Руслан Белов - Кот в сапогах, модифицированный

• Название: Кот в сапогах, модифицированный
• Автор: Руслан Белов
• Жанр: Современная проза

Мне достался кот. Старший брат к своей усадьбе близ Рублевки получил уютную двухэтажную виллу на Юго-западе и новенький синий «Опель» престижной модели, среднему достался дом на побережье, естественно, Испании и еще один в Буэнос-Айресе. Что ж, они знали, где почесать у тетки.

А мне, невежде, достался черный кот, плюс — стал бы я за ним ездить, — особняк в деревне, в котором он проживал...

---

Но посередине шла холодная, и я мог радоваться кислому выражению, появившемуся на лице Эдички. Этому выражению было от чего возникнуть — впервые за все время наших коллективных отношений Наталья предпочла меня, но не его.

— Господи, что же мне с вами делать! — сокрушенно покачала головой радость моих очей.

— Умоляю, не обращайте на это внимания, Эдичка все залижет, — добавил я уксуса в мимику кота.

Наталья улыбнулась, поняв, что мы с ним соперничаем.

Я помню эту улыбку до сих пор. Именно ею она открыла дверь, в которую вошло мое сердце, вошло навсегда. Чтобы избавиться от счастливо-глупого выражения лица я решил разобраться с икрой, которой, судя по всему, было набито брюхо Эдички, и которой можно было накормить Наталью. После обеда из кошачьего корма предложить ей сушеных крыс я не мог — это была бы тенденция.

Поцеловав руку девушки — в моих брюках и пиджаке она была просто прелесть — я обратился к коту:

— Ты где нашел икру? И почему съел ее единолично?

Кот посмотрел снисходительно. Догадайся, мол, сам.

— Он не смог бы открыть банку, — сказала Наталья, усаживаясь у стены.

— Значит, он побывал там, где икра лежит на блюдечке с голубой каемочкой.

— Или его кто-то подкармливает. Вам не больно? — теплое ее плечо чувствовало мое плечо, и я чувствовал — оно не прочь прижаться теснее, прижаться, чтобы не стало страха смерти хотя бы между нами.

— Да нет, все мои мысли о вас… — сознался я.

— Значит, скоро полезете целоваться? — кокетничала она очаровательно.

— Нет, не полезу. Это случиться позже, в страстном взаимном порыве. Можно я его дождусь?

Я чувствовал на себе внимание телевизионных камер Надежды, и сам того не желая, вел себя театрально.

— Взаимного порыва? — рассмеялась Наталья. — Что-то я его пока не представляю, — близкое ее плечо, сотрясаясь от смеха, раз за разом касалось не моей кожи, но сердца.

— Антураж здесь не тот… Хотя…

— Что хотя?

— Если бы он был другим, если мы были бы, там, наверху, в роскоши и уюте, мы вряд ли сидели бы рядом. И ваше плечо не прикасалось бы к моему плечу. Оно кстати, стократ красноречивее…

— Красноречивее меня? — посмотрела лукаво. Настроение ее менялось ежесекундно.

— Да.

— Мне что-то захотелось поцеловать тебя в щечку. Ты такой милый…

— Поцелуй, — сказал я, радуясь, что мы так органично перешли на «ты».

Чмокнула в щеку. Целомудренно. Я вознесся на небеса. Она обвела взглядом комнату, помрачнела:

— Мы умрем здесь, да?

— Чепуха! Если что, кота съедим. Или он мышек нам наловит.

— Больших серых мышек с отвратительными голыми хвостами?

— Да. Впрочем, ты с ним поговори — он на тебя неровно дышит. Может, и принесет баночку икры… Кстати об икре. Сдается мне, что с нами экспериментируют.

Я рассказал о Надежде, о ее пунктике, конечно же, умолчав о кульминации наших отношений.

— Так это из-за тебя я сюда попала?!

Мне не хотелось темнить, и я честно ответил:

— Судя по всему, да.

Я думал, она отодвинется, заплачет, станет упрекать, может быть, отодвинется или ударит сладкой своей ладошкой. Но ошибся — она положила головку мне на плечо. «За такую женщину можно умереть, — подумал я. — Такой можно отдать всю жизнь, отдать всю жизнь, за минуту общения…»

— Неужели можно так поступать с людьми? Надежда такая милая… — вопросительно посмотрела в глаза. — Ведь правда?

— На вид милая. А в душе черным-черно. И дикая ревность. Адель тоже такая. За возможность увидеть тебя хотя бы осунувшейся, она дала бы отсечь себе ноготь.

— Думаю, ты не прав… Да, Адель не любит меня, завидует…

Наталья замолчала, подбирая слово, и я прошептал ей на ушко:

— Красоте.

— Да. Если бы она знала, как я с этой красотой живу! Как хочется иногда стать маленькой незаметной мышкой и прошмыгнуть в музей, погулять в одиночестве по бульварам, посидеть в кафе с книжкой, не чувствуя, что в тебе ковыряются похотливыми глазами… Как же! С подругами болтаю — все смотрят, как на преступницу, обманом завладевшую тем, что могли получить и они. Мужчины прохода не дают, глазами раздевают, стараются хотя бы прикоснуться. И все подряд. Начиная от мальчишек и кончая стариками. А отец? Мне иногда кажется, что он охрану ко мне приставил из-за себя. Чтобы она меня от него оберегала. Он даже прикоснуться ко мне боится, не то, что поцеловать…

— У Чарльза Буковски, хорошего писателя, есть рассказ. В нем одна девушка из-за этого что-то сделала со своим лицом. Или хотела сделать, не помню. Это глупо, потому что красота, как и ее противоположность, от Бога, а Бог — это испытание. У Мисимы еще есть рассказ. В нем герой не смог стать соразмерным с красотой, правда, красотой не женщины, но храма, и сжег его, поняв, что тяготение красоты страшно, что это болезнь человека, болезнь, разрушающая нормальную жизнь… В этом трагедия эстетики.

— Тяготение красоты — это болезнь?

— Да. Восторг красотой — сильнейший наркотик. Раз его испытав, ты ищешь все новый и новый. Вот закаты, например. Ты любуешься ими раз за разом — и привыкаешь. И начинаешь искать другой наркотик. Любуешься Ренуаром — и привыкаешь…

— Значит, ты скоро привыкнешь ко мне?

— Конечно. Привыкну к тебе, теперешней. И выпаду из разряда мужчин, тебя раздражающих. Мужчин, раздевающих тебя взглядами. Но сейчас я — как они.

— У тебя это как-то по-другому получается. Ты ко мне стремишься не для того, чтобы изнасиловать, получить удовольствие, оставить во мне сперму, а потом подумать, что ты супермен, перед которым я не устояла. Ты смотришь и думаешь, а есть ли у этой красивой куколки, у этой великолепной формы, еще и содержание? Ты смотришь и думаешь, захочется ли тебе со мной общаться, после того как твоя сперма…

— Тебе нравиться произносить это слово, да?

— Если бы ты знал, что у меня в голове… — обезоруживающе засмеялась

— Представляю! Магнитофоны, наверное, сняться?

— Да! Часто! — посмотрела изумленно. — А что это означает?

— Магнитофон — это символ секса, полового отношения.

— Ты смеешься?!

— Да нет. Тебе же сниться, как в него вставляют кассету. Вставляют и вынимают, вставляют и вынимают.

— Да… — заулыбалась, прижавшись ко мне. — Я даже удивлялась, что сняться именно кассетные магнитофоны. Ведь их сейчас нигде нет, одни дисковые…

Сказав, Наталья отстранилась и внимательно посмотрела в глаза.

Уже минуту мне было не по себе.

В паху ныл противный «мальчик», требовавший сладкого, сладкого, сладкого. «Хочу! Хочу! Хочу!» — скулил он, пытаясь вырваться на волю,

Я, выведенный им из себя, едва сдерживался, чтобы не опрокинуть девушку на пол, сорвать с нее одежды (она по-прежнему была в моих).

Я знал, что она этого хочет. Бессознательно хочет.

Она желает, чтобы я вошел в нее, порвал, наконец, эту ненавистную плеву и кончил в самой глубине влагалища, предварительно расплавив его трением.

Потом она хотела бы попробовать главного героя на вкус. Она читала в женских журналах, как ужасно это впечатляет, как дуреешь от этого, и как дуреет герой.

Она этого хотела… Но эти чертовы телекамеры, а скорее привычка держаться до конца, вернули ее к образу Адели.

— Да, Адель не любит меня, завидует, — вздохнула она, краем глаза смотря, как съеживается под плавками отвергнутый «герой». — Но все это так по-человечески. Она добрая, в бога верит, нищим подает, и вообще всем помогает. Я не верю, что это она…

— Однако мы здесь, хочешь ты в это верить или не хочешь. Они поговорили, поговорили и решили развлечься по-древнеримски.

— Как это по-древнеримски?

Сказать, что в меня вселилось лихо, значит, ничего не сказать. «Ну, держись, девочка!», — подумал я и применил известный приручающий прием, соль которого в том, что сначала подопечного пугают до смерти, а потом великодушно берут под защиту.

— В древнем Риме, особенно при Нероне, любили устраивать театральные представления на мифологические темы, — стал я говорить монотонно. — В этих представлениях лицедеев — ими назначались преступники или преследуемые христиане — заставляли исполнять роли людей, гибнущих или страдающих по ходу действия, и те гибли и страдали по-настоящему. Например, играя Орфея, они раздирались медведями; играя Сцеволу, сжигали себе руку; играя мужей Данид, убивались ими. Обнаженную христианку Дирцею привязали ее же волосами к рогам бешеного быка, и он ее растерзал, как Фарнезийский Бык на известной скульптуре. Нерону, кстати, пришла в голову идея освещать такие представления, продолжавшиеся до утра, своеобразными светильниками — одежду христиан пропитывали маслом, потом их прикрепляли к столбам и поджигали…

— Зачем ты это сказал, зачем… — глаза Натальи наполнились слезами.

— Прости, — обнял я девушку. — Наверное, потому, что верю…

— Во что веришь? — прижалась ко мне.