Джером Джером - Трое на прогулке

• Название: Трое на прогулке
• Автор: Джером Джером
• Издательство: J. W. Arrowsmith Ltd
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1914

---

— А это уж не нам решать. Она идет в ту сторону, куда нам следует идти, — ответил я, и на этом мы расстались.

В немецких парках есть скамейки, на которых висят таблички: «Только для взрослых!»,[16] и маленький немец, как бы ни хотелось ему посидеть, прочтя эту надпись, двинется дальше на поиски скамейки, на которой разрешается сидеть детям; и он аккуратно залезает на эту скамейку, стараясь не запачкать деревянное сиденье грязными ботинками. Представьте себе, что в парке Реджент или Сент-Джемс появилась скамейка с табличкой: «Только для взрослых». Туда сбегутся дети со всей окрути и устроят драку за право посидеть на ней. Ну а взрослому не удастся и на полмили приблизиться к ней, такая там будет густая толпа ребятни. Маленький же немец, случайно севший на такую скамейку, пулей слетит с нее, как только ему укажут на его оплошность, и пойдет прочь, низко опустив голову и покраснев до корней волос от стыда и раскаяния.

Было бы неверным утверждать, что германское правительство не проявляет отеческой заботы о детях. В немецких парках и садах для них отводятся специальные площадки,[17] где имеется куча песка. Здесь можно вволю попечь куличиков и понастроить замков. Куличик, выпеченный из песка в каком-нибудь ином месте, кажется маленькому немцу безнравственным. Удовольствия ему он не доставит; душа его восстанет против него.

«Этот куличик, — скажет он себе, — выпечен не из того песка, который правительство специально выделило для этих целей. Он выпечен не в том месте, которое правительство специально отвело для их выпечки. Я ему совсем не рад, это не куличик, а беззаконие». И пока его отец не заплатит, как полагается, штраф и, как полагается, не всыплет ему, совесть его будет неспокойна.

Есть в Германии еще одна примечательная вещь, достойная изумления, — обыкновенная детская коляска. Что можно делать с Kinderwagen, как она здесь называется, а что нельзя — об этом повествует не одна страница свода законов, прочтя которые, вы приходите к выводу, что человек, которому удалось провезти коляску через город и ни разу не нарушить при этом закона, — прирожденный дипломат. Запрещается везти коляску слишком быстро, а равно и слишком медленно. Вы со своей коляской не должны препятствовать движению, и, если вам кто-то движется навстречу, вы обязаны уступить ему дорогу. Если вам надо оставить коляску, то сделать это можно лишь на специально отведенной стоянке; попав же на стоянку, вы обязаны оставить там коляску. Запрещается с коляской переходить улицу; если же вы живете на другой стороне — тем хуже для вас и вашего ребенка. Ее нельзя бросать где попало, а появляться с ней можно лишь в определенных местах. В Германии, доложу я вам, стоит полчаса погулять с коляской — и неприятностей вам хватит на целый месяц. Если кому из нашей молодежи захочется иметь дело с полицией, пусть едет в Германию и прихватит с собой детскую коляску.

В Германии после десяти вечера вы обязаны запирать входные двери на засов; играть на пианино после одиннадцати запрещается. В Англии ни мне, ни моим друзьям как-то не приходило в голову играть на пианино после одиннадцати; однако когда вам говорят, что это запрещается, — дело совсем другое. Здесь, в Германии, до одиннадцати я ощущал полное равнодушие к фортепианной музыке, однако же после одиннадцати я испытывал страстное желание послушать «Мольбу девы» или увертюру к «Зампа». Для любящего закон немца музыка после одиннадцати перестает быть музыкой; она становится безнравственной и радости ему не доставляет.

Один лишь человек по всей Германии осмеливается в своих помыслах вольничать с законом, и это — немецкий студент, да и тот не выходит за строго определенные рамки. По обычаю, ему предоставлены особые привилегии, но они довольно ограничены и четко очерчены. Например, немецкий студент может напиться пьяным и уснуть в канаве; ничего ему за это не будет, надо только немного дать полицейскому, который его подобрал и отвел домой. Но для этой цели отведены исключительно канавы переулков. Немецкий студент, чувствуя, что его влечет в объятия Морфея, обязан собрать последние силы и завернуть за угол, где, уже ни о чем не беспокоясь, можно рухнуть без чувств. В определенных кварталах города ему разрешается звонить в дверные колокольчики. В этих кварталах плата за квартиру ниже, чем в других районах города; семьи, живущие здесь, с успехом выходят из положения, установив тайный код, по которому можно узнать, звонит свой или чужой. Когда вы собираетесь навестить своих знакомых, живущих в таких кварталах, вам необходимо прежде выведать этот тайный код, в противном же случае на ваш настойчивый звонок вам могут ответить ушатом воды.

Кроме того, немецкому студенту разрешается опускать фонари,[18] но опускать их в большом количестве как-то не принято. Как правило, подгулявший немецкий студент ведет счет опущенным фонарям и, дойдя до полудюжины, успокаивается. Еще ему разрешается до полтретьего ночи орать и петь по дороге домой; в отдельных ресторанах ему разрешается обнимать официанток. Для соблюдения приличия официантки в ресторанах, часто посещаемых студентами, набираются из пожилых и степенных женщин, так что нежные чувства, выказываемые по отношению к ним студентами, приобретают отчасти сыновний характер и не вызывают нареканий. Очень уж они уважают закон, эти немцы.

Глава Х

Баден-Баден с точки зрения туриста. — Красота раннего утра, как она видится накануне. — Расстояние, измеренное по карте. — Оно же, измеренное ногами. — Несознательность Джорджа. — Ленивая машина. — Велосипед, согласно рекламе, — лучший отдых. — Велосипедисты с рекламного плаката: во что они одеваются, как ездят. — Грифон в роли домашнего животного. — Собака с чувством собственного достоинства. — Оскорбленная кобыла

В Бадене, о котором одно лишь могу сказать, что это курорт как курорт, начиналась собственно-велосипедная часть нашего путешествия. Мы запланировали десятидневный пробег; маршрут проходил через весь Шварцвальд и заканчивался спуском по Донау-Таль, живописнейшей долине, тянущейся от Тутлингена до Зигмарингена. Эти двадцать миль — самый красивый уголок Германии: еще неширокий Дунай тихо вьется среди ветхозаветных деревушек, среди древних монастырей, раскинувшихся на зеленых лугах, где и по сию пору можно встретить босоногого монаха с выбритой тонзурой, который, препоясав чресла крепкой веревкой, с посохом в руке пасет свою овечью паству; среди скал, поросших лесом; среди гор, обрывающихся отвесными уступами, где каждая выходящая к реке вершина увенчана руинами крепости, Церкви или замка, и откуда открывается чудесный вид на Фосгеские горы; где половина населения морщится, как от боли, когда заговариваешь с ними по-французски, а вторая половина чувствует себя оскорбленной, если обратиться к ним по-немецки, и все они приходят в негодование при первых же звуках английской речи; при таком положении вещей общение с населением превращается в сплошную нервотрепку.

Полностью выполнить программу нам не удалось: наши возможности весьма заметно отстают от наших желаний. В три часа дня легко говорить и верить: «Завтра встанем в пять, в полшестого перекусим, а в шесть тронемся».

— Тогда доберемся до места еще до полуденной жары, — замечает один.

— Летом утро — лучшее время. А ты как считаешь? — добавляет другой.

— И спору быть не может.

— Прохладно, свежо!

— А как восхитительны предрассветные туманы!

В первое утро компания еще крепится. Все собираются к половине шестого. Все молчат, лишь изредка кто-то бросает реплику; ворчат по поводу еды, а также и по всем другим поводам; все раздражены, атмосфера опасно накаляется; все ждут, что будет. Вечером раздается голос Искусителя:

— А по-моему, если выехать в половине седьмого, то времени будет предостаточно.

Добродетель протестует слабым голосом:

— Но мы же договаривались…

Искуситель чувствует свою силу.

— Договор для человека или человек для договора? — толкует он Писание на свой лад. — А потом, вы же всю гостиницу поднимете на ноги; подумайте о несчастной прислуге.

Добродетель шепчет едва слышно:

— Но ведь здесь все встают рано.

— Если бы их не будили, они бы, бедняги, и не вставали! Скажите: завтрак ровно в половине седьмого, всех это устроит.

Таким образом, Лень удается спрятать под маской Добра, и вы спите до шести, объясняя своей совести, что делаете это исключительно из любви к ближнему, чему она, однако, верить не желает. Были случаи, когда приступы любви к ближнему затягивались до семи.

В той же степени, в какой наши желания не соответствуют нашим возможностям, расстояние, измеренное циркулем по карте, не соответствует расстоянию, отмеренному ногами.

— Десять миль в час, семь часов в пути — семьдесят миль, за день легко отмахаем.

— А подъемы?