Дженнифер Робертсон - Золотой ключ. Том 1

• Название: Золотой ключ. Том 1
• Автор: Дженнифер Робертсон
• Жанр: Фэнтези

Три королевы фэнтези — в союзе, какого не было еще за всю историю жанра! Три автора, собравшиеся, чтобы написать одну из самых головокружительных и изысканных “литературных легенд”! Это — мир, в котором основой являются Высокие Искусства. Это — мир аристократических семей, исповедующих могущественную магию, пугающую и прекрасную. Мир, в котором совершают невозможное одним движением шпаги, одним мановением магического жезла. Мир интриг и предательства. Мир, где не страшатся платить за желаемое дорогой ценой…

---

И снова за кисть… Четче показать нос, чуть приоткрывшийся рот, серые блестящие глаза. Не забыть о ресницах, даже об ушных раковинах. А теперь — линия от приподнятого подбородка вертикально вниз, влево по дуге, горизонтально до края плеча… Чуточку света здесь. Чуточку тени там.

Сааведра. В миг между неподвижностью и движением. За считанные секунды до встречи с Алехандро.

* * *

Комнатушка, точно такая же, как та, что недавно служила Сааведре жилищем. Кое-что досталось Игнаддио по наследству от прежнего жильца, остальное здесь появилось вместе с ним.

Узкая кровать (сломанная ножка подвязана веревкой), платяной шкаф, столик у окна, кувшин, таз, инструменты, бесформенная кипа картонов. И он сам. И его вдохновение. И его воображение.

Сааведра задержалась в дверном проеме. Он оставил дверь отворенной — должно быть, ждал. Но если и услышал шаги, если и заметил ее, то не подал виду.

Он сидел на кровати — сгорбившись, голова опущена на грудь.

— Надди.

Он поднял голову; рядом с ним на кровати примостился тяжелый темный картон на широкой доске и кусок мела. Руки и лицо тоже выпачканы мелом. Увидев Сааведру, Игнадцио отодвинул доску.

— Эйха, я помешала? Рисуй, я попозже зайду.

— Я тебя ждал.

Она подумала, что слишком задержалась. Сначала у Сарио, потом у себя в комнате, отмываясь от его грязи.

— Извини, — сказала она. — Ну что, идем?

Он встал, откинул с глаз назойливую прядь волос.

— Что теперь с ним будет?

«С кем? С Сарио?»

В следующий миг она поняла, что он говорит об иль сангво.

— Похоронят.

Он, конечно, спрашивал не об этом, но другого ответа Сааведра не нашла. Прежде ей не доводилось слышать о Грихальве, который наложил на себя руки. И она не видела причин для самоубийства Раймона.

«Только из-за Сарио…»

Раймон не должен был этого делать. Он пошел вопреки законам екклезии и обычаям семьи.

— Ну что, идем? — повторила она. — Поговорим с Пресвятой Матерью, помолимся за упокой его души.

Игнаддио вытер руки о блузу; вряд ли от этого они стали чище. Движением головы отбросил с глаз прядь. И Сааведра увидела в его зрачках затаенный страх.

— В чем дело?

Он уставился в пол.

— Надди?

— У меня на следующей неделе конфирматтио. Она содрогнулась в душе. Конфирматтио — испытание на Одаренность; как раз сейчас ей больше всего на свете хотелось обо всем этом забыть.

— Эйха. — Она с удивлением услышала совершенно спокойный голос. Свой голос. — Разве ты не мечтал о нем? Первым был Ринальдо, теперь ты. Не так уж сильно ты от него отстал, эн верро?

— Я уже не хочу, — пробормотал он. — Боюсь.

Случись это еще вчера, она бы повела Игнаддио к Раймону чтобы развеял страхи. А теперь эти страхи объяли все его существо.

— Из-за того, что случилось в кречетте? Он кивнул.

— Ведра, у него еще годы оставались. Годы!

В роду Грихальва об этом думают даже мальчишки. Сааведра печально вздохнула.

— Надди, нам никогда не узнать, почему он так поступил. Она знала. Знала.

— Но нельзя, чтобы горе мешало нам жить и трудиться. Если ты Одаренный, ты будешь нужен семье. Может быть… Может быть, со временем ты его заменишь.

Он в изумлении посмотрел на нее.

— Иль сангво?

— Нет, — сказала она чуть помешкав, — никто не заменит иль сангво. Но надеюсь, ты не забудешь, чему он учил, и поможешь ему обрести вечный покой.

Игнаддио кивнул.

— Я с радостью…

— Тогда идем.

Мальчик снова вспомнил о своем мужском достоинстве, поэтому Сааведра не протянула ему руку.

— В молельню.

Она направилась к выходу, и после недолгих колебаний Игнаддио пошел следом.

* * *

Голос звучал в лад сердцу, то тише, то громче; своды и стены слабым эхом отвечали тайному языку. Детали, детали, детали: шероховатая поверхность двери, резная кромка стола, блеск драгоценных камней в окладе Фолио под лампой, текст и рисунки на веленевых страницах, капля воска, сбегающая по свече, окно, ставни, медная чаша на подоконнике, а в ней колокольчики, белая гвоздика, розмарин. А еще ветка персика в цвету — Плен. Это шутка, понятная только Сарио.

Лингва оскурра. В свете, в тени, в огне, во мраке, в складках юбок, в завитках волос, в резной кромке стола, в шероховатой поверхности дерева, в роскошном окладе Фолио, в тексте и рисунках на веленевых страницах. Везде.

* * *

Сааведра не знала, полегчало ли мальчику в молельне, развеялись ли его страхи, обрел ли он утешение. Сама она, кажется, обрела надежду, а вместе с надеждой пришло понимание: да, она Одаренная. И этому нет объяснений.

И это вовсе не означает, что она должна принять догматы иллюстраторов. Ей никогда не стать одной из них, Вьехос Фратос, — тех, кто следит за компордоттой, кто выбирает цели и ведет к ним семью. Она была и остается самой собой, ни больше ни меньше. Пускай другие выбирают цели, следят за компордоттой и карают ослушников. Пускай другие лезут вон из кожи, чтобы быть не такими, как все.

Рядом с ней на скамье, прижимаясь к стене лопатками, сидел Игнаддио. Крошечная молельня могла вместить от силы шестерых, но в этот час казалась огромной, как зал собора. Однако в отличие от собора здесь ни колоколов, ни санкто, ни санкты. Только покрытый велюрро стол, а на нем деревянная икона.

Говорят, ее создал Премио Фрато Артурро. Он давно на том свете, а теперь и Раймон отправился следом за ним. Говорят, Артурро был для Раймона как родной отец, с детства о нем заботился .

Невозможно представить Раймона ребенком. На ее памяти он всегда был взрослым. Одаренным. Вьехо Фрато.

Хорошо, если Артурро встретил его на том свете. Хорошо, если обласкал, утешил своего бывшего эстудо. Но ведь Раймон — самоубийца…

Игнаддио пошевелился.

— Ведра, можно я пойду? Она вздрогнула.

— Эйха, конечно. Я не собираюсь тебя удерживать. — Она коснулась его руки. — Иди. Я еще немного тут побуду.

Он встал, приблизился к двери. Взявшись за щеколду, оглянулся на Сааведру.

— Ты ведь это не всерьез, а? Насчет Сарио. Что это его вина. Она сделала долгий вдох, чтобы выиграть время и собраться с силами.

— Для тебя так важно, чтобы его простили? Чтобы я его простила?

Игнаддио надолго уставился в пол, наконец поднял глаза.

— Он Верховный иллюстратор, — сказал мальчик. — Я тоже мечтаю стать Верховным иллюстратором. Но если ты сказала правду…

«Если я сказала правду, то навсегда отравила твою мечту. И что с того, что виновата не должность, а человек?»

— Я тогда разозлилась, — объяснила она, и это была правда. — Никогда в жизни еще так не злилась. И не собираюсь оправдываться. Ты ведь и сам знаешь: в гневе часто говоришь то, чего не следует.

Он обдумал ее слова.

— Так ты не всерьез?

— Я сказала, чего не следовало.

Игнаддио хотел еще о чем-то спросить, но передумал. Должно быть, понял, что исчерпывающего ответа не получит. Он кивнул Сааведре на прощание и ушел из молельни — терзаться сомнениями и подозрениями.

— Бедный Надди, — шептала Сааведра. — Все наши прекрасные идеи нынче разбились вдребезги. Один иллюстратор наложил на себя руки, другой повинен в том, что довел его до самоубийства. Но я тут ничем помочь не могу. В нашем мире нет справедливости.

Ни для мальчика, у которого рушится мечта, ни для женщины, утратившей невинность.

— Я хочу, чтобы она вернулась, — просила она, глядя на икону. — Я хочу, чтобы моя невинность вернулась.

Не вернется. Слишком уж часто Сааведра ее теряла. В первый раз это было в чулане над кречеттой, когда она увидела Чиеву до'Сангва. Второй — когда сожгла Пейнтраддо Томаса.

"Все ради Сарио”.

Не только. Еще и ради себя, ради того, что крылось в самой глубине ее существа. Ради страстной мечты о Даре, который возвышает художника над остальными смертными. Который делает его непохожим на других.

Теперь Сааведра знала, что у нее есть Дар. Сарио это доказал. Она встала и сделала четыре шага к столу. Преклонила колени, опустила голову.

— Прости меня, — взывала она к Матери. — Прости!

* * *

Он писал цепь, кропотливо выводил каждое звено. Во всем присутствовала оскурра, крошечные, четкие, точно подобранные таа'абские письмена. Звено за звеном, буква за буквой, слово за словом. Цепь пересекала выпуклости грудей, солнечное сплетение, доставала до талии. Над ладонью, что защищала и ласкала живот, появился Ключ — точная копия Чиевы Сарио.

И тут Сарио замер. Вскрикнул. Вырвался из транса Аль-Фансихирро, из чар столь мощных, что заставили позабыть обо всем на свете, кроме творения. Пальцы разжались, кисть упала на мраморную палитру. Он попятился, зашатался, прижал к глазам липкие, пахнущие краской ладони. Только громкое, прерывистое дыхание нарушало тишину ателиерро.

«Пресвятая Матерь, великий Акуюб…»

Он иссяк. Исчерпался. Всего себя перелил в то, чем могла быть она. Растратил талант Грихальвы, тза'аба — всего себя. Особенного. Не похожего на других.