, что все ее тело — то тело, которое когда-то было восхитительным, так хорошо знакомое ему, — было испещрено ранами. Он не мог отвести взгляда, помимо своей воли загипнотизированный этим жутким зрелищем.

— Боже милостивый, что… о Ева… как это могло произойти? Это же бессмысленно, чтобы Ньюком тебя изнасиловал, а потом позвал всех своих гостей сделать то же самое с тобой. Нет, это сумасшествие какое-то!

— Но это было. Было! Было! — Вновь она засмеялась безумным смехом. — Посмотри на себя, видел бы ты выражение своего лица. Что, нравится? Хочешь тоже меня поиметь? Одним больше, одним меньше, какая разница, и момент очень подходящий: я сейчас слишком слаба, чтобы отшвырнуть тебя…

Ее смех неожиданно перешел в душераздирающие рыдания, она рухнула на пол, как бы стараясь скрыться от его взгляда, прячась за ширмой своих густых волос, застыв, полусогнувшись на коленях в беспомощной позе, выражавшей бездну отчаяния и горя.

Ее неподдельная беспомощность, ее съежившаяся фигура на полу, вздрагивающая от беззвучных рыданий, вызвали у него что-то вроде жалости, и он шагнул по направлению к ней.

— Ева, я просто пытаюсь разобраться во всем этом. Ладно, Бог с ней, с Фрэнси, что бы, по твоим словам, там с ней ни произошло. Но почему же ты позволила этому Ньюкому самому привезти тебя сюда после всего того, что он сделал с тобой?

— Будь ты проклят, Дэвид! Прекрати свои адвокатские речи! Как до тебя все не дойдет? Я же боялась его! Как ты не поймешь! Он ведь… он такой страшный человек, такой холодный, воплощение зла. Что я могла поделать?

— Он поцеловал тебя на прощанье, а ты позволила ему сделать это. И не старайся отвертеться, я видел из окна все, черт возьми! А я-то все ждал, высматривал тебя…

— Не могла я его отбросить, Дэвид. Он силен как черт, а я совсем обессилела. Я-то вошла сюда как в свою крепость, ждала от тебя сочувствия, защиты, в конце концов, а ты принялся учинять надо мной судилище. Да ты ведь и не хочешь верить мне, так ведь? Ты мной попользовался, а теперь, когда я оказалась тебе ни к чему, ты ищешь предлога, чтобы отделаться от меня. Потому что на самом деле ты считаешь меня дешевкой, шлюхой, ты… ты всегда так думал обо мне. Меня было удобно и хорошо трахать, а жениться на мне ты никогда не хотел!

— Ну, а ты-то ведь именно этого от меня добивалась, да? Замужество, муж, которого можно было бы демонстрировать всем своим подругам, как входной билет…

— Это неправда, все не так, и ты это сам прекрасно знаешь! Ты всегда переиначивал мои слова на свой манер, как тебе было нужно. Тебе нравилось, как я пресмыкалась перед тобой, извинялась, оправдывалась…

— Черт возьми, мне нужно хоть какое-то разумное объяснение, как ты думаешь? Ты отправилась на эту вечеринку, чтобы разыскать Фрэнси, и при этом ты вернулась в пять часов утра с какой-то дикой сказкой о том, как тебя насиловала банда извращенцев. Как же мне понять, правда ли это или нет? Я знаю обо всех твоих мужичках на стороне, «новой морали», как ты это называешь. Что годится для мужчины, сойдет и для женщины, ничего плохого нет в том, чтобы разок-другой переспать с кем-нибудь новеньким. Теперь уже я должен поверить, что ты сменила свой взгляд на жизнь, что ты пыталась отбиться от невесть скольких мужиков лишь из-за того, что ты принадлежишь мне. Ну, а как же ты встречаешься с Питером, если ты вроде как моя? Господи, Ева…

— Заткнись, заткнись! Не могу больше слышать тебя! Не могу… Не хочу верить в то, что это мне говоришь ты и что это то, что ты на самом деле обо мне думаешь. И что несмотря на все это, я позволила тебе пользоваться собой. А из-за этого ты решил, я разрешаю всем укладывать меня в постель… Да, кстати, там были не только мужики, бабешки тоже участвовали… А, я вижу, как ты опять сморщился! Ты ведь думаешь, что я — кусок дерьма, не правда ли? Да, это так, да, я — дерьмо и даже хуже! Я вообще никто, пустое место, потому что вот во что ты меня превратил, а я позволила тебе это сделать…

— Ты уже совсем сбилась с какой-либо логики, Ева. Наверное, мне лучше сейчас уйти, а завтра, попозже, я с тобой побеседую еще раз.

— Ну уж нет, Дэвид. Никакого «попозже», никакого «завтра». Никогда в жизни я больше не выслушаю тебя и не заговорю с тобой. Убирайся отсюда, убирайся живо, ну-ка, быстро!

— У тебя истерика, Ева…

— Да уж, знаю! Наконец-то, Дэвид, наконец я знаю, за кого ты меня принимаешь, мне надо было давно это понять. Если бы я… Будь ты проклят, убирайся! Убирайся отсюда, или я закричу так, что не остановлюсь никогда!..

Она смотрела на него, лицо ее было искажено ненавистью и презрением до такой степени, что казалось безобразным, к тому же под скулой темным пятном выделялся страшный кровоподтек. Она видела, как он боролся сам с собой, увидела отблеск нерешительности в его глазах, и наливалась ненавистью к нему за это его малодушие и слабость. Но больше всего она ненавидела саму себя за то, что так унижалась перед ним. Он ведь так и не поверил, что она не хочет его видеть, он ведь до сих пор ждал, что она возьмет свои слова назад, начнет униженно добиваться понимания с его стороны… Бесполезность, бессмысленность ее попыток вызвать у него хоть каплю сострадания к себе поразили ее как неожиданный удар, и ее вновь охватили рыдания.

— Ты… ты — самовлюбленный ублюдок! Чего же ты ждешь? Что мне надо сделать? Подползти к тебе на брюхе, припасть к твоим стопам? Наговорить тебе того, чего на самом деле не было?

В ее голосе вновь явно ощущалась нотка нарастающей истерики, и это, с одной стороны, напугало его, а с другой — вывело из себя, поэтому он рванулся к выходу и, не останавливаясь, схватил с вешалки свое пальто.

У двери он остановился.

— Извини, что попросил тебя поехать на эту проклятую вечеринку. Извини меня также, если я чем-то задел тебя, Ева. Вероятно, завтра…

— Убирайся вон, к чертовой бабушке! — Она почти выкрикнула это ему, и он быстро исчез, хлопнув дверью.

После ухода Дэвида установилась тишина… Только рыдания Евы, которые, казалось, раздирали ее грудь на части. Она так и осталась лежать ничком на полу, молотя кулаками по коврику, плача и плача, пока с последними слезами не иссякли остатки каких-либо эмоций. Через некоторое время ей удалось поднять свое вконец обессилевшее тело на ноги. Еву вновь трясло и мутило.

Все теперь утратило смысл после того, как она была отвергнута Дэвидом. Ничто из того, что с ней стряслось, не могло сравниться с предательством Дэвида. Она презирала его, ненавидела его, а себя — еще больше. Боже, он ведь даже умудрился позабыть о собственной сестре в своем стремлении наброситься на нее с обвинениями и показать, каким ничтожеством он ее считает. Если бы он хоть немного был мужчиной, он набросился бы на Брэнта Ньюкома, не раздумывая о последствиях. .

Ева закрыла глаза и тут же раскрыла их, потому что перед своим внутренним взором она с дрожью вновь увидела эти отупевшие от глаза и ухмыляющиеся рожи. И ведь лицо Дэвида совсем недавно — почти только что — было так же близко к ней.

Она медленно вошла в ванную, мельком взглянув на себя в зеркало, где она отражалась во весь рост. Боже, ей показалось, будто это был кто-то дугой: какое-то чужое лицо со стертыми чертами, тело, лишенное всего человеческого, что было содрано с остатками ее одежды…

Она встала под душ и позволила воде обхватить себя всю целиком. Даже ее глаза и волосы, казалось, промокли насквозь и были готовы убежать вниз вместе со струями теплой воды… Она автоматически взяла шампунь и начала тщательно промывать им волосы. Спасибо, Господи, за рефлексы, которыми ты наделил меня! Как было бы здорово состоять сплошь из одних рефлексов, а не из чувств, делать все, как робот, бездумно, без размышлений, способных преследовать и терзать, словно злые духи. У нее даже промелькнуло в голове, что вот сейчас было бы легко даже умереть, когда ее душа не способна к страху…

— Как же я устала, как же уже поздно… Слишком поздно, чтобы переделать что-либо или предотвратить что-нибудь. Хорошо бы установить магнитофон, чтобы заговаривать саму себя до сна. Питер, тебе сейчас нужно быть здесь, со мной. Вот она я, твой подопытный кролик, я вся в твоем распоряжении…

Закончив вытираться, Ева осмотрела себя в зеркале, наблюдая1, как ее тело каким-то мистическим образом вдруг вновь обретает очертания, проступая из постепенно улетучивающейся с поверхности зеркала дымки пара. Ее раны смотрелись так, будто они были нарисованы, неряшливо и небрежно, — следы их гнусных пальцев! Как же дико вот так, спокойно, разглядывать свое собственное тело, будто оно не твое. Ей захотелось рассмеяться, но смех так и не подступил. У нее не осталось ничего, даже всхлипываний и рыданий, ничего человеческого!