Василий Гроссман - Несколько печальных дней

• Название: Несколько печальных дней
• Автор: Василий Гроссман
• Жанр: Классическая проза

В книгу одного из крупнейших мастеров русской советской прозы Василия Гроссмана (1905 – 1964) вошли почти все лучшие произведения, созданные писателем за тридцать лет творческой деятельности, ставшие уже библиографической редкостью («Четыре дня», «В городе Бердичеве», «Повесть о любви», «Тиргартен» и др.). Уважением к человеку, осмыслением глубинных точек человеческой жизни пронизаны впервые издаваемые рассказы. Их отличает ощущение праздничности бытия при всех его теневых сторонах. Достоинство прозы писателя – богатство и пластичность языка, стремление к афористически насыщенному слову, тонкий психологизм, подлинно высокий драматизм повествования. В. Гроссман – автор и посмертно изданного романа «Жизнь и судьба», который по глубине и масштабности является одной из серьезнейших работ последнего времени.

---

Спас его приход доктора, как всегда опоздавшего к обеду. Доктор не выносил, когда разговор шел без его участия. И сейчас, усевшись, он потер руки, беспокойно посмотрел на Фактаровича и сказал:

– Позвольте, позвольте минуточку, я вам лучше расскажу нечто более интересное.

И он принялся рассказывать. Все давно уже пообедали, Поля убрала со стола, а доктор все выкладывал да выкладывал одну новость за другой.

– Вам нездоровится? – спросил доктор у Фактаровича. – Могу вас порадовать: сегодня заезжал ко мне городской инженер и обещал через два дня пустить станцию, штаб армии дает ему восемь вагонов каменного угля.

В это время кто-то робко постучал в дверь и спросил:

– Доктор, вы скоро? – Это, очевидно, был ходок от ожидавших в приемной больных. Доктор вскочил и убежал.

После обеда Москвин и Фактарович сидели на кроватях. Уныние охватило их. Покачиваясь и зевая, они смотрели друг на друга…

– Эта жирная жратва угробит нас, – убежденно проговорил Фактарович.

– Да, – сказал Москвин, – давай поговорим с Верхотурским – нужно выбираться отсюда.

– Тут, наверное, есть подпольный комитет, но как с ним связаться?

В это время вошел Верхотурский. Он оглядел унылые фигуры товарищей, уселся рядом с Москвиным, обнял его за плечи и сказал:

– Дети мои, может быть, вам и следует еще пожить здесь и полечиться, но мне лично пора прекратить пытку сливочным маслом и цыплятами, труба зовет.

– Мы не останемся, – в один голос крикнули Москвин и Фактарович.

Верхотурский изложил им свой план:

– Я говорил с доктором. «Культура культурой, – сказал я ему, – но если нас обнаружит дефензива, то тебе не поздоровится». Вы знаете, что он горит желанием помочь нам, ему это легко сделать. У него громадные связи, все извозчики его знают. Доктор сегодня был у одного промышляющего контрабандой, он должен вернуться через два дня, и в следующий рейс мы поедем с ним. Вот и все.

– А как же он нас провезет? – усомнился Москвин. – Вдруг начнут документы проверять?

Верхотурский рассмеялся:

– Ну, милый мой, вы не знаете этих бородатых мошенников: они провезут на подводе дредноут, не то что трех добропорядочных людей. – Он снова рассмеялся: – Я вспоминаю, как при налаженной границе возил через Дунай кипы нелегальщины; единственное, чего боялся мой гид, это как бы лодка не утонула от чрезмерного груза.

– Не знаю, – сказал Фактарович, – а по-моему, нужно искать связей с подпольным комитетом, я не верю этой сволочи.

– Что же, Факир, ищите, – ответил Верхотурский, – я вам не запрещаю.

– Буду искать, – сказал упрямо Фактарович, – я не верю этой накипи.

Он ушел из комнаты и в коридоре столкнулся с Колей.

– Верхотурский здесь? – спросил Коля. – Я хочу у него узнать, не ошибся ли я, когда записал…

– Он спит, – перебил Фактарович и отвел Колю к вешалке.

– И я пойду, – умоляюще прошептал Коля и схватил Фактаровича за руку. Потом Коля принес в ванную комнату охапку своей одежды, и Фактарович надел Колину серую курточку, а свою гимнастерку бросил в корзину для грязного белья. Курточка пришлась ему впору – он был узкоплеч и мал ростом.

Взявшись за руки, они вышли через кухонную дверь.

За ужином обнаружилось, что Фактаровича и Коли нет дома. Поля сказала, что видела их, – они ушли вместе. На дворе было уже совсем темно. Марья Андреевна посмотрела на часы, потом на темные окна и схватилась рукой за грудь – у нее начался сердечный припадок. Марью Андреевну уложили на диван, и доктор, стоя над ней, громко шептал, отсчитывая валериановые капли. Вдруг она зарыдала и протянула вперед руки – в дверях стоял Коля. Лицо у него было грязно, рубаха порвана.

– Пей, пей, – плача от радости, закричала Марья Андреевна и протянула сыну приготовленный для нее стакан с валериановыми каплями.

– Оставь меня в покое, пей сама, – сердито сказал Коля и быстро спросил: – Он не пришел?

– Нет, – ответил Москвин и сразу все понял.

Ясное дело – Фактарович попался. Да, Коля подтвердил это. Они вышли на улицу и на углу увидели бегущих людей. «Назад, назад!» – кричали люди. Они не успели убежать, их окружили солдаты и погнали на главную улицу. Там их присоединили к толпе задержанных.

Конный офицер ездил вдоль колонны и хлыстом указывал на некоторых людей, велел им выйти из толпы; указал он и на Фактаровича.

– Учуял, гад! – сказал Москвин.

– Ну, и их увели под конвоем, – рассказывал Коля, – а нас погнали на товарную станцию грузить мешки в вагоны.

– С чем мешки? – спросил доктор.

– Зерно и сахар, – всхлипывая, ответил Коля. – Наверное, сто вагонов.

– Это в обмен на каменный уголь, – сказал Верхотурский.

– Да, в обмен, – подтвердил Коля. – А потом один пьяный, я не знаю, кто он, в коротеньком мундире, вынул шашку и начал резать одному старому еврею бороду, и у того пошла из лица кровь, и он стал кричать, а он начал его бить сапогом. И все стали кричать и плакать, чтобы его отпустили, и тогда они начали бить всех саблями не насмерть, а плашмя, по лицу и по голове. И поднялась паника, а там еще кругом стояли женщины, и они ужасно закричали и заплакали, тогда я проскочил под вагон и убежал. Да, и еще, когда всех начали бить, возле меня стоял один грузчик, и он вдруг страшно закричал и ударил того, коротенького, по морде, и он упал, а я сам видел, как они его зарубили.

– Боже мой, – вдруг вскрикнула Марья Андреевна, – ведь ребенок был на волосок от смерти!

Она обхватила Колю за плечи и, прижав к себе, начала целовать в щеки, а он вырывался и сурово говорил:

– Да оставь ты эти глупые нежности!

– Чего ради вас понесло на улицу? – спросил доктор.

– Просто вышли погулять!

В комнате-кладовой Коля рассказывал секретные подробности Верхотурскому и Москвину.

– Да скажи мне, пожалуйста, куда он хотел идти? – спрашивал Верхотурский.

– К машиностроительному заводу, в рабочие кварталы.

Верхотурский ударил себя обеими руками по ляжкам:

– Вот уж действительно совершенный ребенок! Что же, он хотел в рабочих кварталах стать на углу кварталов и останавливать прохожих: «Простите, вы случайно не член подпольного комитета?» Он тебе не говорил, что собирался делать в кварталах?

– Пойду искать, – решительно сказал Москвин.

– Что?! – гаркнул Верхотурский. – Хватит того, что один уже провалился возмутительно, по-дурацки; не терплю этого картонного героизма, не сообразного ни с какой целью.

– Может, и несообразный, – сказал Москвин, – а я Фактаровича так не оставлю.

– О господи! – вздохнул Верхотурский и принялся убеждать Москвина.

Почти до утра по коридору раздавалось топанье Полининых босых ног, – разволновавшаяся Марья Андреевна принимала лекарства и пила чай. Но Москвин не вышел в коридор, он сидел на кровати, держась руками за голову, и тихо вопрошал:

– Эй, Фактарович, дружба, что же это?

Верхотурский лежал молча, и не было известно, спал

он или думал, глядя в темноту.

VII

Это был тяжелый день. Утром доктор ссорился с женой. Из спальни были слышны их злые голоса.

– Ты превратила наш дом в конспиративную квартиру, – говорил доктор. – Теперь этот человек на допросе укажет, что скрывался у нас, потом найдут этих двоих… Ты понимаешь, что это все значит?

– Это не твое дело, – отвечала Марья Андреевна, – я буду отвечать за все, а не ты.

– Ты нас погубишь, сумасбродка!

– Не смей учить меня! – крикнула Марья Андреевна. – Ни один человек не посмеет сказать, что я ему отказала в помощи, слышишь ты или нет?

Москвин, сидя в столовой, слышал этот разговор. Он ушел на кухню.

– Эх, дурак, не знаешь ты, что такое Фактарович, – бормотал он и ругал доктора.

На кухне тоже был тяжелый день – стирка. Поля, стоя среди мятых холмов грязного белья, терла тяжелые мокрые скатерти на волнистой стиральной доске. Серый столб пара поднимался до самого потолка, воздух в кухне был тяжелый, как мокрая грязная вата. Потное лицо Поли казалось совсем старушечьим, глаза выпуклыми и злыми. Она стирала с пяти часов утра, но вызывавшая ярость и тошноту груда белья не хотела уменьшаться. В дни стирки все боялись Поли, даже Марья Андреевна предпочитала не ходить в кухню и, заказывая обед, робко говорила:

– Варите сегодня что хотите, что-нибудь полегче.

В день стирки кошка сидела в коридоре, вылизывая бока и нервно подергивая лопатками, нахлебник-пес уходил на нижнюю площадку кухонной лестницы и уныло взирал на полено, которым в него метнуло обычно ласковое существо, царившее среди сладких костей и великолепных запахов кухни.

Но Москвин не знал этого, и потому он не мог по-настоящему оценить улыбку нежности, которой встретила его Поля. Мрачно кивнув ей, он пошел к плите и взялся за кочергу, «поднимать давление». Лишь несколько раз искоса поглядев, как мечутся под сорочкой Полины груди, Москвин спросил:

– Что, замучили тебя?

Поля, распрямившись, повела плечами, стряхнула с рук трещавшую мыльную пену, упавшую в серо-голубую, казавшуюся почему-то холодной воду, вытерла пот со лба.