Генрих Грузман - Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

• Название: Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)
• Автор: Генрих Грузман
• Жанр: Философия

Духовность и дух. Духовность как коллективное свойство и подлинность во множестве. Духовность есть то, что нуждается во всем и в чем нуждаются все. А. И. Солженицын и его диатриба «Двести лет вместе». Несостоятельность и методологическая порочность израильской критики по обвинению Солженицына в антисемитизме. Упущение и заслуга А. И. Солженицына. Монотеизм у И. Великовского и З. Фрейда. Начала сублимации культур, – вот далеко неполный перечень понятий, затронутых в работе современного философа Генриха Грузмана, которую никак не назовёшь «лёгким чтением». Для всех, интересующихся состоянием современной философской мысли.

---

Однако данное сходство имеет акцидентное (несущественное) значение, хотя и симптоматично в идеологическом порядке, поскольку в русском народничестве и духовном сионизме Ахад-ха-Ама предпочитается коллективное (народное) производство, но субстанциальная сущность этих учений исходит из совершенно различных источников. У Ахад-ха-Ама таким источником является еврейский закон согласия противоположностей и он излагает: "Поэтому с древнейших времен мы видим повсюду два пути обновления народной жизни: путь обновления человечества и путь национального обновления. Но в тех, кто идет этими двумя путями, мы должны видеть не две враждующие стороны, а, наоборот, союзников, помогающих друг другу" (1999, с. 257; выделено мною – Г. Г. ). Источник Белинского имеет другой характер, ибо из него выходят флюиды превосходства, признаки господствующих или лучших национальностей: «Что человек без личности, то народ без национальности. Это доказывается тем, что все нации, игравшие и играющие первые роли в истории человечества, отличались и отличаются резкою национальностию» (1948, с. с. 876, 877). Если у Белинского «резкая национальность» положена метафорой избранной нации – объекта борьбы за существование, то словосочетание Ахад-ха-Ама «союзники, помогающие друг другу» непосредственно раскрывается в смысл закона взаимной помощи. И тем самым Ахад-ха-Ам приходит в храм русской духовной философии, где по вопросу о национальности русская идея в лице Вл. Соловьева и князей С. Н. и Е. Н. Трубецких противостоит идеологии русского народничества Хомякова-Белинского. В этом состоит творческий союз Ахад-ха-Ама и Михаила Гершензона, составивший прочный блок в фундаменте русского еврейства.

Неприятие сионизма в политическом образе, противном по своей сути еврею как духовной категории, есть конституционное право русского еврейства в области культурного творчества. В согласии с чем должно быть соответственным отношение к Теодору Герцлю, как родоначальнику и основоположнику политического сионизма в Европе, общепризнанному вождю мирового сионизма. Однако в русской сионистской концепции, где политическая разновидность не числится достижением, Феодор Герцль воспринимается в ином и совершенно особом облике; отношение к Герцлю составляет едва ли не самую яркую особенность русского сионизма. Те из аналитиков, кто серьезно погружался в рефлексию сионистских сочинений Герцля соглашались в том или ином виде с выводом авторитетного знатока сионизма Вальтера Лакера: «Герцль не был оригинальным политическим мыслителей. В своем анализе еврейского вопроса он не пошел дальше Пинскера, который дал его еще двадцать лет назад… Как часто указывали восточноевропейские критики Герцля, в нем было слишком мало специфически еврейского». Именно недостаток «специфически еврейского» должен казаться в глазах русского еврейства наибольшим укором, а тем не менее, как раз в среде российских евреев Герцль получил посвящение в лидеры сионизма, хотя политический сионизм Герцля органически не приемлется русской сионистской доктриной даже в улучшенном виде, а сам Герцль был плоть от плоти западноевропейской эмансипации, сохраняя устои европейской диаспоры со всеми плюсами и минусами, воспринятыми неординарным умом. И В. Лакер продолжает: «Нетрудно указать на большое сходство в характерах и мыслях Герцля и Лассаля: мечты о том, чтобы вывести евреев из рабства, романтическая окраска мыслей, очарованность аристократическимитрадициями, светскими раутами и дуэлями, несбывшиеся литературные мечты и т. п. Они оба были одинаково далеки от иудаизма, но один полностью потерял надежду на возрождение еврейского народа, в то время как для другого еврейское национальное освобождение стало главной идеей жизни» (2000, с. с. 187, 191).

Нигде в другом месте не существует такого почитания своего духовного лидера, как в стане сынов Израиля, которое достигает уровня, при котором евреи изобрели для своего вождя новый психологический тип человека: им стад «не Бог, не царь и не герой», а пророк. Пророк изначально поставлен посредником между Богом и евреями и всю силу своей веры в Бога евреи перенесли на безмерное доверие к пророку, a сам факт появления пророка среди еврейской масс воспринимается как гарантия «богоизбранничества». О психологическом типе еврейского пророка говорится много и часто, но не акцентируется внимания на то, что, хотя институт пророков исчез из еврейской истории еще при разрушении Первого Храма, пророческий дух постоянно бытует в еврейской среде и каждый крутой поворот еврейской истории сопровождается обязательным появлением личности пророка. Можно сказать, используя библейскую метафору, что пророков среди евреев, как песка на берегу моря. Мало также принимается в расчет, что любое пророческое извержение в еврейском сообществе непременно наталкивается на противодействие догматического раввинатаиз талмудистского, фарисейского лагеря (судилище пророка Иеремии, распятие Иисуса Христоса, сожжение книг Рамбама, гонение Уриэля да Косты, проклятие Баруха Спинозы – лишь самые красноречивые из бесконечного ряда примеров), и противостояние тут проходит по линии культуры, как идеологии и как творчества.

Русское течение сионизма приобрело в процессе своего развития достаточно характеристических черт, чтобы считаться еврейским учением, для которого необходим субъект-носитель, вписывающийся в круг еврейского достояния, а это последнее неизбежно должно вылиться в пророческую стать икак знак еврейской природы, и как признак духовного созревания. Поскольку культурно-синтетическое вызревание русского еврейства проходило под идейной сенью русской философемы культа личности, то символическое излучение всего учения должно исходить, согласно русским канонам, только от отдельной личности, а никак не от коллективистского течения либо идеологической нормы. Подобная фигура концептуально необходима для русского сионистского учения, как элемент системной организации к как завершающий штрих мышления, ведущего свою родословную от славных еврейских пророков и живущего в еврейской традиции. Русский сионизм избрал Теодора Герцля пророком сионистской идеи и в качестве такового – лидером сионистского движения.

Это вовсе не означает, что Герцль получил из рук русских сионистов должность или звание, приобретя таким способом некий демократический статус, – просто русские сионисты, дыша в отличие от своих западных коллег более глубоко еврейским воздухом, узрели в персоне Герцля психологические свойства пророка – воителя за идею и веру, чем европейские евреи, успевшие забыть о пророчестве как еврейской черте характера, рационально пренебрегли, ибо оно (пророчество) совсем непотребно для политического сионизма. До знакомства с русскими сионистами Герцль записал в своем дневнике: «У меня есть только армия оборванцев. Я командую толпой подростков, нищих и дураков». Многословно и со всех сторон осмотрено великое значение 1-го сионистского конгресса 1897 года в Базеле, благодаря которому еврейский вопрос был введен в круг высшей мировой проблематики. Но вовсе не вызвало какого-либо аналитического интереса другое знаменательное событие, случившееся на этом конгрессе: встреча Теодора Герцля с русским сионизмом, а правильнее сказать, открытие для себя русскими сионистами личности Герцля. Если известен превосходный отзыв Герцля о русских сионистах, то еще более превосходное, однозначно восторженное впечатление от Герцля в среде русского еврейства было воспринято как должное. Почти во всех откликах русских сионистов о Герцле сплошным рефреном проходит какое-то удовлетворение от цельности человека, пришедшего в нужное время и в нужном месте. Вот отрывок из панегирического эссе еврейского поэта Льва Яффе: «Мы увидали его – и тотчас были покорены обаянием его личности. Герцль стал первой любовью нашей юности и большой любовью всей жизни, олицетворением всего высокого и прекрасного, что есть в мире. Его образ и личность наполняли каждый час и миг нашего существования. Еще не видав Герцля, мы его полюбили и уверовали в него всем сердцем. А когда увидели, он пленил нас своей сияющей, гармоничной красотой. Поколению, знакомому с ним только по портретам, не понять этой красоты. Для нас он был не только избранником народа, не только вождем дела всей нашей жизни, не только творцом возрождения народных надежд – он победил нас цельностью своей личности, ибо нам посчастливилось видеть его в полном расцвете отпущенных ему сил. Природа, желая показать, до каких высот может подняться смертный, подарила нам Герцля. Сионизм был для него не печальной необходимостью, а возвышенным идеалом».