Вит Ценев - Протоколы колдуна Стоменова часть II

• Название: Протоколы колдуна Стоменова часть II
• Автор: Вит Ценев
• Жанр: Эзотерика

---

Протоколы колдуна Стоменова часть II

– Я объясню тебе. Я не знаю, сможешь ли ты постичь сказанное мной, но я знаю, что это для меня не имеет никакого значения. Ибо говорить мне и быть услышанным тобой – оно и есть самое главное для меня. И после ты сам выберешь свой путь: или умереть тебе, или жить тебе. Только твердо помни, что первое легче тебе будет, потому как я ненавижу тебя.

Я ненавижу тебя до самого костного мозга, до ломоты в суставах, до прикусов кровавых на губах своих. Я вскрыл бы тебе грудную клетку и прижигал бы сигаретами мясо твоего сердца. Я вырежу тебе язык и скормлю его крысам. Я слатаю миску для собаки из твоего черепа и буду наслаждаться, наблюдая за тем, как она лакает из него похлебку и как это варево выплескивается из твоих глазниц. Я сожгу тебя и буду подмешивать золу от плоти твоей в корм своим рыбкам. Я закажу себе сделать гондонов из твоей кожи: вообрази, что я чувствовать буду, натягивая его на свою плоть и трахая очередную суку. О-о! Я кончать в тебя буду, поганый выродок! Вот что я сделаю с тобой! Ты сдохнешь, а я все еще буду иметь и иметь тебя! Иметь и иметь, иметь и иметь. Вот так. Вот так. Вот так.

Я объясню тебе. Я расскажу тебе, в чем тут дело. Я допускаю, что с первого раза ты еще ничего не понял. Все казалось таким простым и ни к чему не обязывающим, верно? Ай, не бейте, ай, простите, это выдумки все такие. Так просто взялось и придумалось, да?! Только вот неувязочка у тебя вышла, гаденыш. Я, я, я! – лично с ним сидел, в глаза его смотрел, и речи его слушал! Голос его в ушах моих, слово его в крови моей и вера его в сердце моем.

Жизнь моя перевернулась, а тебе это все придумалось, так, что ли?! Душа моя наизнанку вывернута, а тебе нечаянно написалось, ни с того и ни с чего? Молчать, молчать! Закрой свой поганый рот! Тихо сидеть! Слушай, в последний раз говорю я тебе, в последний! Или кровью блевать будешь, обещаю тебе! Вот так. Вот так. Вот так.

То, что ты написал, – это правда. Это истинная правда. Так оно все и было. И неважно, что детали несхожи многие, потом поймешь, если осилишь, почему так вышло. Главное, что в сказанном основание верное имеется. Слова правильные говорены. Некоторые моменты переданы с удивительной точностью, как будто дословно записано было, а некоторые слукавлены и переиначены сделались. Но как мать завсегда узнает дитя свое из множества других очень похожих детей – так и я узнаю свое из тысяч книг написанных. Вот так.

Уверовать бы тебе искренне, что слово чужое молвил, и не трону я тебя. Но нет, ты же без веры, ты же сам все придумал и изложил, выше всех сделаться захотел. Поверь ты, что эта сила в тебе самом находится, и не трону я тебя. Но нет, ты сильнее этой силы намеревался быть, над великим насмехаться удумал. Сдохнешь теперь, коли так упираешься. Сгинешь безвестно, на веки вечные. Вот так. Вот так. Вот так.

Все было так, как написано у тебя. И год. И время верное было указано. И девчонка эта была. Но мы ее нашли, нашли, откуда у нее ноги растут, – хотя и пишешь ты, что нет. И следователей многих не было, а только один я и был. И писца твоего, Кристо, не было в помине, а все записи на катушки делались. Вернее, он был, этот Кристо, но совсем не там, где ты написал его. Я об этом потом скажу.

А писал потом я сам, по памяти все восстанавливал, сколько смог. Твоя правда была, все архивы пожгли, ничего не сохранилось. Только я один свидетель остался. Ну и ты вот еще пока есть. Вот так. Вот так. Вот так.

Посмотри на меня. Посмотри, я сказал! У меня двусторонний горб. Из-за этого плечи мои будто бы выломлены вверх, и шеи моей почти не видно, словно голова моя вросла прямо в туловище. Это родовая травма. А еще моя правая нога в колене покалечена: видишь, когда я стою, она сгибается в колене словно бы назад, как будто она сломана. Смотри на меня, я говорю! Видишь? Видишь?

Это ничего, и только сперва болезненно бывает смотреть на меня, а потом и не замечаешь уже. Если бы мы встретились где-нибудь иначе, и не поверил бы ты мне, что я есть тот, за кого себя выдаю. Ведь не поверил бы, да?! Ну, уж не поверил бы, ясное дело. Ну а здесь уже – хочешь или не хочешь, веришь или не веришь, значения не имеет. Не меня к столу прицепили, а тебя. Не я кровью харкаю, а ты. Вот так. Вот так. Вот так.

Это пока было не очень сильно, по лопаткам. Но в следующий раз я только моргну, и тебя ударят чуток ниже лопаток, и тогда ты будешь давиться уже не кровью, а своими легкими. Усвоил? Это хорошо. Тогда послушай вот. Почитаю тебе немного, отрезвлю твою память. Сиди и слушай, сиди очень тихо и слушай, сиди молча и слушай внимательно. Вот так.

Стоменов

Стоменов: Прибился к нам однажды, Сергей Дмитрич, леший один, городской житель, и прибился ведь, вода не разлей: важный такой, ученый весь, в книжечке загрудинной своей вечно чего-то царапает. Мне тогда годков семнадцать было уже, или около того.

Деткам и бабам любопытство, а Никола молчит, ну и куролесит этот леший по дворам, все расспрашивает да свое чирикает. Оно бы да и ладно, только удумал этот леший насовсем с нами остаться, шибко проситься начал с нами быть. Говорил часто, что хочет постигнуть природу зла, и ницшу все какую-то поминал, в записки свои тыкал. Умная, мол, особенно эта ницша, каких свет белый не видовал.

Следователь: Наверно, Ницше? Ницше?

Стоменов: Да ницша вроде бы как, Сергей Дмитрич, про ницшу речь шла, а что за ницша такая, он так и не сказал. Да мы и не спрашивали, мало ли чего людишки удумают. Чего лыбишься? Ну, так вот…

Следователь: А вы, стало быть, оно самое зло и есть? Раз он с вами решил его постигать?

Стоменов: Николе он сперва даже глянулся, да и мы ничего, пущай будет, раз хочет. Горя от него никакого, а потехи много. А тут как раз у Марфиной кошки котяты народились, и Никола дал ему самого черненького. И Ваньке еще дал, ему как раз срок был, а остальных в речке стопили да закопали. Ванька хотел черного, но Никола настоял, и городскому дали самого черного, а Ваньке, значится, с белыми пятнами на морде и хвосте дал.

Теперь ты послухай, Сергей Дмитрич, чего этот леший-то учудил! Заявился он заполночь к Николе, про котел справиться. Чтоб, значит, уварить котенка и сделать себе обережную.

Удавил ведь черненького, леший городской! Тут Никола взял дрын сосновый, да и погнал его с глаз долой. До опушки его сосенной лупцевал, а потом отстал да и домой воротился.

Больше мы городского этого не видели. Сбег, наверное, обратно в город свой. Вот такая, Сергей Дмитрич, вышла наша история. Хоть и нешибко его Никола грел, а наука надолгая ему будет, основательная. И поделом. Ницшу свою пусть постигает лучше.

Следователь: А котенок-то зачем, Андрей Николаевич? В чем фокус будет?

Стоменов: Какой такой фокус?

Следователь: Зачем этому городскому котенок был дан? Зачем вашему Ваньке котенок, и что за срок такой у него подошел, что котенка нужно давать? Зачем?

Стоменов: Ну, как это зачем? Котенок только-только народился, его выходить следует, имя ему надобно дать справное, подрастить его. Годок заботу о нем держать нужно, никак не меньше.

Следователь: Никак я не пойму, зачем все это? Растолкуй мне, Андрей Николаевич!

Стоменов: Я тебе, кажись, Федора поминал уже, да? Потонул который в проруби? Вот его баба, еще до погибели его, двух бычков содержала. Любила их сильно-сильно. Поди, если бы на них медведь позарится, сама бы с медведем сцепилась бы, чтобы в обиду не дать.

Детков у них не было, вот и любила она бычков, будто деток своих. Ну, так и что? Время пришло, она бычков саморучно жизни и лишила, хотя Федор в ту пору еще здравствовал.

Так вот и с котенком выходит: тетешкай ты его и души в нем не чай, да только попомни крепко, чему он тебе служит и на что тебе даден.

Следователь: Я, Андрей Николаевич, тоже житель городской, так что загадку мне твою не разгадать, право слово. С бычком мне понятно будет, но что за с котенком задачка, никак я в толк не возьму.

Стоменов: Я расскажу, Сергей Дмитрич, тока ты не понукай шибко и со слова не сбивай меня. Я не впустую тебе о жителе городском поведал, он тебе в пример будет. Удивляюсь я знаешь чему? Вот вроде он много ученее тебя говорил, все мудрено как-то, а у нас ему корыто бы помыть никто не доверил, слабого умишка был человек, хоть и говорил инако.