Карен Бликсен - Прощай, Африка !

• Название: Прощай, Африка !
• Автор: Карен Бликсен
• Жанр: История

---

У меня были знакомые в Отделе Охраны, и я помогла профессору написать второе письмо с просьбой ответить первой же почтой -- ему не терпелось поскорее приступить к делу. Ответ из Отдела Охраны на этот раз пришел с обратной почтой. Отдел, писали они, имеет честь сообщить профессору Ландгрину, что, учитывая научное значение экспедиции, они изыскали возможности и в виде исключения выдают ему лицензию на добычу шести экземпляров вместо четырех.

Мне пришлось прочитать письмо профессору дважды. Когда содержание письма наконец дошло до него, он так смертельно обиделся и так пал духом, что не смог вымолвить ни слова. На мои попытки утешить его он не отвечал; он молча вышел из дома, сел в машину и уехал в глубоком расстройстве.

Но когда судьба стала к нему добрее, оказалось, что профессор -занятнейший собеседник и большой шутник. Хотя мы главным образом говорили про обезьян, он рассказал мне многое о жизни, поделился своими раздумьями и открытиями. Как-то раз он сказал:

-- Там, наверху, на горе Эльгон, я вдруг на минуту поверил в существование Бога. Что вы на это скажете?

Я сказала, что это очень интересно, но про себя подумала: было бы интересно узнать, смог ли сам Бог там, наверху, на горе Эльгон, хоть на минуту поверить в существование профессора Ландгрина?

Кароменья

У нас на ферме жил девятилетний мальчуган по имени Кароменья, глухонемой. Он мог издавать какие-то отрывистые звуки, похожие на глухое хрипловатое ворчание, но

прибегал к этому крайне редко, словно сам первый пугался, и всегда умолкал, только тяжело дышал несколько минут. Другие дети боялись его и жаловались, что он их колотит. Я впервые познакомилась с мальчиком, когда другие ребятишки ударили его по голове сухим обломком дерева, так что у него правая щека раздулась и была нашпигована занозами, которые пришлось вытаскивать с помощью иглы. Но для мальчика это было совсем не такое мучение, как можно было предполагать: хотя ему и было больно, но зато он мог вступить в контакт с другими людьми.

Кароменья был очень темнокожий, глаза красивые -- черные, влажные, с густыми ресницами; лицо серьезное, угрюмое, улыбался он очень редко -что-то было в нем схожее с маленьким черным теленком местной породы. По натуре он был активен, уверен в себе, и так как у него была отнята возможность словесного общения с людьми, он стал утверждать свое право на существование беспрерывными драками. Он удивительно метко бросал камни и обычно попадал прямо в цель. Одно время у Кароменьи был лук со стрелами, но, как видно, это оружие ему не подходило: может быть, чтобы достигнуть высокого мастерства в стрельбе из лука, совершенно необходимо слышать, как звенит спущенная тетива. Для своих лет Кароменья был очень крепкий и сильный. Вероятно, он не захотел бы поменяться с другими ребятами силой в обмен на слух и дар речи, и я знала, что он им вовсе не завидует.

Но несмотря на свои воинственные склонности, Кароменья вовсе не был злым и нелюдимым. Когда Кароменья понимал, что к нему обращаются, лицо у него сразу озарялось -- нет, это была не улыбка, а просто живое внимание, готовность к общению. Кароменья был воришкой: если подворачивалась возможность, он таскал сахар и сигареты, но тут же раздавал награбленное другим ребя

тишкам. Я как-то наткнулась на него, когда он раздавал сахар мальчишкам, столпившимся вокруг. Меня он не заметил, и это был единственный раз, когда, увидев его, я поняла, что он вот-вот засмеется.

Я не раз пыталась пристроить Кароменью работать при кухне или в доме, но у него ничего не получалось, и он начинал скучать. Больше всего он любил перетаскивать всякие тяжелые предметы с места на место. Вдоль дороги, ведущей к дому, лежали побеленные камни, и с помощью Кароменьи я как-то перекатила один из этих камней поближе к дому, чтобы все камни лежали симметрично. А на следующий день, когда я куда-то ушла, Кароменья воздвиг из остальных камней громадную кучу у самого дома -- я представить себе не могла, что такой маленький человечек мог с этим справиться. Видно, это стоило ему сверхчеловеческих усилий. Казалось, Кароменья понял свое место в окружающем мире и крепко за него держался. Он был глухой и немой, зато очень сильный.

Больше всего на свете Кароменье хотелось иметь свой собственный нож, но я не решалась давать ему такую опасную вещь: а что если он, стремясь к контакту с другими людьми, зарежет другого мальчишку -- а может, и не одного? Его мечта впоследствии осуществилась, он получил нож, и одному Богу известно, как он его использовал.

Но самое большое впечатление произвел на Кароменью свисток, который я ему дала. Я одно время сама пользовалась этим свистком, чтобы подзывать собак. Когда я показала свисток Кароменье, он отнесся к нему равнодушно, но когда он сам взял свисток в рот и подул, и к нему сбежались мои собаки, он был до глубины души потрясен, его лицо помрачнело от удивления. Он еще раз попробовал дунуть -- и собаки снова примчались, а он посмотрел мне в глаза суровым, горящим взглядом. Немного освоившись со свистком, он захотел понять, в чем тут тайна. Для этого он не рассматривал свисток, а, сви

стнув в него, смотрел, нахмурив брови, как собаки бегут к нему -- будто старался разглядеть на их шкуре следы от удара. После этого Кароменья очень привязался к собакам и часто, так сказать, одалживал их у меня и гулял с ними. Обычно, когда он уводил их на сворке, я показывала ему на небо -- на то место на западе, где должно стоять солнце, когда пора будет привести собак домой; Кароменья повторял мой жест и всегда приходил в точно назначенное время.

Однажды, на прогулке верхом, я видела Кароменью с собаками далеко от моего дома, в резервации масаи. Он меня не заметил; он думал, что кругом никого нет, и он совершенно один. Он спустил собак с поводков и дал им побегать, а потом подул в свисток, подзывая их обратно; так он подзывал и отпускал их несколько раз, а я следила за ним, сидя в седле. Здесь, на просторе равнин, уверенный, что никто за ним не следит, он пытался освоиться с новым для него ощущением своего места в жизни.

Свисток он носил на шнурке, надетом на шею, но както я заметила, что свистка у него нет. Я знаками спросила, куда девался свисток, и он тоже знаками ответил мне, что свистка больше нет -- потерялся. Он никогда больше не просил меня дать ему другой свисток. То ли он думал, что другого свистка ему не положено, то ли раз и навсегда решил держаться подальше от всех вещей, слишком для него чуждых и непонятных. Я даже не поручусь, что он не выбросил свисток сам, потому что никак не умел найти ему место в своем представлении о законах жизни.

Лет через пять-шесть Кароменья будет то ли ввергнут в пучину страданий, то ли внезапно вознесен на небо.

Пуран Сингх

Маленькая кузня Пуран Сингха, у самой мельницы, была для фермы Адом в миниатюре, все адские атрибуты в ней были налицо. Кузня была покрыта гофрированным железом, и когда лучи солнца жгли крышу снаружи, а пламя горна пылало внутри, сам воздух, внутри и снаружи, раскалялся добела. Весь день оттуда несся оглушительный стук по наковальне, стук железа по железу и снова по железу, -- повсюду в хижине валялись топоры, ломаные ободья колес, и казалось, что вы попали в средневековую, жуткую камеру пыток.

Но тем не менее, эта кузня тянула к себе всех, как магнит, и когда я приходила поглядеть, как работает Пуран Сингх, я всегда заставала и в самой кузне, и вокруг нее толпу любопытных. Пуран Сингх работал со сверхчеловеческой быстротой, словно его жизнь зависит от того, будет ли эта, именно эта работа закончена ровно через пять минут; он высоко прыгал возле наковальни и кричал пронзительным голосом на своих подручных -- двух парней из племени кикуйю; словом, вел себя так, будто его самого жгут на костре, или как дьявол-надсмотрщик в аду, у которого работы невпроворот. Но сам Пуран Сингх ничуть не походил на дьявола -- это был величайшей кротости человек, и когда он не работал, в его манерах проскальзывало какое-то легкое девичье жеманство. На ферме он был нашим "фунди" -- это значит "мастер на все руки" -- и плотник, и шорник, и кузнец. Он сконструировал, изобрел и сделал собственными руками у нас на ферме много фургонов, без всякой посторонней помощи. Но больше всего он любил работать в кузнице, и стоило посмотреть, как он ладит обод к колесу: это было величественное, чудесное зрелище -- поневоле залюбуешься.

Вид у Пурана Сингха был очень обманчивый. Когда он был разряжен в пух и прах -- в халате и высоком складча

том белом тюрбане -- он со своей окладистой черной бородой ухитрялся выглядеть солидным, величественным человеком. Но у наковальни, обнаженный до пояса, он оказывался поразительно тощим и юрким, и его фигурка, как у многих индийцев, напоминала песочные часы.

Я, как и многие кикуйю, любила смотреть на работу Пурана Сингха в кузнице по двум причинам.

Первая из этих причин -- само железо, наиболее магический, завораживающий из всех необработанных материалов; при виде его воображение уносится в дальнюю даль, в глубь веков. Железо -- это плуг и меч, пушка и колесо -- вся человеческая цивилизация -- символ победы человека над Природой, достаточно наглядный и вполне доступный пониманию даже первобытного человека, а Пуран Сингх ковал железо.