Валентин Пикуль - Кровь, слезы и лавры

• Название: Кровь, слезы и лавры
• Автор: Валентин Пикуль
• Жанр: Историческая проза

---

— Штейн, вы призываете немцев отказаться от присяги их королям, ваши проекты таят в себе пагубный дух революций, они разрушают основные принципы легитимизма. Неужели вы мыслите, что немцы способны действовать без нас? Все, что ни делается в Германии, все делается по почину германских князей.

Штейн отвечал, что князья — это позор Германии:

— Я сначала научу вас выкинуть из головы бред о том, будто мир сотворен богом только для вас. И не вы поведете за собой народы, а сами потащитесь в хвосте у народов. Грош мне цена, — зло выговорил Штейн, — если бы я служил вашим сиятельным коронам. Если я чего-либо еще и стою, так только потому, что служу всем немцам всей несчастной Германии…

Дело было уже в Петербурге. Александр особым «мемуаром» подтвердил правомочность Штейна, для которого общность интересов немецкой нации важнее обособленных желаний германских королей, принцев, епископов и герцогов.

Штейн ожидал приезда поэта Морица Арндта:

— У него зычный, как полковая труба, голос мейстерзингера, который и пропоет для немцев сигнал, зовущий к свержению тиранов! Арндт не станет ковыряться в дебрях мифологии. Этот парень с острова Рюген умеет говорить площадным языком, каким говорили с немцами Ульрих фон Гугген и Томас Мюнцер…

Был конец августа, когда поэт Мориц Арндт, переодетый для маскировки купцом, прибыл из Праги в Петербург и сразу же приехал к «Демуту», в номерах которого проживал Штейн. Штейна он застал среди русских друзей — Сергея Уварова, астронома Федора Шуберта и мореплавателя Крузенштерна.

— О, вот и вы! — обрадовался Штейн. — Садитесь и пишите. Пишите лишь то, о чем кричит душа и скорбит сердце…

Из-под пера Арндта родился «Soldaten Katechismus» («Солдатский катехизис»), в котором поэт обращался к немецким солдатам, шагавшим по горячей русской земле:

«Вы полагаете, что, принеся присягу знамени какого-либо короля, должны слепо выполнять все, что он вам ни прикажет. Значит, вы почитаете себя не людьми, а глупыми скотами, которых можно гнать, куда королям угодно… Истинная солдатская честь заключается в том, что никакая сила и никакая власть не могут принудить благородного и свободного человека творить несправедливые дела… Германская солдатская честь — это когда солдат чувствует, что он, прежде чем стать подданным германских королей, был сыном германской нации, когда он внутренне ощущает, что Германия и ее народ — БЕССМЕРТНЫ, а его господа, все короли с их честью и позором — лишь ВРЕМЕННЫ…»

В первые дни грозного 1941 года «Солдатский катехизис» поэта Арндта помог нашим пропагандистам в трудной борьбе с идеологией Геббельса. Но вчитайтесь еще раз в слова Арндта, и вам невольно вспомнятся знаменитые слова Сталина: «Гитлеры приходят и уходят, а Германия, а немецкий народ остаются…»

Штейн клал горячую руку на плечо Морица Арндта:

— Мы трудимся ради лучшего будущего! Сейчас самая простецкая песня о родине, которую станут распевать в казармах или в трактирах за кружкою пива, значит для Германии гораздо больше, нежели все ходульные драмы Шиллера или Клейста…

Они засыпали Германию листовками, прокламациями, песнями и стихами, зовущими к борьбе за свободу, они призывали всех немцев повиноваться едино лишь голосу совести.

— Не будем забывать об Йорке, — часто напоминал Штейн… Наполеону было доложено, что многие немцы перешли на сторону русской армии; императора охватила ярость:

— До чего же этот коварный византиец Александр любит возиться со всякой продажной сволочью! Но я жалею.., да, мне очень жаль, что мерзавец Штейн не попался мне годом раньше. Ах, как мне хочется его расстрелять!..

***

Воспоминания Морица Арндта о России в 1812 году были переведены на русский язык лишь в 1871 году. Русские мемуаристы еще раньше запечатлели облик и разговоры Штейна, общение с которым было делом нелегким. Его высокий подвижный ум требовал от собеседника полной душевной отдачи, большой образованности и немалого красноречия. Штейн не терпел фальши и пустого фразерства, уважая в людях только прямоту характера и веру в конечную победу. Сам же он никогда не мыслил шаблонами, авторитетов для него не существовало… Когда горела Москва, в столичном обществе возникла растерянность, аристократы гадали, куда им бежать — в Оренбург или в Олонец, но Штейн в эти дни спокойно завтракал у «Демуга», говоря Арндту:

— Решат эту войну не царь, не аристократы, а — русские люди! Зарево горящей Москвы стоит, пожалуй, десяти испанских Сарагос, в дыму московского пожарища навсегда погасло для Наполеона волшебное солнце Аустерлица…

Иначе думали политики Европы! Наполеон уже покинул Москву, но австрийский канцлер Метгерних еще не верил в победу России, даже бегство императора в Париж не отрезвило его:

— Согласен, что Франция изнурена до предела, но ведь и армия Кутузова едва дотащила ноги до Немана; этот рубеж — последний шаг варваров к Европе, а в отступлении Наполеона из Москвы я усматриваю лишь хитрейший маневр гения, который скоро и окончательно погубит проклятую Россию…

В светских гостиных Петербурга Штейн рассуждал:

— Наполеон — это порочная смесь Талейрана с Жильблазом, но самое главное в его натуре…, пошлость! Она блистательно сказалась еще в Египте, где он бросил всю армию ради спасения своей персоны, эта пошлость подтвердилась и в России, где он предельно ясно выразил озабоченность о сохранении своей драгоценной шкуры… Вообще, — заключал Штейн, — Наполеон всегда был непревзойденным канальей!

В эти дни он был приглашен на обед к императрице Марии Федоровне, матери царя, урожденной принцессе Вюртембергской; радуясь, что теперь ей не надо бежать в Олонец или Оренбург, эта глупая матрона стала рукоплескать — со словами:

— Если хоть один француз выберется живым из России или пределов германских, я буду стыдиться называть себя немкой.

— Ваше величество, — вдруг поднялся над столом Штейн, разгневанный, — вы должны бы стыдиться не своего народа, а своих же братьев и племянников, которые давно продали свой народ и потащились вслед за Наполеоном против своей же родины — Германии и пошли против России, которая вас приютила… Так разговаривать с монархами умел только Штейн!

10 ноября зима пришла в Петербург обильным снегопадом. Французы спасались бегством в сторону Вильны и Пруссии. «Наступает время, — писал Штейн, — когда всему народу следует подняться ради свободы. Пора показать миру, что не мы, немцы Германии, а немецкие монархи добровольно склонили свои выи под чужестранным ярмом…» В декабре маршал Макдоналъд начал отводить французские войска из-под Риги, его прикрывал с тыла прусский корпус генерала Йорка. Была сильная метель, а на дорогах — гололедица, лошади совсем выбились из сил, волоча в постромках пушки и зарядные фуры.

Майор Антон фон Зейдлиц, адъютант Йорка, вдруг стал трясти своего генерала за рукав шубы:

— Не спите…, впереди — русские! Вон, вон, вон они… Навстречу им выехали всадники в добротных бекешах, один из них назвался генералом Иваном Дибичем:

— Стойте, генерал Йорк! Я буду говорить с вами начистоту. У вас, я знаю, хватит сил обрушить мои слабые войска, чтобы пробиться к Тильзиту, но… Подумайте о судьбе Пруссии!

Подле русского генерала — в свистящих полосах метели — маячила конная фигура прусского офицера.

— Кто рядом с вами? — крикнул Йорк из седла.

— Это я… Клаузевиц! — донеслось в ответ. Характер кашуба проявился в злобном рычании:

— А, черт побери! Вы уже спелись с врагами? Пришпоренная лошадь вынесла Клаузевица вперед:

— Я сражаюсь заодно с русскими за свободу Германии, а за кого сражаетесь вы, генерал Йорк?

— Об этом стоит подумать, — отвечал Йорк и долго думал. — А, если я опрокину вас всех к чертям? — вдруг крикнул он. Но Дибич нагайкою указал на свою артиллерию:

— Видите пушки? Мы будем биться насмерть… Если кто из вас и доберется до Кенигсберга, так только на костылях.

— Не лучше ли войти в Пруссию с миром? — вопросил Клаузевиц. — Не лучше ли сразу решить, кто прав, кто виноват?..

На старой Пошерунской мельнице, что скрипела под ветром в окрестностях Таурогена (ныне это литовский городок Таураге), была подписана Таурогенская конвенция, решавшая судьбы Пруссии и будущее всей Германии. Йорк официально объявил о разрыве его корпуса с армией Наполеона. Началось братание вчерашних врагов — русских с пруссаками. Немецкий историк-марксист Франц Меринг писал по этому поводу: «Клаузевиц, вообще плохо относившийся к Йорку, называет Таурогенское соглашение самым смелым действием, имевшим место когда-либо в истории… Это и дало повод Фридриху Кеппену, другу юности Карла Маркса, назвать „предательство“ Йорка формально классическим деянием».

Но король Пруссии был перепуган, он прислал Йорку письмо-приказ, в котором невозможно докопаться до истины: «Поступать по обстоятельствам. Наполеон — гений. Не выходить из границ». Однако, судя по письму, он из границ разума вышел: