Петр Проскурин - Число зверя

• Название: Число зверя
• Автор: Петр Проскурин
• Жанр: Современная проза

---

Он стал думать, как все можно ускорить, перебирал самые невероятные варианты и неожиданно успокоился; он сказал себе, что он давно уже умер и происходящее его больше не касается; правда, несмотря ни на что, сейчас бы он с удовольствием выпил кружку холодного пива, темного, свежего, ну, да на нет и суда нет, нехорошо искушать судьбу, ведь неизвестно, что за сюрпризы она ему приготовила за первым же поворотом.

Он отвернулся от стены, лег на бок и сунул ладонь под голову; казалось, в ту же секунду он услышал лязг двери и недовольно приподнялся, затем торопливо вскочил и, попятившись, даже выставил вперед руку, как бы пытаясь что либо отодвинуть. Он знал, что этого не могло быть, но в то же время он всем своим существом мучительно обрадовался. Вся кровь у него отхлынула от сердца, и он растянул губы в бессмысленной улыбке; словно сквозь горячий сухой туман, он видел лицо внутреннего дежурного, окинувшего камеру и самого заключенного профессиональным взглядом, тряхнувшего связкой ключей и даже слегка кашлянувшего. Рядом с ним был некто второй, в длинном обтрепанном плаще, — Сергей Романович его сразу узнал, хотя поверить не мог и лишь таращил глаза.

— К вам, Горелов, гость, — сказал дежурный и сразу же вышел, дверь за ним нешумно закрылась, и сухо щелкнул замок.

Сергей Романович, от скрытого волнения невольно тиская руки и, чтобы справиться с собой, прижимая их к груди, шагнул к неожиданному гостю, воскликнул:

— Не может быть! Отец Арсений! Или я схожу с ума? Боже мой…

— Успокойтесь, успокойтесь, уважаемый Сергей Романович — сказал отец Арсений, в свою очередь сделав движение навстречу хозяину скорбной обители. — Я же обещал прийти к вам еще раз, чтобы поговорить и ободрить… вот час и пробил, вот мы и встретились.

— Понимаю… Значит, скоро? — спросил Сергей Романович, и глаза его вспыхнули, расширились, впились в лицо пришедшего, затем он заторопился, заставил себя сдвинуться с места и стал приглашать гостя проходить и садиться, хотя садиться, кроме как на откидной топчан, было и некуда.

— Скоро, — подтвердил отец Арсений, шагнув в глубь узкой камеры и безразлично усаживаясь на топчан. С некоторым недоверием Сергей Романович продолжал следить за ним, словно ожидая, что дорогой гость вот вот растает в воздухе и исчезнет и он опять останется один. Тем временем новое необъяснимое дело захватило его внимание, и он, стараясь не показывать своего волнения, стал озираться по сторонам. Давящие узкие стены камеры как бы раздвинулись, и теперь вокруг чувствовалось совершенно свободное пространство, и в то же время Сергей Романович знал, что если бы он и попытался, он бы не смог сделать и шагу в призрачную и ненужную больше свободу — он был прикован к своему гостю какой то невидимой, неодолимой цепью. И оставаться рядом с отцом Арсением было для него важнее всего на свете, было много дороже собственной жизни — от чудного гостя исходил некий мягкий, успокаивающий свет, обещавший исцеление души истиной, обещавший открыть неведомое, успокоить и все объяснить.

— Я благодарю вас, отец Арсений, — сказал Сергей Романович, пристраиваясь рядом с гостем и стараясь не прикасаться к нему, чтобы не обнаружить обман — этого он бы сейчас не вынес. — У вас твердое слово, подобное теперь так редко бывает…

— Я вижу, ты сомневаешься, так? — спросил отец Арсений, подняв глаза и угадывая самые тайные мысли Сергея Романовича. — Не сомневайся, я действительно пришел, вот рука, возьми…

— Зачем же, зачем? — заторопился Сергей Романович, страшась оскорбить своего гостя малейшим подозрением. — Я и без того верю, отец Арсений. Зачем же? Что вы! Меня другое терзает — зачем же я жил? Зачем пришел в этот мир? Другим от меня тоже только горе и беды… Зачем? Если бы я мог, я бы убил себя еще тогда, когда не успел нагрешить… Ты приходишь слишком поздно, зачем мне твоя рука…

И тогда гость сам протянул руку и узкой худой ладонью слегка коснулся плеча узника, затем прикоснулся к его пылающему лбу со сдержанной по отечески лаской. И в груди у Сергея Романовича прорвался тяжело набухший и мешавший дышать ком, он почувствовал у себя на щеках теплые слезы и, стыдясь своей слабости, жалко, по детски облегчающе и торопливо всхлипнув, хотел сползти на пол, на колени. Опережая его намерение, отец Арсений остановил.

— Нет, нет, — сказал он медленно и значительно. — Никаких лишних слов. Я пришел подготовить и благословить, я ведь обещал и не мог иначе…

— Как же вам удалось проникнуть сюда? — не удержавшись, спросил Сергей Романович, и у него мелькнула нехорошая мысль об очередной провокации, о том, что и этот странный человек может оказаться на государственной службе и сейчас подослан к нему с определенным заданием, что он, так же как и Обол с княгинюшкой Марией Николаевной, давно завербован органами и все объясняется весьма примитивно. Им необходимо что то еще выведать у него, не получилось впрямую, пошли обходным путем…

Пристально взглянув в грустные, отстраненные глаза ночного гостя, взглянув даже с каким то любопытством, Сергей Романович вздрогнул. Он понял, что отец Арсений читает у него в душе, словно в открытой книге, и не стал тратить время на оправдание; если его гость способен читать чужие мысли, он должен понять и его сомнения и простить.

— Значит, очень скоро, — заторопился Сергей Романович, нащупывая главное и возвращаясь к нему. — Нет, нет, не подумайте, отец Арсений, я уже не боюсь. Жаль, что я так ничего и не сделал. Все готовился, готовился, блуждал во тьме, а к свету так и не вышел… Не хватило чего то, да и сил не хватило, недаром говорят — слаб человек…

— Не надо, не клевещи на себя, — остановил его отец Арсений. — Ты прозрел, перевесило все остальное. Не пытайся доказать обратное, даже малейшая толика любви и добра, брошенная на чашу весов Всевышнего, в конце концов перетянет горы порока и ненависти. Ты помог сохранить равновесие мироздания, и потому я здесь… Утешься!

— Скажи, отец Арсений, — вкрадчиво заговорил Сергей Романович, в твердом намерении увести разговор от своей особы и тем себя обезопасить и укрепить. — Ты много думал, много искал, скажи, нашел ли ты в человеке душу? Или каждому так и предназначено изначально пожирать ближнего и тем процветать? Скажи, Бог есть?

Странная и далекая усмешка набежала на лицо отца Арсения.

— Все те же детские заботы, детские страдания! — пробормотал он и несколько раз перекрестился и перекрестил узника. — Гордыня, гордыня человеческая! Неверие! Пока маловеры блуждают во тьме, пришло царство зверя, и каждую ночь в полуночную пору над Кремлем загорается его клеймо, его знак — число зверя. Ты, Сергей, сын человеческий, еще одна жертва во искупление русского неверия, русского легкомыслия и всеядности… Но ты сам пробился из мрака к свету и был приговорен слугами сатаны, твой тяжкий крест — спасение твоей души, нужно скорбеть о другом. Ты — начало последней и небывалой русской скорби, и она уже у порога… Мир содрогнется от крови и ужаса, но ты и жертва, и палач, твоя капля переполнила чашу, и ничего остановить уже нельзя, Россия будет погружена надолго во тьму, но именно там будет храниться и вызревать зерно… Я потому и здесь, ибо у каждого народа свои заступники перед лицом Всевышнего… К русскому народу послан я, тоже был подвергнут сомнениям и испытаниям, выстоял и прозрел, и укрепился душою. Повторяю: не скорби…

Непонятными и даже ненужными показались узнику все высокие и холодные слова странника, но он ничем не выдал себя, ему было страшно остаться опять в одиночестве, и он молчал, и лишь ширилась в душе тоска; он думал, что и в словах отца Арсения нет истины, и что…

— Истинно, истинно, перед лицом Господа нет ни эллина, ни иудея, — подхватил он невысказанную мысль узника, и от его всеведущей пронзительности Сергей Романович, как ни крепился, побледнел, откинулся головой на холодный бетон стены. — Пойдем, вставай, — приказал странник, приподнял руку, и в тот же момент стены вокруг как бы опали, рассыпались, и пространство, бесконечное и радующее, распахнулось окончательно, и Сергей Романович увидел какую то дорогу, и не было у нее ни начала, ни конца. — Вставай, пойдем, — повторил странник, и жуткая оторопь охватила узника: он осознал, что перед ним дорога без возвращения назад или даже к себе.

— Зачем? — посетовал он устало и безнадежно. — Неужели мне мало и без этого? И ты еще говоришь о милосердии, отец Арсений! Неужели лицемерие и есть твое хваленое милосердие? Зачем ты пришел?

— Я ведь обещал прийти к тебе в жизни еще один раз, ты забыл? — сказал отец Арсений. — Меня нельзя забывать, ведь у Бога нет ни царя, ни раба, и страждущая душа для него дороже любого праведника…

— Сколько же я слышал таких праздных и лживых слов! — вздохнул Сергей Романович и опустил глаза, он смертельно устал, и хотелось свалиться прямо на пол и забыться хотя бы на несколько минут.