Алексей Новиков-Прибой - Цусима. Книга 1. Поход

• Название: Цусима. Книга 1. Поход
• Автор: Алексей Новиков-Прибой
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-029676-2, 5-9660-1414-0

«Цусима».

Масштабное, яркое повествование о знаменитом сражении времен русско-японской войны.

Книга, в которой уникальная историческая точность сочетается с психологической глубиной портретов героев — и, главное, с высокой поэзией подвига русских моряков, с беспримерным мужеством сражавшихся и гибнувших в неравном бою.

---

Самые любопытные сведения о Рожественском встречаются в частной переписке моряков со своими родственниками. Здесь авторы не стесняются говорить всю правду.

Вот как отзывается о нем лейтенант П.Н. Шмидт в письме к жене своей от 17 октября 1904 года:

«Случай с Рожественским („гулльский инцидент“) внушает большие опасения и подозрения. Я лично мало верю в то, что были миноносцы. Рожественский ушел отсюда со всеми признаками буйного помешательства и полной неистовой ненормальности, и, может быть, его выходка с рыбаками и была припадком его неистового бешенства. Ведь он на Ревельском рейде стрелял из револьвера в своего судового доктора, крича часовому „целься в башку“, за то, что доктор не громко кричал пароль, хотя отлично видел, что это его ждет доктор; нечто в этом роде могло быть и с рыбаками».

Лейтенант барон Косинский (старший флаг-офицер штаба адмирала Фелькерзама на «Ослябе») в письме на имя своей жены от 17 марта 1905 года говорит:

«Ничего… Погрузка угля отменена утром. „Суворов“ не делает никаких сигналов, ни телеграммы, ни выговоров, ни брани… Что такое случилось с Рожественским? Он не болен, так как его видели сегодня сидящим на юте в кресле. Может быть, нездоровится, и поэтому эскадра идет… без брани».

Это казалось ему удивительным потому, что пятью днями раньше — 12 марта, проходя Индийским океаном, лейтенант барон Косинский писал жене совсем о другом: "…невидимое для нас бешенство Рожественского делается ощутительным, ибо и день и ночь работают телеграф и семафоры беспрерывно.

Редко мачты «Суворова», хотя на несколько минут, остаются без сигналов флагами — и почти исключительно выговоры и угрозы, выговоры и угрозы".

Еще более резко отзываются о Рожественском младший минный офицер броненосца «Князь Суворов», лейтенант Вырубов, в письмах к отцу:

"На других кораблях адмирал не бывал с ухода из России… Командиров в офицеров считает поголовно прохвостами и мошенниками.

Адмирал продолжает самодурствовать и делать грубые ошибки. Мы все давно уже разочаровались в нем и путного ничего от него не ждем. Это продукт современного режима, да еще сильно раздутый рекламой. Карьера его чисто случайного характера. Может быть, он хороший придворный, но как флотоводец — грош ему цена". (Архив войны, шкаф N 4, дело N 305.) Старший артиллерист флагманского броненосца «Князь Суворов», лейтенант П.Е. Владимирский, в письмах своей жене, Софии Петровне, пишет:

От 3 ноября 1904 года. — «Рожественский продолжает разделывать всех под орех…» От 20 сентября. — «Наш адмирал, видимо, никуда не собирается уезжать (я думал, что он снова уедет в Петербург), кричит во всю и очертовел всем изрядно».

От 4 октября. — «Адмирал продолжает ругаться и довел своими фитилями Базиля (прозвище старшего офицера, капитана 2-го ранга Македонского 2-го) до того, что и тот стал бросаться на всех, как собака».

От 13 декабря. — "Ведет себя (адмирал) весьма неприлично и, чтобы передать что-нибудь на передний мостик командиру, орет своим флаг-офицерам:

«передайте в кабак то-то или передайте этому дурачью на передний мостик», и все в этом роде".

От 8 января 1905 года. — «Адмирал, кажется, скоро совсем спятит: по ночам ему все чудятся ракеты, т.е. что атакуют миноносцы, а в обращении с подчиненными дошел до того, что одного командира миноносца, капитана 2-го ранга, схватил за шиворот. Вероятно, скоро начнет кусаться».

Для характеристики Рожественского автор этой книги должен прибавить еще один штрих. На «Суворове» перед отправлением в плавание имелся большой запас биноклей и подзорных труб. Но при каждой вспышке гнева адмирал разбивал их то о матросские головы, то о палубу, а иногда просто выбрасывал за борт. А так как эти происходило почти ежедневно, то ко времени стоянки у острова Мадагаскар судно осталось без биноклей и подзорных труб. Рожественский послал на имя управляющего морским министерством телеграмму от 3 февраля 1905 года N 45 с требованием:

«Прошу разрешения вашего превосходительства о высылке Главным гидрографическим управлением для надобности эскадры: труб зрительных 50, биноклей — 100». (Архив войны, шкаф N 4, дело N 10 стр. 131.) Если бы адмирал захотел выразиться точнее, то пришлось бы написать, что эти бинокли и подзорные трубы нужны ему для личных надобностей. Это было бы вернее.].

Неужели и в иностранных флотах происходит тоже самое?

Первое время те, кто мало знал Рожественского, смотрели на него как на человека непреклонной воли и знатока в военно-морском деле. Только с таким командующим можно достигнуть намеченной цели. И поэтому к его самодурству относились снисходительно. Но постепенно, по мере того как эскадра подвигалась вперед, наступало разочарование. Все резкости командующего в приказах, сигналах, в личных объяснениях с командирами и офицерами понемногу разрушали его авторитет. Люди убеждались в том, что за этой грубой формой обращения вовсе не скрывается глубокий и проницательный ум или организаторские способности. Только развившимся у адмирала величайшим самомнением можно было объяснить презрительное его отношение к подчиненным.

Рожественский не щадил и чинов своего штаба и постоянно третировал их.

Только двое из них более или менее свободно обращались с ним: старший флаг-офицер лейтенант Свенторжецкий и принятый на флагманский корабль в качестве бытописателя капитан 2-го ранга В. Семенов. Но и они были для него не больше чем добавочные органы — две пары глаз и две пары ушей. На основании сведений, получаемых от этих двух офицеров, адмирал часто составлял свое суждение о кораблях и командирах. Остальные же чины штаба совершенно не пользовались его благосклонностью и доверием. Будучи сам исключительно властной натурой, он на всякие советы со стороны своих помощников смотрел как на посягательство на его прерогативы. И они не решались предостеречь командующего от неизбежных ошибок, свойственных самодовольным и ограниченным натурам. Вообще в штаб подобрались люди безвольные и безличные, но зато преисполненные к адмиралу самой собачьей преданностью. Они создали из поклонения ему особый культ. Штаб превратился в средостение между флотом и командующим, стал его походной канцелярией.

В особенности пришлось унижаться перед ним флаг-капитану, или, выражаясь, по-сухопутному, начальнику штаба, капитану 1-го ранга Клапье-де-Колонгу.

По смыслу военно-морского устава после командующего он являлся первым лицом, на эскадре. На обязанности флаг-капитана лежало проводить в жизнь все идеи своего начальника, а для этого он должен быть знаком с его оперативными планами. Но что сделал с ним Рожественский? Он не признавал в нем своего заместителя, он низвел его до степени раболепствующего лакея.

Прежде чем пойти с докладом к своему барину, Клапье-де-Колонг производил через его вестового рекогносцировку о настроении адмирала:

— Ну как, братец, сегодня расположен его превосходительство?

— Вроде как ничего, ваше высокоблагородие.

Только получив такие сведения, Клапье-де-Колонг осмеливался приблизиться к адмиральской каюте, но и то предварительно останавливался переднею, снимал с головы фуражку и, перекрестившись, шептал слова молитвы: «Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его». Потом уже стучал одним лишь ноготком в страшную дверь.

Однажды потребовалось ему спешно о чем-то доложить командующему, который находился у себя в каюте. На этот раз вместо Петра Пучкова, который был отпущен на берег, временно прислуживал адмиралу командирский вестовой.

Когда Клапье-де-Колонг взглянул на его лицо, распухшее от адмиральских кулаков, то сразу упал духом.

— Значит, его превосходительство в плохом настроении?

— Беда, ваше высокоблагородие, расшиб меня совсем.

Клапье-де-Колонг растерянно забормотал:

— Но как же мне теперь быть? Ведь у меня спешное дело к нему.

— Не могу знать, ваше высокоблагородие, а только лучше не показывайтесь на глаза. Весь кипит.

Срочное дело было отложено до более благоприятного времени.

Писарь Устинов не раз заставал флаг-капитана в каюте плачущим[6].

Адмирал, очевидно, думал про себя; раз он командующий, то он все, а остальные офицеры и командиры — ничто. Его дело приказывать, разносить, наказывать, иногда хвалить кого-нибудь, а подчиненные должны работать, повиноваться, выкручиваться из разных затруднений и безропотно переносить все его обиды. Этот человек верил только в силу принуждения. Он как командующий 2-й эскадры видел залог успеха единственно в беспрекословном подчинении всего флота его воле. И в этом ослеплении он подавлял всякую инициативу своего штаба, своих младших флагманов, командиров судов и всего личного состава эскадры. Ему хотелось, чтобы все смотрели на него как на единственного человека, который знает, что надо делать и как надо делать.

Он сам себя произвел в гении. В этом была его беда. Постепенно на почве неограниченной власти он фатально шел к тому, что превращал всех в жалкие пешки своей прихоти и самодурства. Он загипнотизировал себя в уверенности, что только в его руках держатся все нити и что эскадра немедленно развалится, если он ослабит вожжи.