Айрис Мэрдок - Дикая роза

• Название: Дикая роза
• Автор: Айрис Мэрдок
• Издательство: «Радуга»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

---

— Какое там сентиментальное путешествие! — фыркнула Милдред. — Камамбер выдержанный? Нет, лучше я возьму корнуэльского сливочного.

Милдред положила себе сыру и некоторое время выбирала печенье. Феликс угрюмо молчал, и она продолжала:

— Похоже, что она опять запустила когти в бедного старого Хью.

— Зачем преувеличивать, Милдред? Ты сама такая интриганка, что всем приписываешь какие-то козни.

— Кому-то надо же интриговать, или, если тебе так больше нравится, строить планы. Сам ты палец о палец для себя не ударишь, мой милый, вот я и стараюсь тебе помочь. А в благодарность меня же ругают интриганкой.

— Да не ругаю я тебя вовсе! — сказал Феликс раздраженно, отрезая себе стилтонского сыра. Он и правда был очень недоволен, когда узнал, что Милдред, не посоветовавшись с ним, побывала у Энн и пригласила её в Сетон-Блейз. Больше всего он боялся показаться навязчивым или нетерпеливым. Он знал, что Энн прекрасно понимает его чувства, и предпочитал держаться курса «поживем — увидим».

По поводу Эммы Сэндс он не был так равнодушно-спокоен, как притворялся в разговоре с сестрой. Эмма всегда представлялась ему существом экзотическим и немного опасным. Он помнил, что когда-то она удостоила его, мальчишку, мимолетной благосклонности, он тогда отлично это понял, хотя и не показал виду, и, вспоминая, как она поцеловала его на прощание, он до сих пор испытывал то ли отвращение, то ли восторг. С тех пор он её не видел, но такие эпизоды не забываются. Он испугался, когда неожиданно увидел её в Грэйхеллоке, и готов был согласиться со смехотворным предположением Милдред, что она замышляет недоброе. Что именно недоброе она замышляет — этого он не мог вообразить, но смутно чуял в ней какую-то угрозу для Энн.

К вящему его смятению, случилась ужасная вещь, о которой он ни слова не сказал Милдред. Милдред не без труда уговорила его поехать в Грэйхеллок с ней и с Хамфри, и теперь он проклинал себя за то, что у него не хватило ума остаться дома. Эмма завладела им, как только они приехали, не дав ему даже времени поздороваться с Энн, и заставила сопровождать её к питомнику. И тут, пока они стояли, глядя на уходящие вдаль жилистые, многоцветные кусты чайно-гибридных, она вдруг дала ему понять, что Энн доверила ей тайну некоего сердечного взаимопонимания между собою и им. Застигнутый врасплох, Феликс ничего не отрицал, и его поведение, очевидно, подтвердило то, что могло быть только догадкой Эммы — он тут же сообразил, что никогда Энн не стала бы ей доверяться. Феликс понял, что его одурачили, и с болью почувствовал, что что-то святое поругано, что-то неуловимое раньше времени названо, что-то драгоценное и хрупкое стало достоянием врага: ведь, что бы ни подумала Эмма о чувствах Энн, свои-то чувства он в эту минуту замешательства, конечно, выдал. Да, Эмма ловко его обошла. Но сестре, зная, что потом она не оставит его в покое, он не сказал об этом ни слова.

Феликс не скрывал от себя, что с его стороны было глупо сделать из своей тихой любви к Энн некое пристанище, и теперь он не оценивал свои шансы на счастье так высоко, как Милдред, вернее, он вообще не пытался их оценить. Когда он познакомился с Энн, она уже была женой Рэндла, и первое время он относился к ней с уважительной симпатией, в которой не было ничего из ряда вон выходящего. Просто он видел в ней идеальный тип англичанки и, случалось, подумывал, что вот на такой женщине хорошо бы жениться. Шли годы, постепенно становилось очевидным, что Энн несчастлива в браке, и Феликс, все внимательнее присматриваясь к её семейной жизни, начал понимать, что ему нужна не какая-то женщина типа Энн, а сама Энн. Эти свои мысли он, разумеется, клеймил как не только глупые, но и в высшей степени недостойные. Если у женщины неудачный муж — а Рэндла Феликс считал законченным мерзавцем, — это ещё не значит, что другие мужчины вправе её домогаться. Энн была связана узами брака, а Феликс всей своей честной, взращенной на приличиях душой чтил святость этого великого общественного института. Однако же он никак не мог заставить себя убраться с дороги. Удерживало сознание, что Энн питает к нему пусть неопределенное, но теплое чувство, что, может быть, в каком-то смысле он даже ей нужен. С жалостью, с интересом, а под конец и с надеждой он наблюдал, как рушатся отношения между мужем и женой. О будущем он не задумывался. Он ждал. И свою странную дружбу с Энн превратил в надежное убежище, в постоянное местожительство, в некий английский дом, где он, вечный скиталец, мог спокойно хранить все, что было у него дорогого и ценного. Без этого ему уже трудно было бы жить.

Феликс не был столь неискушенным мужчиной, как полагала его умная сестра, проявляя в этом случае умилявшую Феликса наивность. За прошедшие годы у него в разных концах света было множество женщин. С грубостью солдата, с высокомерием саиба, он придавал мало значения этим связям, хотя по поводу прелюбодеяния как такового порой испытывал уколы совести. Феликс всю жизнь ходил в церковь и причащался, придерживаясь той бездумной, не трогающей душу христианской веры, в которой был воспитан и которая смутно связывалась в его сознании со службой отечеству и королеве. Он знал, что нехорошо спать с женщиной, на которой ты не женат, однако же почти каждому мало-мальски серьезному искушению поддавался, особенно в жарких странах. Но где-то в глубине души он хранил намерение в конце концов жениться на англичанке; и из этого-то намерения постепенно возникла его безнадежная любовь к Энн.

Впрочем, была ещё Мари-Лора Обуайе: Феликс надеялся, что в вопросе о Мари-Лоре ему удалось сбить Милдред со следа, потому что Милдред, стоило ей забрать что-то в голову, уже не оставляла человека в покое, а Мари-Лора и без того заботила Феликса. Он познакомился с ней в Сингапуре, где она работала во французском консульстве, а он состоял советником по разведке при командующем. Феликс бегло говорил по-французски и, когда не бывал в командировках в Австралии, в Индии или в Гонконге, проводил много времени с членами французской колонии. Мари-Лора увлеклась им с первого взгляда. Феликс, привыкший иметь успех у женщин, сперва как-то даже не замечал её. Изредка он приглашал её, как и некоторых других девушек, потанцевать у Пренса, или поплавать в бассейне Танглин, или выпить в «Кубрике», или пообедать у Рэффла, и они острили по-французски на всевозможные темы, в том числе и по поводу её увлечения, о котором она, к счастью, оказалась способна говорить с иронией. И вообще она, несомненно, была умна и понятлива.

Потом ему всерьез захотелось с ней сойтись. Сперва возникли затруднения — она жила в одной квартирке с машинисткой авиалинии «Сабена», большой домоседкой, а он — в общежитии старшего офицерского состава, которым ведала строгая дама, заместительница начальника военного госпиталя, сама в чине полковника. Наконец машинистка уехала в отпуск, и Феликс получил то, чего хотел. Это его потрясло. Овладев Мари-Лорой, он сразу увидел её в новом свете. Ее трогательная красота и нежность в сочетании с тем, как умно она с ним обходилась, её тонкое понимание стратегии и тактики любви — все поразило его и стало приковывать. А потом возникли опасения.

Этот период, в течение которого окончательно выяснилось, что Феликс уезжает из Сингапура, сверкал в его памяти почти невыносимо яркими красками. Что-то было в нем дурманящее, что-то не в меру пряное. Казалось, будто в то время всегда стояли жаркие лунные ночи, светло было, как днем, и он, слегка пьяный, в белом костюме, все бродил с Мари-Лорой по бесконечным садам, где фонарики свисали с ветвей плюмьерий, чьи огромные, похожие на лотос цветы лили крепкий, словно осязаемый, аромат, привлекавший белых мохнатых бабочек величиной с воробья. Или он бесконечно лежал с Мари-Лорой на её постели — машинистку «Сабены» пришлось теперь посвятить в тайну, — пока за окном лил всесокрушающий дождь, и капли пота стекали с их ненадолго разомкнувшихся тел. Феликс вспоминал это время с восторгом, с волнением, но и настороженно. Ни разу ещё он так полно не отдавался во власть женщины. Это не дело.

За все время он не сказал Мари-Лоре ничего такого, что позволило бы ей считать их связь более чем мимолетным эпизодом; и только благодаря её умной мягкости и такту не чувствовал себя подлецом. Но он понимал, что поведение его было достаточно красноречиво, и знал, что она надеется. Когда пришло время отъезда, у него не хватило духу убить эти надежды. Они расстались, как расстаются до новой встречи; и когда Феликс ругал себя за то, что ввел её в заблуждение, не к месту проявив доброту, он не был уверен, что за этой заботой о её чувствах не скрывается его собственное глубоко запрятанное желание когда-нибудь, где-нибудь снова встретиться с Мари-Лорой. Тут он качал головой и решал, что нужно быть тверже. Он вовсе не намерен прочно связать себя с француженкой. В сущности, думалось ему, он не любит Мари-Лору, не любит спокойно, глубоко, всей душой, как мог бы любить англичанку. Какая-то грань его существа вообще не способна к общению с Мари-Лорой. И это возвращало его к проблеме Энн, проблеме, которая за время его отсутствия прошла ещё несколько стадий и сразу поглотила его внимание.