Ги Бретон - Когда любовь была «санкюлотом»

• Название: Когда любовь была «санкюлотом»
• Автор: Ги Бретон
• Издательство: КРОН-ПРЕСС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-8317-0031-3, 5-8317-0045-3

Сюжет шестого тома серии «Истории любви в истории Франции» разворачивается на фоне Великой французской Революции и последовавших за ней перемен в жизни Франции.

Потрясения, опрокинувшие за несколько месяцев монархию, просуществовавшую тринадцать веков, и изменившие лицо Франции, стали следствием сложнейших и запутаннейших любовных интриг, в которых все переплетается удивительным образом. Это лишь еще одно доказательство того, что любовь — чью роль «серьезные» историки упорно отрицают, — движитель всех великих мировых событий. Именно она двигала революционерами, как в прошлые века аристократами...

Да это и неудивительно: в стране, где уважение к хронологии заставляет ее жителей быть, прежде всего, галлами, а потом уже французами, дамы оказывают значительное влияние на политику. История Франции — любовная история.

---

Утром служащие свалки с пением приходили бы снимать трупы, как «крестьяне срезают больные гроздья со своих лоз». Потом в разукрашенной лентами тележке мертвых отвозили бы на луга Бри, где они «удобряли бы борозды».

Такие казни были бы изящны и проходили бы мило спокойно, доставляя удовольствие всем — даже приговоренным…

Вульгарные же убийства, совершенные палками, кухонными ножами, пиками, оскорбляли чувствительность госпожи Ролан.

Внезапно эта толпа, которую она сама возбуждала, испугала ее.

— Смотрящий в лицо народа, — сказала она, — видит чудовище.

Эту фразу повторили Дантону, и он в совершенной ярости обозвал ее «салонной революционеркой» и «облезлой шлюхой».

— Она оскорбляет меня, — заявил он, — и я хорошо знаю почему.

За несколько дней до этих событий Дантон так ответил собеседнику, упрекнувшему его за сентябрьские дни:

— Мсье, вы забыли, с кем говорите. Вы забыли мы мерзавцы, что мы вышли из грязи… и можем управлять только с помощью страха!

Дантон был прав: эти «мерзавцы» не могли нравиться нежной Манон, вскормленной Вергилием и Монтенем. Она побудила своих друзей-жирондистов бороться всеми способами против дантоннстов, и ей удалось расколоть Собрание на два враждующих блока…

Каждый вечер в ее салоне собирались мужчины, для которых она была богиней, вдохновительницей, тайной мечтой, чтобы получить указания: это были Гаде, Баобару, Луве, Бриссо, Верньо и Леонар Бюзо.

Последний обычно неподвижно сидел в кресле, с восторженным видом внимая речам Манон, в которую был безумно влюблен.

Впервые в жизни жена министра была влюблена, она смотрела на молодого депутата с бесконечной нежностью.

Родство их душ было невероятным. У Бюзо была в Эвре богатая библиотека — шестьсот томов на латинском, греческом, французском и английском языках; он любил красивую мебель, философию, музыку, хорошие вина и республику Плутарха…

Манон, обожавшая беседовать с ним, восхищалась его элегантностью, манерами, тонкими руками и теплым взглядом. Однажды она с удивлением поняла, что в присутствии Бюзо ее тело волнуется так же, как ум…

В тридцать восемь лет госпожа Ролан открыла для себя любовь…

Приближались выборы в Конвент. Среди кандидатов был человек, к которому патриоты относились с недоверием из-за его происхождения, хотя он и финансировал революцию в самом ее начале. Этим человеком был Филипп Орлеанский. Желая удалить его из Парижа после октябрьских событий, Людовик XVI послал его в Лондон. Через девять месяцев Филипп вернулся во Францию вместе с госпожой де Бюффон и немедленно возобновил политическую деятельность. Его сыновья под влиянием госпожи де Жанлис стали членами якобинского клуба, а сам он дал клятву верности депутатам-антимонархистам. После Варенна Филипп надеялся, что его назначат регентом или изберу конституционным монархом. Он испытал горькое разочарование: руководителям Собрания он был больше не нужен, и его просто отодвинули в сторону. Теперь Филиппа разъедала ненависть, становившаяся с каждым днем все сильнее. Решив доказать свои антибурбоновские настроения, Филипп собирался участвовать в выборах по якобинским спискам. Прокурор коммуны Мануэль призвал его отказаться от фамилии Орлеанский и зваться отныне просто Эгалитэ. Принц-демагог согласился на это смешное прозвище не моргнув глазом.

Избранный депутатом от Парижа, Филипп сидел теперь рядом с Робеспьером, Маратом, Камиллом Демуленом, Сен-Жюстом и мясником Лежандром….

Госпожа де Бюффон отпраздновала эту победу довольно своеобразным способом: «Она вплела, — пишет Ролан Жуаньяр, — трехцветные ленты в самое интимное место и пригласила Филиппа на маленький ночной праздник. Новоиспеченный депутат отдал должное цветам нации…»

Господин Ролан тоже стал депутатом, и это избрание тяготило его. По правилам он должен был теперь оставить пост министра внутренних дел. После долгих дискуссий жирондисты предложили ему остаться — слишком многим они были ему обязаны.

Тогда вмешался Дантон.

— Никто не ценит Ролана больше меня, но раз вы приглашаете остаться Ролана, то будьте последовательны — пригласите и его жену…

Он говорил шутливым тоном, но несколько часов спустя, участвуя в дебатах, был вполне серьезен:

— Нам нужны министры, имеющие свой собственный взгляд на вещи, а не глядящие на мир глазами жены, — кричал Дантон.

Ни одна женщина не прощает подобных выпадов. Отныне госпожа Ролан заставит мужа и его партию совершить много ошибок, на которые толкнет ее ненависть…

* * *

21 сентября Конвент начал работу. Поскольку выборы проходили под влиянием министерства внутренних дел, весь президиум состоял из друзей Манон — Жирондистов…

Республика была провозглашена и именно госпожа Ролан с радостью, которую легко себе представить, взяла на себя труд сообщить об этом всему миру. Она составила циркуляр, который подписал ее муж.

Потом Манон устроила ужин для своих друзей с десертом, опьянев от речей, энтузиазма, а может быть и от доброго вина, госпожа Ролан вообразила себя в Риме времен Плутарха.

— Друзья мои, — воскликнула она, — восславим наших комициев, наших первых сенаторов, наших признанных пастырей!..

Это была странная галлюцинация, и все присутствующие смотрели на Манон с тревогой.

— Авгуры не обманули нас! Республиканский Рим восторжествует! Наши когорты, манипулы и центурии победят к вящей славе первых сенаторов!

Изумленные жирондисты не знали, как реагировать на ее слова. Наконец, чтобы сгладить неловкость. Верньо поднял стакан и предложил тост за процветание республики — не уточняя, какой именно…

— Вы правы, — поддержала его Манон, — но вспомните, что по древней римской традиции принято осыпать триумфаторов розовыми лепестками.

Она схватила цветы, украшавшие стол, и начала осыпать ими своих гостей.

Лантена и Барбару были влюблены в госпожу Ролан. Видя, что их хозяйка решительно настроена воздать должное античным традициям, они надеялись, что вечер закончится настоящей римской оргией.

Но они были разочарованы: Манон жила в республике Цицерона, а не в Риме времен упадка.

После торжественного застолья молодая женщина легла в кровать рядом с мужем, пытаясь вспомнить, как супруги первых сенаторов отмечали национальный триумф.

Но у Плутарха не было на этот счет никаких указаний, и Манон целомудренно заснула.

Как я уже говорил, Марат тоже был избран депутатом, наряду с Робеспьером, Дантоном, Колло д'Эрбуа, Манюэлем, Бийо-Варенном, Камиллом Демуленом и Филиппом Орлеанским.

Узнав об этой победе, Симона Эврар обезумела от радости. Наконец-то ее дорогой Жан-Поль сможет говорить с трибуны все то, что он писал в своей газете и говорил лично ей.

Она гордилась своей ролью подруги и советчицы человека, который заставит трепетать своими речами весь мир и кинулась в кухню, чтобы приготовить огромное блюдо кровяной колбасы с бобами…

Увы! Конвент не оценил по достоинству красноречия Марата. Его бесконечные призывы к убийствам и восстанию начали утомлять всех. Некоторым депутатам была отвратительна манера этого пруссака [76], уже два года призывавшего французов убивать друг друга, и дни представили проект закона, запрещавшего призывать к насилию.

— Пора строить эшафоты для тех, кто провоцирует убийства, — заявил Керсен с трибуны 25 сентября 1792 года.

Чтобы показать, против кого направлен проект закона, Верньо прочел циркуляр, составленный Маратом накануне резни 2, 3 и 4 сентября, в котором он призывал провинцию последовать примеру столицы.

Большая часть присутствующих выказала полное отвращение к «желчной жабе, которую глупое голосование превратило в депутата» [77].

Вместо ответа Марат поднялся на трибуну, достал из кармана пистолет и пригрозил, что застрелится, если против него будет составлено обвинение.

Этот театральный жест впечатлил собрание, и журналиста с миром отпустили.

Это была победа. Симона Эврар и ее любовник шумно отпраздновали ее в новой квартире на улице Кордельеров. — Я всем им отрежу голову, — говорил Марат. — Их кровь будет течь по мостовой, а я, как защитник народа, буду пинать их ногой в живот…

Симона хорошо знала характер трибуна: подобные мечты пробуждали у него зверский аппетит. Она заботливо подкладывала ему в тарелку чечевицу и горячую колбасу после каждого взрыва ненависти…

* * *

Вдохновляемый этой женщиной, воспринявшей все идеи, даже самые сумасбродные, Марат продолжал публиковать статьи, достойные пера бесноватого. С 25 сентября его издание называлось «Газета Французской республики».

Его статьи против жирондистов еще больше углубили раскол в Конвенте.

— Нужно убивать всех умеренных, — повторял он. — Умеренный — не республиканец. Убивайте! Убивайте!

Раскол, возникшей между правящими партиями как раз в тот момент, когда прусские армии наступали на Аргон, тревожил подлинных патриотов. И тогда женщина постаралась примирить враждующих братьев. Ее звали Амели Кандей. Красивая, умная, тонкая, она была актрисой и увлекалась политикой. Искренняя республиканка сожалела о вреде, нанесенном советами Марата, и мечтала о единой, счастливой и братской нации…