Генрих Грузман - Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

• Название: Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)
• Автор: Генрих Грузман
• Жанр: Философия

Духовность и дух. Духовность как коллективное свойство и подлинность во множестве. Духовность есть то, что нуждается во всем и в чем нуждаются все. А. И. Солженицын и его диатриба «Двести лет вместе». Несостоятельность и методологическая порочность израильской критики по обвинению Солженицына в антисемитизме. Упущение и заслуга А. И. Солженицына. Монотеизм у И. Великовского и З. Фрейда. Начала сублимации культур, – вот далеко неполный перечень понятий, затронутых в работе современного философа Генриха Грузмана, которую никак не назовёшь «лёгким чтением». Для всех, интересующихся состоянием современной философской мысли.

---

История русского еврейства, своеобразно поведанная Александром Солженицыным, повествует о том, что оно нашло дорогу и «поселилось» в русской культуре, а это означает, что оно приняло Федора Достоевского и антисемитские стенания писателя не помешали этому. Русской еврейство не могло поставить во главу угла гипертрофированный по рецепту А. Черняка антисемитизм Достоевского и оттолкнуть от себя русского писателя, ибо рисковало лишиться доступа в храм русской духовности, настолько много значит Достоевский для русской культуры. Однако главное, а заодно и парадоксальное для израильской аналитики, заключается в том, что критика Достоевского, а по количеству, интеллектуальному качеству и тщательности рефлексии, которой Достоевский превосходит всех русских писателей, уступая только Пушкину, не обнаруживает в его творческом арсенале даже признаков еврейской темы. Действительно, налицо антисемитские и противоеврейские пассажи Достоевского, но на его масштабные духовные постижения они не оказывали никакого влияния. Особенно показателен в этом плане блистательный аналитический экскурс, выполненный оригинальным и крупным представителем русского еврейства, известным философом Львом Шестовым (Львом Исааковичем Шварцманом), который обнаружил в творчестве Достоевского незнаемую до того «философию подпольного человека» – апофеоз «стихийного, безобразного и страшного», – но не нашел у него места для евреев, да и самих евреев тоже, какие по смыслу антисемитских фраз писателя должны быть носителями этого самого «безобразного и страшного». У еврея Л. Шестова не нашлось каких-либо оснований для предъявления упрека «антисемиту» Достоевскому, и даже наоборот: он с восторгом цитирует высказывание Фридриха Ницше: «Достоевский – это единственный психолог, у которого я мог кой-чему научиться; знакомство с ним я причисляю к прекраснейшим удачам моей жизни». Но и Ницше далеко не новичок в антисемитских делах, а его суровая отповедь А. Шопенгауэру и Р. Вагнеру говорит о том, что немецкому философу не чуждо было понимание еврейского достоинства.

Если Л. Шестов не мог упустить антиеврейские настроения Достоевского, имей они хоть какое-то значение в его духовном мире, в силу, так сказать, национальной данности, то другой философ В. В. Розанов не мог сделать этого же по другой причине, по причине своей склонности к антисемитизму. Но и Розанов, подвергнув мощной философской рефлексии сентенцию Достоевского о крахе христианского вероисповедания в «Легенде о великом Инквизиторе» и сделав образ Великого Инквизитора философской категорией, не нашел присутствия евреев, традиционно понимаемых наибольшими губителями христианского учения. Итак, антисемитизм Достоевского не питает корни его духовного гнозиса, а потому русское еврейство явило непонятную для израильских аналитиков «поспешность», вобрав в себя «антисемита» Достоевского. Кто же в действительности есть Достоевский, который подобно другим русским писателям включает в себя одновременно положительные и отрицательные факты по ведомству антисемитизма? Отвечает Л. Шестов: «Для нас Достоевский – психологическая загадка». «Загадка» тут служит термином, обозначающим реальную данность, состоящую из переплетения разнородных и разнокачественных элементов, стереотипом которой в русской эстетике стал Ф. М. Достоевский. О. Сергий Булгаков подтверждает: «Найдется ли во всей русской и, быть может, даже мировой литературе большая сложность, причудливая изломанность души, чем у Достоевского, и вот почему печатью особенно глубокой тайны запечатлена его индивидуальность» (1993, т. 2, с. 222). Русские творцы, как будет показано далее, исходят из философии индивидуальной личности и каждый человеческий индивид, в том числе и еврейскую душу, воспринимают как тайну, загадку, а потому отношение к еврейскому контингенту допускает сосуществование как бы взаимоисключающих значений, каждое из которых зависит от изменчивых параметров обстоятельств. Такое положение делает антисемитизм в среде русского еврейства сложным явлением, разнообразно детерминированным в поле предикации каждой субъективной персоны. Этим русский антисемитизм функционально отличается от антисемитизма в европейской диаспоре, где он изначально был положен как момент христианской веры («никейский символ») с однозначно отрицательной, истребительной функцией, и для деятелей европейской культуры антисемитизм был качеством воспитания. Для А. Черняка и его сподвижников Достоевский не является «психологической загадкой», а неоспоримо определен антисемитом по христианским меркам. Однако история русского еврейства свидетельствует не в пользу подобных измышлений, а в пользу слов С. Резника, заявившего: «То, что Достоевский разделял антисемитские предрассудки своего времени, не перечеркивает той истины, что его художественная проза принадлежит царству истины, добра и красоты, то есть культуре и человечеству. И поскольку евреи – часть культурного человечества, постольку Достоевский принадлежит им» («Еврейский камертон» 29. 08. 2002).

Итак, должно казаться очевидным, что выводы, заключения и решения, делающие Солженицына антисемитом, не имеют доказательной силы и вовсе не потому, что они плохо сработаны или в них вкралась ошибка, а единственно в силу порочности и когнитивной несостоятельности метода «степени полноты источниковой базы». Аналитикам Солженицына просто невдомек, что с крушением Советского Союза рухнула одна из главных идеологических опор режима – исторический материализм с его фактопочитанием и идеологической предвзятостью, и что этим доказывается бесповоротная несостоятельность фактологической методологии, но в очках израильских критиков сохранилось очень много советских диоптрий, и потому для порицания Солженицына им сплошь и рядом приходится переступать через нарушение еврейских ценностных норм. В конечном счете это означает, что столь единодушное присуждение ранга антисемита русскому писателю А. Н. Солженицыну есть предвзятое и предустановленное решение, которое по-другому называется политическим эксцессом, и, как каждое политическое действо, поражает демагогичностью и обилием argumentum ad ignorantiam (аргументов, рассчитанных на невежество убеждаемого) как в заключительном резюме А. Красильщикова: «Своей последней книгой Солженицын, сам того не желая, сочинил подтверждение прискорбного диагноза (имеется в виду „раса Хама“ – Г. Г. ) своему собственному народу… И горько, что даже в Израиле находятся евреи, не способные отличить очередной призыв к топору от невинного щебетания канарейки» («Еврейский камертон» 4. 10. 2001). Сам же А. Красильщиков начеку: недавно он обогатил свою коллекцию русских антисемитов философом Вл. Соловьевым («Еврейский камертон» 1. 08. 2002), писателем М. А. Булгаковым («Еврейский камертон» 7. 11. 2002) и поэтессой Маринной Цветаевой («Еврейский камертон» 5. 12. 2002). Далее будет показано подробнее, что при подобном подходе исчезает понятие «русское еврейство» per se, а уж тем более в том специфически историческом контексте, в каком его имеет Солженицын. Понятийный смысл русского еврейства методологически выветривается в способе исторического исследования, принятого «историками широкого профиля», а «степень полноты источниковой базы», которой якобы a priori присущи достоверность и правдоподобие, не может соперничать с еврейской мудростью, переданной З. Фрейдом: «… правдоподобие не обязательно для истинного, а истина не всегда правдоподобна». Немецкий сатирик Кристиан Геллерт высказался в этом отношении с прусской откровенностью:

Кому Бог отказал в уме,

Тот на примерах понимает.

И тем не менее метод понимания «на примерах» есть отнюдь не злокачественная выдумка не очень глубокомысленных авторов, а еще в прошлом столетии он определял значительную эпоху в истории человеческого познания, ведя генеалогические ветви из эллинской натурфилософии, включая английскую школу эмпириков (Ф. Бэкон, Т. Гоббс, Дж. Локк, Д. Юм, И. Ньютон), и становление материалистического естествознания. Кризис метода был обусловлен успехами идеалистической философии и неустойчивостью всей материалистической парадигмы в целом, включая материалистическое (хронологически-фактологическое) понимание истории. Тогда как в еврейской тематике, как показывает опыт критических упражнений на солженицынском материале, идеологическая норма фактопочитания не только превалирует, но в ходу даже такие примитивные схемы познания как «степень полноты источниковой базы». Методологическая сторона рассмотрения еврейского вопроса имеет вполне самостоятельное значение, выходя далеко за пределы критики сочинения А. И. Солженицына, и познание еврейской проблемы в любом варианте априорно предусматривает знание хотя бы в общих чертах этого методического средства, как способа враждебного по своей природе иррациональной еврейской сущности.