Генри Олди - Кровь пьют руками

• Название: Кровь пьют руками
• Автор: Генри Олди
• Жанр: Фэнтези

...Белые буквы барашками бегут по голубизне экрана, врываются в городскую квартиру архары-спецназовцы, ловят убийц Первач-псы, они же «Егорьева стая», они же «психоз святого Георгия», дымятся на газовых конфорках-"алтарках" приношения утопцам и исчезникам, водопроводно-строительным божествам, двухколесные кентавры доводят до инфаркта постовых-жориков из ГАИ, а сам город понемногу восстанавливается после катаклизмов Большой Игрушечной войны... Но вскоре танки уже вязнут в ожившем асфальте, мотопехота расстреливает безобидного Минотавра в джинсах, и звучит в эфире срывающийся вопль: «Всем! Всем, кто нас слышит! Мы — Город, мы гибнем!..»

Крик о помощи будет услышан.

Главные герои романа: писатель Алик Залесский и следователь прокуратуры Эра Гизело, городской кентавр Фол и странный псих Ерпалыч, шаман Валько-матюгальник и рогатый Минька в джинсах... люди. Нелепые, смешные, страдающие и смеющиеся, ставящие свечки перед одноразовыми иконками — Николе Мокрому от потопа квартирного, св. Трифону от тараканов... Они не знают, что мосты сожжены, и мир изменился без их согласия; они хотят жить, но им этого не дают.

А значит, приходит день, когда над гибнущим Городом, по фронту невиданного воздушного цунами, бок-о-бок с двутелым человеком-акулой, истово вьются золотые пылинки: пляшут в луче, превращая стихию в стихию, не давая творимому выйти из повиновения — сыновья Желтого Змея Кейнари подчиняются танцу обезображенной бирманки-наткадо, бывшей посудомойщицы занюханного бара, для которой сейчас нет пределов и расстояний.

Нам здесь жить! — и треснувшее навсегда небо смеется драгоценным оскалом.

---

За спиной дедушки, прямо на лестничной площадке, возвышается еще один кентавр — угрюмый бородач в футболке песочного цвета..

Почетный эскорт?

— Олег Авраамович жив?

И тут я спохватываюсь. В голове зреет смутная — и совершенно невероятная — догадка. На фотографиях он совсем другой, помоложе и не в кожухе, но…

— Гражданин Залесский жив, но ему срочно требуется медицинская помощь. Гражданин… Молитвин?

Тот, кого ищут пожарные, ищет милиция, неторопливо кивает, поворачивается к кентам:

— Все в порядке, Папочка. Драться не надо. Это свои.

В иной момент я бы и не прочь побыть «своей» для нетрадиционной Папочки, но не сейчас.

— Я работник прокуратуры, гражданин Молитвин. В данный момент в квартире находится лицо с явными признаками…

— Я знаю, кто вы, Эра Игнатьевна, — прежним негромким голосом перебивает старик. — Алик вас хорошо описал. Никаких признаков, тем более явных, нет, но Олегу Аврамовичу действительно нужна помощь. За тем и пришел.

«Опохмелиться принесли, что ли?» — хочу спросить я, но не спрашиваю. Просто не успеваю — бравый сержант Петров как раз выходит из ступора.

— Ерпалыч, ты это… — произносит он сурово, неторопливым движением пряча в ножны палаш. — Ты в комнату пройди. А вы, граждане, стойте, где стоите. И ни шагу!

Последнее явно относится к кентам. Они недобро ворчат, скалят желтые зубы — но подчиняются. Пока, во всяком случае.

Ладно! Пора к телефону!

Я снимаю трубку, палец ложится на кнопку.

— Не надо, Эра Игнатьевна!

Вздрагиваю. Вздрогнешь тут, когда тихой сапой из-за спины подбираются. Когда это он успел? Хочется ругнуться как следует, в пять загибов, но нельзя. Не тот случай.

— Гражданин Молитвин! Прошу не указывать мне, что делать! Между прочим, ваш дружок-собутыльник валяется в соседней комнате с перерезанной артерией…

— Нет…

Старик медленно снимает шапчонку, проводит худой ладонью по жидким седым волосам.

— Олег Авраамович не ранен. Эта кровь — не его. У него обморок. Не звоните! «Скорая» не поможет, а вашим коллегам тут делать нечего. Эта кровь — не человеческая. Произошел… Ну, можно сказать, несчастный случай. Точнее, неудачный научный опыт.

Из соседней комнаты доносится радостный визг гражданки Бах-Целевской:

— Алик! Алик! Сладенький мой! Это я, твоя курипочка!

Судя по тону «курипочки» дела не так и плохи. Все-таки медсестра, должна что-то понимать! Ладно, не буду спешить. К тому же упоминание о науке наводит меня на новую мысль — на сей раз совершенно правильную.

— Хорошо. В милицию пока звонить не буду. Насчет «Скорой» — поглядим через полчаса.

Он кивает, явно успокоенный, и выходит из комнаты.

Мой палец тут же ложится на кнопку.

Набираю номер.

Свой.

Игорь поднимает трубку почти сразу, после первого гудка, и я догадываюсь, что он сидит в большом старом кресле рядом с моим столом.

— К-квартира Гизело! Алло!

— И вам алло, Игорь! — невольно улыбаюсь я. — Звоню из Лапландии. От Деда Мороза.

— Зд-дравствуйте, Снегурочка! — мигом откликается он. — К-как там в Лапландии? Нильса с г-гусями не встречали часом?

— Гусь есть! — Я уже не улыбаюсь. — Ваш гусь! Тот самый!

Несколько секунд трубка молчит, и я получаю возможность беспрепятственно переварить «снегурочку». Никак уши краснеют, снегурочка-дурочка? Хороша старая баба с красными ушами!

— П-понял, — теперь голос звучит совсем иначе: строго и твердо. — Н-назовите ад-дрес, еду.

Да, голос звучит твердо, но заикается мой «специалист» больше обычного. Неужели на старом алкаше свет клином сошелся? Игорю сюда нельзя, здесь же куча… даже не народу, а просто — куча. Свалка. Мне за такое голову оторвут. Вернее, сама оторву, если с ним что-то…

— Адрес назову, Игорь. Но ехать вам сюда нельзя. Сейчас нельзя. Поверьте!

На этот раз с голосом экспериментирую я. Поймет?

— Хорошо, — в трубке слышен вздох. — Д-долго. терпел, потерплю еще. Договоритесь, пожалуйста, о встрече. На завтра. Ладно?

На завтра? Как бы Неуловимый Джо Молит-вин не вздумал вновь шутки шутить! Ну, нет! Не позволю.

— Договорюсь. Вас как-то представить?

— К-конечно! Будем д-дипломатами! — Игорь смеется, и я невольно улыбаюсь в ответ. — Скажите, что с ним хочет встретиться м-магистр.

— К-как? — оказывается, я тоже умею заикаться.

— Магистр — это маг по имени Истр. В честь речки назвали — Днестр которая. Не иначе он там с водяными п-путался. И с русалками… Я ведь действительно м-магистр, причем именно по мифологии. В Праге дали, я там в университете защищался. У Ярослава Б-буриана. Который по унгвартариям книжку написал, помните?

Ага! И ложусь с ней, и встаю.

— Хорошо. Передам. Мне, Игорь, тут еще побыть придется, так что вы не скучайте. Телевизор сами найдете, компакт-диски в левом нижнем ящике стола.

— Спасибо! — кажется, он вновь улыбается. — Я тут зрение порчу— Лойолу в-вашего почитываю. Насчет т-трех степеней подчинения. Разб-бирался, испанец!

— Еще бы, — охотно соглашаюсь я. Так оно и есть. Разбирался. Но даже если и нет, я не стала бы спорить с Игорем Дмитриевичем. Бог с ней, с истиной, пусть не рождается!

***

Этому тоже учил Первоиезуит. Мир дороже. Мир — и покорность. На том все и стоять должно.

Впрочем, меня бы он к себе не взял. И даже не из-за того, что я Эра, а не Эрик. Три степени покорности: повинуйся телом, повинуйся разумом, повинуйся сердцем. Хорошо придумано, но не для меня. Не умею. Хотя учили крепко.

Повинуйся телом: это когда бьют, приставляют к горлу осколок стекла, валят на дощатые нары, срывают клифт, вонью дышат в лицо. И ты повинуешься — телом, избитым, опозоренным, но еще желающим жить.

Повинуйся разумом: это когда годами работаешь под чужой личиной, выверяешь каждый шаг, жрешь горстями успокоительное — или пьешь по-черному по субботам, закрывшись на все задвижки. Повинуешься, потому что разум говорит: иначе нельзя, поводок крепок, намордник жмет, к тому же деньги — для нее, и для меня самой, той, что когда-нибудь сможет уйти из этой паутины.

Сердцем… Не знаю, не получалось. А может, и не пробовала. Не для кого было. Саша… Нет, и с Сашей тоже. Даже в постели, даже в тот миг, когда самая фригидная баба забывает обо всем, приходилось помнить: завтра надо писать очередной отчет об объекте «Паникер». Я думала, что сердце когда-нибудь не выдержит — разорвется:

Выдержало. Не выдержало Сашино — пуля пробила аорту…

…Нельзя, нельзя!. Присесть, закрыть глаза. Валидол! Черт, дьявол, забыла! Вот о чем думать надо — о валидоле, а не о серых глазах и ямочке на подбородке…

***

Перед тем как зайти в комнату, откуда слышался плеск и всхлипывания сестрички-истерички, я заглянула в зеркало. На меня взглянула холодная надменная особа средних лет в дорогом пальто и сбившейся на сторону шапке. Шапку я поправила, но снимать не стала. Сойдет, нежарко; батареи, похоже, совсем холодные. Наверно, гражданка Бах-Целевская домовому булки пожалела.

Как они все должны меня ненавидеть!

Ладно.

Кентавров в коридоре не оказалось. Не обнаружились они и в комнате — не иначе на автозаправку решили завернуть. И очень хорошо, без них воздух свежее. Зато все остальные были на месте; вдобавок откуда-то появился таз, полный воды, вкупе с полотенцем. Хмурый Петров вместе с заплаканной Идочкой сдирали с гражданина Залесского окровавленные брюки. Похоже, намечалось мытье. Мытье или обмывание?

Я вновь вступила в кровавую лужу, невольно поморщилась (запах, запах!), коснулась холодного запястья. Да, гражданин Залесский жив. Пульс нормальный, четкий. Я приподняла веко — на меня глянул мутный недвижный глаз. Да, обморок, старикан не ошибся.

Сам гражданин Молитвин застыл у окна, глядя на окрестные крыши. Я подошла, стала рядом.

— Хотите меня арестовать?

На бледных губах — бледная улыбка. Вблизи его лицо выглядело усталым, больным. Неудивительно, неделю назад чуть ли не с инсультом валялся. Как еще встал, старикашечка?! Итак, хочу ли я арестовать гражданина Молитвина?

— Нет. Арестовывать вас нет оснований. Оснований нет. Для ареста. А вот для всего прочего…

— Вместе с тем, гражданин Молитвин, вы очень нужны следствию. Если бы не наша встреча, завтра же объявила бы розыск. Как свидетеля.

И это — почти правда. Быть может, и объявила бы. Один адресок в тетради у Очковой дорогого стоит!

Бледные губы шевельнулись, но на этот раз гражданин Молитвин предпочел промолчать. За нашими спинами послышалась какая-то возня, тихий стон — и нервный вскрик Идочки: «Смотрит! Смотрит!» Я вздохнула. Врача бы сюда! Знахари-пекари, хироманты-гадалки!

— Кстати, Иероним Павлович, вы ведь Алику соседом будете? Тут прописаны, в этом доме? Он кивает — все так же молча.

— А кто тогда проживает на Гвардейцев-Широнинцев? Двадцать второй дом, если не ошибаюсь?