Теренс Уайт - Хозяин

• Название: Хозяин
• Автор: Теренс Уайт
• Жанр: Фэнтези

---

Мистер Фринтон сказал, не поднимая взгляда:

— Нет-нет. Тут всего лишь трансляция, работает только в одну сторону.

— А Доктор думал, что все прослушивается.

— Доктор был просто дурак.

Помолчав, он поднял измученное лицо и сказал:

— Зачем бы он стал заботиться о микрофонах, если ему хватает одного взгляда на любого нас? Неужели вы так и не поняли, что он о каждом способен рассказать, что тот говорит или думает — или думал и говорил, просто взглянув на человека, на любого, за исключением Никки?

Глава девятнадцатая Китаец

На следующее утро Джуди вышла из моря, сверкая, словно тюлень. Про Хозяина оба забыли.

Она торжествующе воскликнула:

— Ультразвуковой дзынь-бим-бом! И никто не падает в обморок!

Они таки выпросили у техников веревку. Ее удалось закрепить на наклонной стороне острова, где не так давно приставала шлюпка с яхты. В спокойные дни, держась за нее или не отплывая слишком далеко, можно было купаться без риска, что тебя унесут в океан опасные течения Роколла.

Шутька, замечательно умевшая заботиться о сохранности собственной персоны, встревоженно металась вдоль кромки кручи, по временам поднимая лапку и повизгивая, — это она упрашивала их вылезти из воды. Ей вовсе не улыбалась перспектива пережить купание еще раз. И образ собаки, которая сидит на могиле хозяев, пока не зачахнет, как-то не представлялся ей достоверным. Символом ее веры было выживание, а отнюдь не морские купания или горестная кончина, и если кто-то решил утопиться, — его дело, Шутька же твердо намеревалась пожить еще чуток.

Про обморок Джуди упомянула потому, что купались они голышом. Их ведь не предупредили о похищении заранее и они не взяли с собой таких жизненно необходимых вещей, как ласты и плавки, — вот и плавали теперь в чем мать родила.

Держась за веревку и заливая водой горячий гранит, они вскарабкались наверх и раскинулись на скале, чтобы обсохнуть. Тела их сплошь покрывал темный загар. Кожа уже облезла даже там, куда солнце, как правило, не достает, — в подбровьях и на верхней губе, — ибо свет его, отражаемый сверкающими водами, был столь яростен, что дети могли бы получить солнечный удар, даже не снимая шляп. Впрочем, к солнцу они давно привыкли. Когда они улыбались, на кофейного цвета лицах появлялся как бы разрез, наполненный побелевшими дынными семечками, придававший им безумное, отчасти людоедское выражение. Только и осталось в них белого, что глазные яблоки да зубы. Первыми они могли вращать, а вторыми — слопать вас, распевая «Спи, мой беби» или что-нибудь вроде этого.

Атласная кожа детей отдавала на вкус солью, столь помогающей загару. Кожа обтягивала их, словно питонов. Под ней перекатывались гладкие мышцы, и тени между мышцами слегка отливали фиолетовым.

Расплавленное море уходило в бесконечность. По исподу их век, закрытых, чтобы защитить глаза от ударов солнца, проплывали, как по оранжевому занавесу, маленькие солнечные системы.

— Если бы нам вернули штаны, — сказал Никки, — ты бы могла их зашить.

— Так же, как и ты.

— Мужчинам положено автомобили чинить. А штаны должны чинить женщины. Что, не так?

— Ах, ах, ах!

— Это не ответ.

— Спроси у ветра, что струит чего-то там вокруг чего-то.

— Это что, цитата?

— Да.

— Откуда?

— Не помню.

— И вообще, — добавила Джуди, — я ее, скорее всего, переврала. Кажется, на самом деле, «у моря».

— Спроси чего-то, что струит чего-то там вокруг чего-то. Так будет гораздо яснее.

— Сарки-парки едет в барке…

— А это, по-твоему, что такое?

— Это ex tempore.

— Экс что?

— Ха-ха! — сказала Джуди. — Вот чего наш маленький профессор не знает.

— Мы забыли спросить у него, куда подевался язык Пинки.

— Я не забыла. Я помню много чего, о чем у него нужно спросить, но обо всем сразу спросить невозможно.

— Джуди у нас все помнит.

— Да, все, — сказала она, занимая безнадежную позицию.

— А не помнишь ли ты, Джуди, сотворения мира?

— Нельзя помнить того, при чем не присутствовал.

— А не помнишь ли ты в таком случае… не помнишь ли ты… не помнишь ли ты, чему равен квадрат семи тысяч трех?

— А вот это помню.

— И чему же?

— Пяти.

— Джуди!

— Ну, а чему тогда?

Тут она его поймала.

— Во всяком случае не пяти, потому что…

Джуди запела:

— Семьдесят семь прогуляться пошли сырой и холодной порой, семьдесят семь из дому ушли, девяносто девять вернулись домой.

— Это, надо полагать, тоже экспромт.

— Во-первых, мы забыли спросить у него, откуда Доктор знал результат.

— Квадрат числа…

— Ой, Шутька, слезь с моего живота. Ты и сама не знаешь, какие у тебя острые когти.

— Во-вторых, мы так и не расспросили его о Китайце.

Китаец, стоявший на выступе над ними, — невидимый, поскольку глаза у детей были закрыты, — сказал:

— А вы его самого расспросите, прямо сейчас.

Джуди, сложившись, будто карманный ножик, — пополам, — схватилась за ночную рубаху.

Никки сказал:

— Извините.

Они торопливо одевались, — растопыренные руки со свисающими рукавами и взъерошенные головы, никак не пролезавшие в ворот, придавали им отчетливое сходство с огородными пугалами.

— Спасибо, — говорила Джуди, еще копошась внутри рубахи, — за ваш волшебный фарфор.

Она, наконец, появилась на Божий свет и добавила:

— Мне он очень понравился.

— Я рад.

Китаец присел рядом с ними на камень. Чуть ли не в первый раз они смотрели на него, как на обычного человека. До сих пор он казался им чересчур чужеродным, — как-то слишком замешанным на автоматических пистолетах, темных делах и китайских накладных ногтях. Сегодня они ничего этого не увидели, — на Китайце вместо украшенной драконами хламиды был белый лабораторный халат. Обычная рабочая одежда. Странно, но когда люди в вас стреляют, вы почемуто легко прощаете их и после об этом не вспоминаете, — конечно, в том случае, если они промахнулись. Похоже, разум предпочитает забывать о грозивших ему напастях, а иначе ему так и пришлось бы трепетать в вечных опасениях.

Теперь дети увидели, что он все же не похож на театрального китайца из пьесы Сакса Ромера. Не было у него ни косички, ни длинных тонких усов, свисающих до самой груди, да и глаза особенно раскосыми не казались. Когда лицо его отдыхало, нечто раскосое в нем проявлялось, — в эти минуты глаза его становились похожими на обвислые пуговичные петли с узелками в наружных углах, — но если он старался, как сейчас, походить на европейца, то намеренно держал глаза широко открытыми, и это меняло их разрез. А когда он улыбался, опять-таки как сейчас, гладкое, мясистое лицо покрывалось сотнями веселых складочек, ямочек и становилось совсем благодушным. Пухлые, мягкие ладошки Китайца жили собственной жизнью, ласково поглаживая и успокаивая друг дружку.

— Но почему же кувшин так поет?

— Гм… — произнес Китаец. — Однако не разонравится ли он вам, если вы узнаете его тайну?

— Никки говорит, что у него внутри должны быть трубочки, и что в них возникают воздушные пробки, — как в трубах центрального отопления, которые тоже иногда начинают гудеть.

Китаец, желая выразить восхищение проницательным умом Никки, издал вежливый шипящий звук. Но так ничего и не сказал.

— Вы долго нас слушали?

— Я слышал, как вы строили догадки насчет арапа и Китайца.

— Мы не хотели вас обидеть.

— Я в этом уверен.

— А вы нам расскажете про Пинки?

— Почему бы и нет? Скрывать тут нечего.

— И кроме того, — прибавил он, кланяясь и подмигивая, — вы, очевидно, уже провели перекрестный допрос моего коллеги, майора авиации. Прелестнейший малый.

Он произнес «малый» на эдвардианский манер, совсем как Герцог. Прекрасный английский язык его переливался идиомами, оставляя, однако, едва ощутимое впечатление неправильности, — вызываемое не произношением, но старомодностью оборотов.

— Ему действительно отрезали язык?

— Как это ни печально, — да.

— Но зачем?

( — Какое зверство! — сказала Джуди.)

— Вам следует помнить о том, что подготовительные работы заняли у Хозяина множество лет. За эти годы он, разумеется, значительно усовершенствовал свои методы.

— Что вы имеете в виду?

— Вам следовало бы выяснить, как соотносятся сроки пребывания на острове ближайших помощников Хозяина.

Поскольку они явно не собирались произносить ничего наподобие «Ну?» или «И как же?», он продолжал:

— Наш арап — старейший из обитателей острова, он прожил здесь дольше моего. С самого начала он занимался тонкой ручной работой и с самого начала не поддавался внушению.

— То есть его лишили дара речи из-за того, что на него гипноз не действовал?

— Он человек простодушный. Он ничего не имеет против. И совершенно счастлив.

— Но отрезать человеку язык!

— У Фрейда где-то сказано: «Главенствующим способом, посредством которого разрешается столкновение людских интересов, является использование насилия.»