Владимир Нефф - У королев не бывает ног

• Название: У королев не бывает ног
• Автор: Владимир Нефф
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1997
• ISBN: 5-300-01053-7, 5-300-01052-9

Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.

Роман «У королев не бывает ног» (1973) — первая книга о приключениях Куканя. Действие происходит в конце XVI — начале XVII века в правление Рудольфа II в Чехии и Италии.

---

Перед дворцом, с отступом на одну треть площади, стояла древняя античная статуя императора Веспасиана, восседающего на коне и пристально всматривающегося незрячими глазами в невидимого неприятеля, — такое заключение можно было вывести из того, что император будто бы потянулся к мечу и строго нахмурился.

Огромный храм со своей знаменитой мраморной лестницей и бронзовыми воротами, на искусных барельефах которых изображались выдающиеся события из жизни святого, во имя которого храм и был поставлен, начиная с того момента, когда у него открылись глаза и перестал он быть Саулом, или Савлом, а стал Павлом, — этот собор украшал левую, то есть восточную, сторону пьяцца Монументале; наискосок от него, на западной стороне площади, возвышалось прелестное изящное четырехэтажное строение, изукрашенное колоннами и арками, с открытой лестницей, которую стерегли два каменных льва, — страмбский дворец Гамбарини.

— Это наш дом, — проговорил Джованни, когда они въехали на пьяцца Монументале, озаренную светом полной круглой луны, которая отбрасывала густые черные тени на белые плиты мостовой. Джованни расчувствовался, но тут же вдруг испугался: — А куда же подевался герб?

— Какой герб? — переспросил Петр.

— Ты не видишь — над входом пустое место? — отозвался Джованни. — Там красовался наш герб, высеченный из камня. А внутри дома — оживление. Да возможно ли это?

Действительно, окна дворца были освещены сверху до низу, а в ворота въезжала карета с лакеями на запятках; судя по темным теням, ритмично скользившим по кругу, во втором этаже танцевали.

— А ты как думал? — удивился Петр. — Что твой отец на долгие годы оставит дом и запрет его на замок?

— Да, я в самом деле так думал, — признался Джованни. — Думал, что там остался лишь привратник и управляющий со своим семейством.

— Твой отец был не только знатный господин, но и умелый торговец, — заметил Петр. — Очевидно, дом он продал, поэтому вполне объяснимо, что герб исчез: граф мог отдать дворец внаем, коль скоро ты не веришь его собственным признаниям, что герцог конфисковал дворец. Можешь пойти к нему и справиться, но я при сем быть не желаю.

Пока они так препирались, за спиной у них неслышно собралась кучка горожан, мужчин и женщин, по большей части — с фонарями и фонариками, поскольку близлежащие улочки города не освещались; люди с серьезным и пристальным любопытством оглядывали пришельцев, словно они свалились с луны, и о чем-то взволнованно шептались, но стоило юношам обратить внимание на то, что за ними наблюдают, как все тут же с невинными лицами стали расходиться.

— Если бы я не был твердо уверен, что это невозможно, я бы подумал, что они меня узнали, — проговорил Джованни.

— А из чего ты заключаешь, будто это невозможно?

— Потому что в последний раз я был тут еще ребенком, — сказал Джованни. — Мне исполнилось восемь лет, когда падре отослал меня учиться в Модену.

— Наверное, страмбане мудрее самого Аристотеля, тот ведь не заметил, что дети похожи не только на своих матерей, но и на отцов, — отозвался Петр. — Ибо если бы Аристотель сделал такое наблюдение, то не стал бы утверждать, что мужское семя не оплодотворяет, а лишь стимулирует размножение.

— Что ты хочешь этим сказать? — удивился Джованни.

— Что в тебе признали не тебя, а твоего отца, — ответил Петр.

— Мой отец покровительствовал искусству и наукам, он был благодетелем Страмбы, — проговорил Джованни. — И если бы во мне они узнали отца, то бросились бы целовать мне руки.

Это были гордые слова, достойные сына Гамбарини, если не считать того, что по лицу Джованни было видно, что он сам себе не верит.

Юноши направились к трактиру «У павлиньего хвоста» — он размещался на другом конце площади, напротив герцогского дворца, — и вокруг воцарилась такая тишина, что цокот копыт по мостовой из песчаника производил прямо-таки устрашающее впечатление; однако кони ничего не ведали о недобрых предчувствиях своих хозяев, а посему ни о чем не думали, а если б и думали, то все равно не смогли бы идти на цыпочках.

Трактирщик, вышедший встретить их во двор, куда вели широкие ворота, оказался человек учтивый, но мясистая его физиономия была отмечена несомненными чертами подлости.

— Честь имею нижайше приветствовать господ в своем доме, — обратился он к гостям, отвесив глубокий поклон, и кивнул служанке и конюху, чтоб те взяли коней и поклажу. — Если господа ищут ночлег, смею уверить, что «У павлиньего хвоста» они получат пристойное жилье и найдут самое внимательное обслуживание.

Потом он провел молодых людей в вестибюль, где помещалась конторка, за которой сидела, засыпая над вязаньем, молодая женщина приятной наружности, стройная, с глубокими тенями под глазами и с толстыми черными косами, уложенными двойным, а то и тройным кольцом над узким бледным челом, так что они казались короной, отливающей темным огнем. Она взглянула на молодых людей сквозь щелочки глаз, еще обремененных дремотой, потом задержала взгляд на Петре, открыв при этом глаза чуть пошире, потом еще шире и шире, и лишь когда они распахнулись, так что шире было уже некуда, она стряхнула сон окончательно и внимательно оглядела гостей своими бархатно-черными сияющими глазами, во всей неправдоподобной их огромности и нестерпимом великолепии.

— Единственно, о чем я хотел бы попросить молодых людей, хоть и очень сожалею обременять их, так это об одной-единственной малости, чтоб они оказали такую любезность и отметились в книге для приезжающих иностранцев. Женщина, подай господам эту книгу.

Красавица, которую назвали женщиной, хотя в ее принадлежности к женскому полу не могло быть сомнений, отложила вязанье и ленивым движением — при этом прелестно поднялись ее маленькие, девически высокие груди — вынула из конторки толстый фолиант в кожаном переплете. То, как женщина одной рукой держала его за краешек, свидетельствовало о ее немалой, при всем изяществе, редкостной физической силе.

Джованни вспылил.

— Что за невыносимые тут у вас манеры? Мы проехали пол-Европы, и никто и нигде не обременял нас при въезде никакими бумажками, а в гостиницах — никто не спрашивал наших имен.

Хозяин пожал плечами и нацепил на свою подлую рожу выражение лицемерного сожаления.

— В Страмбе так установлено, в Страмбе таков порядок для каждого, — сказал он. — Господин capitano di giustizia, шеф полиции, издал такое предписание и требует его беспрекословного исполнения. И каждый вновь прибывший к нам платит по два скудо за прописку.

— Прописка? А что это такое? — спросил Джованни.

— Такса за пребывание в Страмбе, — пояснил хозяин. — Насчет нее также распорядился господин capitano di giustizia, и на исполнении этого своего распоряжения он настаивает строжайшим образом.

Джованни схватил перо, вдетое в деревянную ручку, и подписался именем Бартоломео Симоне — первым, которое пришло ему на ум.

— Бартоломео Симоне, — проговорил хозяин, разобрав его небрежную подпись, и задумчиво покачал своей толстой лысой башкой. — Как замечательно, что молодой господин носит имя Бартоломео Симоне, — продолжал он, не сводя глаз с лица Джованни, — очень хорошо. А теперь еще город, откуда господин Бартоломео Симоне прибыл.

Джованни хотел было запротестовать против подобных обременительных формальностей, но, когда Петр, успокаивая, дал ему знак опомниться, несколькими злобными росчерками изобразил в книге название последнего большого города, через который они проезжали.

— Болонья, — проговорил хозяин, все еще раздумчиво качая головой. — Это близко, я раз в месяц езжу туда за товаром. Странно, но до сих пор мне не доводилось там встречать никакого Бартоломео Симоне. А теперь вы, пожалуйста.

Поскольку перо, которым Джованни произвел свою вельможную нервную запись, разлетелось вдрызг, красавица подала Петру новое, только что отточенное.

— Я готов признать, что это неприятно, — продолжал пустословить подлый трактирщик, — но ведь не мы это выдумали, а предписание есть предписание.

— Разумеется, предписание есть предписание, — согласился Петр. — В последнее время мы на каждом шагу слышим эту краткую, но содержательную аксиому, что отрадно доказывает ее растущую популярность. — Принимая от черноволосой красотки инструмент для письма, он легонько коснулся ее руки, украшенной золотым обручальным кольцом. Потом долго изучал раздвоенный кончик пера, расправляя его на ногте большого пальца левой руки, помедлил, опуская перо в чернильницу, и лишь потом вывел каллиграфическим почерком: Пьетро Кукан да Кукан, место рождения — Прага, Богемия. — На самом деле, со времен Древнего Рима, — продолжал он городить всякий вздор, — суровость закона или предписания бывает вполне оправдана тем, что эта суровость такова, какова она есть. Если кому-либо довелось столкнуться с суровостью предписания, стоит лишь вспомнить: ничего не поделаешь, предписание есть предписание — и сразу на душе становится легче и веселее, ибо это мудрое изречение создает то облегчающее жизнь впечатление, будто речь идет не о выдумке, но о данности, естественно взращенной на почве реальности, а тем самым — о необходимости.